Слова подвижнические (Репринт изд. 1911 г.)

СЛОВО 51.

{225} О томъ, посредствомъ чего можно человѣку съ измѣненіемъ внѣшняго образа жизни пріобрѣсти измѣненіе въ сокровенныхъ мысляхъ.

Пока человѣкъ пребываетъ въ нестяжательности, непрестанно приходитъ ему на мысль преселеніе изъ жизни; и полагаетъ онъ всегда размышленіе свое о жизни по воскресеніи, во всякое время всячески готовится туда, и пріобрѣтаетъ терпѣніе противъ всякой чести и тѣлеснаго покоя, посѣваемаго въ помыслѣ его[321]; и помыслъ о пренебреженіи міра ежечасно животрепещетъ въ умѣ его; и дерзаетъ онъ умомъ своимъ, и пріобрѣтаетъ во всякое время крѣпкое сердце, чтобы встрѣтить всякую опасность и всякій страхъ, причиняющій смерть; даже не боится и смерти, потому что ежечасно устремляетъ на нее взоръ, какъ на приближающуюся, и ожидаетъ ея; попеченіе же его со всякимъ несомнѣннымъ упованіемъ возвергнуто на Бога. И если встрѣтятся ему скорби, то онъ какъ бы увѣренъ и точно знаетъ, что скорби доставятъ ему вѣнецъ; и терпитъ ихъ со всякою радостію, принимаетъ ихъ съ веселіемъ и радованіемъ. Ибо знаетъ, что Самъ Богъ по причинамъ полезнымъ предназначаетъ ему оныя въ Своемъ неявномъ промышленіи о недовѣдомомъ для насъ.

Если же случится ему, по дѣйствію и ухищренію онаго мудреца на всякое зло, по какой‑либо причинѣ пріобрѣсти что‑либо преходящее, то въ сей же самый часъ въ душѣ его начинаетъ пробуждаться любовь къ тѣлу; помышляетъ онъ о долгой жизни; ежечасно въ немъ возникаютъ и приходятъ въ силу помыслы о плотскомъ покоѣ, превозмогаетъ надъ нимъ тѣлесное, и изыскиваетъ самъ въ себѣ, невозможно ли ему, какимъ бы то ни было образомъ, имѣть у себя все, что составляетъ для него этотъ покой, и выходитъ онъ изъ этой свободы, не покоряющейся {226} какому‑либо помыслу страха; отсюда при всякомъ случаѣ останавливается онъ на мысляхъ, приводящихъ въ боязнь, и придумываетъ причины къ страху, потому что отнята у него эта твердость сердца, какую пріобрѣлъ онъ, когда въ своей нестяжательности былъ выше міра, и какою обогащался въ душѣ своей, такъ какъ сталъ онъ наслѣдникомъ міра сего, по мѣрѣ того, что пріобрѣлъ. Подвергается же онъ страху по закону и домостроительству, опредѣленному Богомъ. На служеніе чему уготованы бываютъ члены наши, тому и порабощаемся и, по слову Апостола, повинны бываемъ работать со всякимъ страхомъ (Рим. 6, 16; Евр. 2, 15).

