О душѣ, о страстяхъ и о чистотѣ ума, въ вопросахъ и отвѣтахъ.
Вопросъ. Что такое — естественное состояніе души? что такое — состояніе противоестественное? что такое — состояніе сверхъестественное?
Отвѣть. Естественное состояніе души есть вѣдѣніе Божіихъ тварей, чувственныхъ и мысленныхъ. Сверхъестественное состояніе есть возбужденіе къ созерцанію пресущественнаго Божества. Противоестественное же состояніе есть движеніе души въ мятущихся страстями, какъ сказалъ божественный и великій Василій, что душа, когда оказывается сообразною съ естествомъ, пребываетъ горѣ, а когда оказывается внѣ своего естества, является долу на землѣ; когда же бываетъ горѣ, оказывается безстрастною; а когда естество низойдетъ отъ свойственнаго ему чина, тогда открываются въ немъ страсти. Итакъ явствуетъ, наконецъ, что страсти душевныя не суть душевныя по естеству. Если душа въ охуждаемыхъ тѣлесныхъ страстяхъ приходитъ въ такое же движеніе, какъ и въ голодѣ и въ жаждѣ, то, поелику въ разсужденіи сихъ послѣднихъ не положено ей закона, не столько бываетъ она достойна порицанія, какъ въ прочихъ {20} страстяхъ, заслуживающихъ порицанія. Случается, что иногда иному бываетъ попущено Богомъ сдѣлать что‑либо, по‑видимому, неумѣстное, и вмѣсто порицанія и укоризнъ воздается ему благимъ воздаяніемъ. Такъ было съ пророкомъ Осіею, который поялъ въ жены блудницу, — съ пророкомъ Иліею, который по ревности Божіей совершилъ убійство, и съ тѣми, которые, по повелѣнію Моисееву, мечемъ убили своихъ родителей. Впрочемъ говорится, что въ душѣ, и безъ тѣлеснаго естества, естественно есть похоть и раздражительность, и это суть страсти души.
Вопросъ. То ли сообразно съ естествомъ, когда вожделѣніе души воспламенено Божественнымъ, или когда обращено на земное и тѣлесное? И для чего душевное естество обнаруживаетъ ревность свою съ раздражительностію? И въ какомъ случаѣ раздраженіе называется естественнымъ? Тогда ли, какъ душа раздражается по какому‑либо плотскому вожделѣнію, или по зависти, или по тщеславію, или по чему подобному, или когда раздражаетъ ее что‑либо противное сему? Пусть отвѣчаетъ, у кого слово, и мы послѣдуемъ ему.
Отвѣтъ. Божественное Писаніе многое говоритъ, и часто употребляетъ именованія не въ собственномъ смыслѣ. Иное свойственно тѣлу, но сказуется о душѣ. И наоборотъ, свойственное душѣ сказуется о тѣлѣ. И Писаніе не раздѣляетъ сего; но разумные понимаютъ это. Такъ и изъ свойственнаго Божеству Господа иное, не примѣнимое къ человѣческой природѣ, сказано въ Писаніи о всесвятомъ тѣлѣ Его; и наоборотъ, уничижительное, свойственное Ему по человѣчеству, сказано о Божествѣ Его. И многіе, не понимая цѣли Божественныхъ словесъ, поползнулись въ этомъ, погрѣшивъ неисправимо. Такъ, въ Писаніи не различается строго свойственное душѣ и свойственное тѣлу. Посему, если добродѣтель естественнымъ образомъ есть здравіе души, то недугомъ души будутъ уже страсти, нѣчто случайное, прившедшее въ естество души, и выводящее ее изъ собственнаго здравія. А изъ сего явствуетъ, что здравіе предшествуетъ въ естествѣ случайному недугу. Если же это {21} дѣйствительно такъ (что и справедливо), то значитъ уже, что добродѣтель есть естественное состояніе души, случайное же[67] внѣ естества души.
Вопрось. Страсти тѣлесныя естественно ли, или случайно, приписываются тѣлу? И страсти душевныя, принадлежащія душѣ, по связи ея съ тѣломъ, естественно ли, или въ несобственномъ смыслѣ ей приписываются?