Прежде всѣхъ страстей — самолюбіе; прежде всѣхъ добродѣтелей — пренебреженіе покоемъ. Кто тѣло свое предаетъ покою, тотъ въ странѣ мира причиняетъ ему скорбь. Кто наслаждается въ юности своей, тотъ дѣлается рабомъ[322] въ старости и воздыхаетъ въ послѣдніе дни свои. Какъ тому, у кого голова въ водѣ, невозможно вдыхать въ себя тонкаго воздуха, вливающагося въ это пустое нѣдро[323], такъ и тому, кто погружаетъ мысль свою въ здѣшнія заботы, невозможно вдыхать въ себя ощущеній онаго новаго міра. Какъ воня смерти разстроиваетъ тѣлесный составъ, такъ и непристойное зрѣлище — миръ ума. Какъ невозможно, чтобы въ одномъ тѣлѣ были здравіе и болѣзнь, и одно не уничтожалось другимъ, такъ невозможно, чтобы въ одномъ домѣ было изобиліе денегъ и любовь[324], и одно изъ нихъ не уничтожало другого. Какъ стекло не можетъ оставаться цѣлымъ при столкновеніи съ камнемъ, такъ и святой, когда бываетъ, остается и бесѣдуетъ съ женою, не можетъ пребыть въ чистотѣ своей и не оскверниться. Какъ съ корнемъ вырываются деревья сильнымъ и постояннымъ потокомъ водъ, такъ искореняется и любовь къ міру въ сердцѣ притокомъ искушеній, устремленныхъ на тѣло.

{227} Какъ лѣкарства истребляютъ нечистоту худыхъ соковъ въ тѣлѣ, такъ и жестокость скорбей очищаетъ сердце отъ лукавыхъ страстей. Какъ мертвецъ не можетъ чувствовать дѣла живыхъ, такъ и душа инока, погребеннаго въ безмолвіи, какъ въ гробѣ, лишена того вѣянія, какое обыкновенно, на подобіе дыма, появляется при ощущеніи чего бы то ни было, находящагося въ употребленіи у людей. Какъ невозможно остаться невредимымъ тому, кто щадитъ своего врага во время битвы, такъ невозможно и подвижнику душу свою избавить отъ погибели, если щадитъ онъ тѣло свое[325]. Какъ дитя поражается страшными зрѣлищами и, убѣжавъ (отъ нихъ), держится за края одежды своихъ родителей, призывая ихъ на помощь, такъ и душа, въ какой мѣрѣ утѣсняется и сокрушается страхомъ искушеній, спѣшитъ прилѣпиться къ Богу, призывая Его въ непрестанной молитвѣ. И пока искушенія продолжаютъ одно за другимъ нападать на нее, умножаетъ моленіе; и, напротивъ, когда получаетъ освобожденіе, предается паренію мыслей.

Какъ предаваемымъ въ руки судей для наказанія за злодѣяніе, если они, какъ скоро приближаются къ пыткамъ, смирятся и немедленно сознаются въ неправдѣ своей, наказаніе умѣньшается, и вскорѣ по малыхъ скорбяхъ освобождаются они; если же какіе преступники бываютъ упорны и не сознаются, то подвергаютъ ихъ новымъ пыткамъ, и хотя напослѣдокъ, послѣ многихъ истязаній, когда тѣло ихъ покрыто бываетъ ранами, и сознаются они невольно, но не получаютъ отъ того никакой пользы: такъ и мы, когда за прегрѣшенія наши, неосмотрительно нами сдѣланныя, милосердіе[326] предаетъ насъ въ руки праведнаго всѣхъ Судіи и повелѣваетъ распростереть насъ подъ жезлъ искушеній, чтобы облегчить тамошнее наказаніе наше, если, какъ скоро приблизится къ намъ жезлъ Судіи, смиримся, вспомнимъ {228} свои неправды и принесемъ въ нихъ исповѣданіе предъ Отмстителемъ[327], по кратковременныхъ искушеніяхъ вскорѣ избавимся; а если ожесточимся въ скорбяхъ своихъ, и не исповѣдуемъ, что мы повинны имъ и достойны потерпѣть еще и большія сихъ (скорби), но станемъ обвинять людей, а иногда бѣсовъ, въ иное же время и Божію правду, и утверждать, что мы не заслуживаемъ такихъ дѣлъ, и это будемъ помышлять и говорить, а не помыслимъ, что Богъ лучше насъ самихъ знаетъ и вѣдаетъ насъ, что суды Его по всей землѣ, и безъ Его повеленія не наказывается человѣкъ, — то все случающееся съ нами будетъ причинять намъ непрестанную печаль, скорби наши увеличатся, и одна послѣ другой будутъ онѣ, подобно веревке, связывать насъ, пока не познаемъ себя, не смиримся и не почувствуемъ беззаконій своихъ (ибо, не почувствовавъ ихъ, невозможно намъ дойти до исправленія); и напослѣдокъ, томимые множествомъ скорбей, безъ пользы для себя будемъ приносить исповѣданіе, когда, обыкновенно, уже не бываетъ утѣшенія. Но сіе — восчувствовать грѣхи свои — есть Божіе дарованіе, входящее въ нашу мысль, когда Богъ видитъ, что утомлены мы многообразными искушеніями, чтобы, при всѣхъ несчастіяхъ и скорбяхъ нашихъ, не отойти намъ изъ міра сего, не получивъ никакой пользы. И то, что не уразумѣваемъ искушеній, бываетъ не по трудности[328], но отъ неразумія. Нерѣдко иные, находясь въ подобныхъ обстоятельствахъ, отходятъ изъ міра сего виновными и не исповѣдующимися въ своихъ грѣхахъ, но отрицающимися отъ нихъ, и обвиняющими[329]; милосердый же Богъ ожидалъ, не смирятся ли они какъ‑нибудь, чтобы простить ихъ и сотворить имъ избавленіе; и не только сотворилъ бы избавленіе ихъ отъ искушеній, но простилъ бы имъ и прегрѣшенія, {229} умилостивившись и малымъ сердечнымъ исповѣданіемъ.

Какъ иной человѣкъ, принеся великій даръ царю, награждается отъ него ласковымъ взоромъ, такъ и тому, кто имѣетъ въ молитвѣ своей слезы, великій Царь вѣковъ, Богъ, прощаетъ всякую мѣру грѣхопаденій и награждаетъ его благоволительнымъ взоромъ. Какъ овца, выходя изъ ограды и скитаясь отдѣльно[330], останавливается у логовища волковъ, такъ и монахъ, отлучающійся отъ собранія друзей своихъ, подъ предлогомъ пребыванія на безмолвіи, постоянно приходитъ, и уходитъ, и приближается къ зрѣлищамъ и театральнымъ позорищамъ, проходя по городамъ.

Какъ человѣкъ, который на раменахъ своихъ несетъ многоцѣнную жемчужину и идетъ путемъ, на которомъ есть разбойники, и о которомъ носится худая молва, ежечасно бываетъ въ страхѣ, чтобы не подвергнуться нападенію, такъ и тотъ, кто несетъ бисеръ цѣломудрія и шествуетъ въ мірѣ по вражескому пути, не имѣетъ надежды избавиться отъ разбойниковъ и расхитителей, пока не придетъ въ обитель гроба, т. е. въ страну упованія. И можетъ ли не страшиться тотъ, кто несетъ съ собою драгоцѣнную жемчужину? Такъ и этотъ не знаетъ, въ какомъ мѣстѣ, откуда и въ какой часъ нападутъ на него, и лишатъ его внезапно надежды его[331], и въ дверяхъ дома своего, т. е. во время старости своей, будетъ онъ ограбленъ.

Какъ человѣкъ, который пьетъ вино въ день плача, упившись, забываетъ всякую печаль о своемъ трудномъ положеніи, такъ и упоенный любовію Божіею, въ семъ мірѣ, который есть домъ плача, забываетъ всѣ свои труды и печали, и по причинѣ своего упоенія дѣлается нечувствительнымъ ко всѣмъ грѣховнымъ страстямъ. Сердце его подкрѣпляется надеждою на Бога; душа его легка, какъ пернатая птица; умъ его ежечасно возносится отъ земли, превыше {230} всего человѣческаго, парить приснопоученіемъ помысловъ своихъ и наслаждается среди безсмертныхъ у Всевышняго. Ему слава и держава во вѣки вѣковъ! Аминь.