Отвѣтъ. О страстяхъ тѣлесныхъ никто не осмѣлится сказать, что принимаются въ несобственномъ смыслѣ. А о душевныхъ страстяхъ, какъ скоро дознано, и всѣми признается, что душѣ естественна чистота, должно смѣло сказать, что страсти нимало не естественны душѣ; потому что болѣзнь позднѣе здравія. А одному и тому же естеству невозможно быть вмѣстѣ и добрымъ и лукавымъ. Посему, необходимо одно предшествуетъ другому; естественно же то, чѣмъ предварено другое; потому что о всемъ случайномъ говорится, что оно не отъ естества, но привзошло отвнѣ; и за всѣмъ случайнымъ и привзошедшимъ слѣдуетъ измѣненіе, естество же не переиначивается и не измѣняется.
Всякая страсть, служащая къ пользѣ, дарована отъ Бога. И страсти тѣлесныя вложены въ тѣло на пользу и возрастаніе ему; таковы же и страсти душевныя. Но когда тѣло, лишеніемъ свойственнаго ему, принуждено стать внѣ своего благосостоянія и послѣдовать душѣ, тогда оно изнемогаетъ и терпитъ вредъ. Когда и душа, оставивъ принадлежащее ей, послѣдуетъ тѣлу, тогда и она терпитъ вредъ, по слову божественнаго Апостола, который говоритъ: плоть похотствуетъ на духа, духъ же на плоть: сія же другъ другу противятся (Гал. 5, 17)[68]. Посему, никто да не хулитъ Бога, будто бы Онъ въ естество наше вложилъ страсти и грѣхъ. Богъ въ каждое изъ естествъ вложилъ то, что служитъ къ его возрастанію. Но {22} когда одно естество входитъ въ согласіе съ другимъ, тогда оно обрѣтается не въ томъ, что ему свое, но въ противоположномъ тому. А если бы страсти были въ душѣ естественно, то почему душа терпѣла бы отъ нихъ вредъ? Свойственное естеству не вредитъ ему.
Вопросъ. Почему тѣлесныя страсти, возращающія и укрѣпляющія тѣло, вредятъ душѣ, если онѣ не свойственны ей?[69] И почему добродѣтель утѣсняетъ тѣло, а душу возращаетъ?
Отвѣтъ. Не примѣчаешь ли, какъ то́, что́ внѣ естества, вредитъ ему? Ибо каждое естество исполняется веселія, приблизившись къ тому, что ему свойственно. Но ты желаешь знать, что свойственно каждому изъ сихъ естествъ? Примѣчай: что́ вспомоществуетъ естеству, то́ ему свойственно; а что вредитъ, то чуждо и привзошло отвнѣ. Итакъ, поелику дознано, что страсти тѣла и души однѣ другимъ противоположны, то уже все, сколько‑нибудь вспомоществующее тѣлу и доставляющее ему отдохновеніе, свойственно ему[70]. Но когда сдружилась съ этимъ душа, нельзя сказать, что это ей естественно; ибо что свойственно естеству души, то — смерть для тѣла. Впрочемъ, въ несобственномъ смыслѣ сказанное выше приписывается душѣ; и душа, по немощи тѣла, пока носитъ на себѣ оное, не можетъ отъ сего освободиться; потому что естественно вступила въ общеніе съ скорбнымъ для тѣла, по причинѣ того единенія, какое непостижимою Премудростію установлено между движеніемъ души и движеніемъ тѣла. Но хотя и въ такомъ они взаимномъ общеніи, однакоже отличны и движеніе {23} отъ движенія, и воля отъ воли, а также и тѣло отъ духа. Впрочемъ, естество не переиначивается; напротивъ того, каждое изъ естествъ, хотя и крайне уклоняется, въ грѣхъ ли то, или въ добродѣтель, однакоже приводится въ движеніе собственною своею волею. И когда душа возвысится надъ попеченіемъ о тѣлѣ, тогда вся всецѣло цвѣтетъ духомъ въ движеніяхъ своихъ, и среди неба носится въ непостижимомъ. Впрочемъ, и въ этомъ состояніи не воспрещаетъ тѣлу помнить свойственнаго ему. И также, если тѣло оказывается во грѣхахъ, душевныя помышленія не перестаютъ источаться въ умѣ.
Вопросъ. Что такое чистота ума?
Отвѣтъ. Чистъ умомъ не тотъ, кто не знаетъ зла (ибо такой будетъ скотоподобнымъ), не тотъ, кто по естеству находится въ состояніи младенческомъ, не тотъ, кто принимаетъ на себя видъ чистоты. Но вотъ чистота ума — просвѣтленіе Божественнымъ, по дѣятельномъ упражненіи въ добродѣтеляхъ. И не смѣемъ сказать, чтобы пріобрѣлъ сіе кто безъ искушенія помыслами, потому что иначе онъ былъ бы необлеченный тѣломъ. Ибо не отваживаемся говорить, чтобы наше естество до самой смерти не было боримо, и не терпѣло вреда. Искушеніемъ же помысловъ называю не то, чтобы подчиняться имъ, но чтобы положить начало борьбѣ съ ними.
Движеніе помысловъ въ человѣкѣ бываетъ отъ четырехъ причинъ: во‑первыхъ, отъ естественной плотской похоти; во‑вторыхъ, отъ чувственнаго представленія мірскихъ предметовъ, о какихъ человѣкъ слышитъ, и какіе видитъ; въ‑третьихъ, отъ предзанятыхъ понятій[71] и отъ душевной склонности, какія человѣкъ имѣетъ въ умѣ; въ‑четвертыхъ, отъ прираженія бѣсовъ, которые воюютъ съ нами, вовлекая во всѣ страсти, по сказаннымъ прежде причинамъ. Поэтому, {24} человѣкъ даже до смерти, пока онъ въ жизни этой плоти, не можетъ не имѣть помысловъ и брани. Ибо, разсуди самъ, возможно ли, чтобы прежде исшествія человѣка изъ міра, и прежде смерти, пришла въ бездѣйствіе которая‑либо одна изъ сихъ четырехъ причинъ? или возможно ли тѣлу не домогаться необходимаго и не быть вынужденнымъ пожелать чего‑либо мірскаго? Если же неумѣстно представлять себѣ что‑либо подобное, потому что естество имѣетъ нужду въ такихъ вещахъ, то значитъ уже, что страсти дѣйствуютъ во всякомъ, кто носитъ на себѣ тѣло, хочетъ ли онъ того, или не хочетъ. Поэтому, всякому человѣку, какъ носящему на себѣ тѣло, необходимо охранять себя не отъ одной какой‑либо страсти, явно и непрестанно въ немъ дѣйствующей, и не отъ двухъ, но отъ многихъ страстей. Побѣдившіе въ себѣ страсти добродѣтелями, хотя и бываютъ тревожимы помыслами и прираженіемъ четырехъ оныхъ причинъ, однакоже не уступаютъ надъ собою побѣды, потому что имѣютъ силу, и умъ ихъ восторгается къ благимъ и Божественнымъ памятованіямъ.
Вопросъ. Чѣмъ разнствуетъ чистота ума отъ чистоты сердца?
Отвѣтъ. Иное есть чистота ума, а иное — чистота сердца. Ибо умъ есть одно изъ душевныхъ чувствъ, а сердце обнимаетъ въ себѣ и держитъ въ своей власти внутреннія чувства. Оно есть корень, а если корень святъ, то и вѣтви святы, т. е., если сердце доводится до чистоты, то ясно, что очищаются и всѣ чувства. Если умъ приложитъ стараніе къ чтенію Божественныхъ Писаній или потрудится нѣсколько въ постахъ, въ бдѣніяхъ, въ безмолвіяхъ, то забудетъ прежній свой образъ мыслей, и достигнетъ чистоты, какъ скоро удалится отъ сквернаго житія; однако же не будетъ имѣть постоянной чистоты; потому что какъ скоро онъ очищается, такъ же скоро и оскверняется. Сердце же достигаетъ чистоты многими скорбями, лишеніями, удаленіемъ отъ общенія со всѣмъ, что въ мірѣ мірскаго, и умерщвленіемъ себя для всего этого. Если же достигло оно чистоты, {25} то чистота его не сквернится чѣмъ‑либо малымъ, не боится великихъ явныхъ браней, разумѣю брани страшныя; потому что пріобрѣло себѣ крѣпкій желудокъ, который можетъ скоро переварить всякую пищу, несваримую въ людяхъ немощныхъ. Ибо врачи говорятъ, что всякая мясная пища неудобоварима, но много силы сообщаетъ тѣламъ здоровымъ, когда пріемлетъ ее крѣпкій желудокъ. Такъ, всякая чистота, пріобрѣтенная скоро, въ короткое время и съ малымъ трудомъ, скоро теряется и оскверняется. Чистота же, достигнутая многими скорбями и пріобрѣтенная продолжительнымъ временемъ, не страшится какого‑либо не превышающаго мѣру прираженія въ которой‑либо изъ частей души, потому что укрѣпляетъ душу Богъ. Ему слава во вѣки вѣковъ! Аминь.