Слова подвижнические (Репринт изд. 1911 г.)

СЛОВО 16.

{61} О чистой молитвѣ.

Какъ вся сила законовъ и заповѣдей, какія Богомъ даны людямъ, по слову Отцевъ, имѣетъ предѣломъ чистоту сердца, такъ всѣ роды и виды молитвы, какими только люди молятся Богу, имѣютъ предѣломъ чистую молитву. Ибо и воздыханія, и колѣнопреклоненія, и сердечныя прошенія, и сладчайшіе вопли, и всѣ виды молитвы, какъ сказалъ я, имѣютъ предѣломъ чистую молитву, и до нея только имѣютъ возможность простираться. А отъ чистоты молитвѣнной и до внутренней, какъ скоро мысль переступила этотъ предѣлъ, не будетъ уже имѣть она ни молитвы, ни движенія, ни плача, ни власти, ни свободы, ни прошенія, ни вожделѣнія, ни услажденія чѣмъ‑либо изъ уповаемаго въ сей жизни или въ будущемъ вѣкѣ. И поэтому послѣ чистой молитвы иной молитвы нѣтъ. До сего только предѣла всякое молитвѣнное движеніе и всѣ виды молитвы доводятъ умъ властію свободы. Потому и подвигъ въ молитвѣ. А за симъ предѣломъ будетъ уже изумленіе, а не молитва; потому что все молитвѣнное прекращается, наступаетъ же нѣкое созерцаніе, и не молитвою молится умъ. Всякая, какого бы то ни было рода, совершаемая молитва совершается посредствомъ движеній; но какъ скоро умъ входитъ въ духовныя движенія, не имѣетъ тамъ молитвы. Иное дѣло — молитва, а иное — созерцаніе въ молитвѣ, хотя молитва и созерцаніе заимствуютъ себѣ начало другъ въ другѣ. Молитва есть сѣяніе, а созерцаніе — собираніе рукоятей, при которомъ жнущій приводится въ изумленіе неизглаголаннымъ видѣніемъ, какъ изъ малыхъ и голыхъ, посѣянныхъ имъ, зеренъ вдругъ произросли предъ нимъ такіе красивые класы. И онъ въ собственномъ своемъ дѣланіи[101] пребываетъ безъ всякаго движенія; потому что всякая {62} совершаемая молитва есть моленіе, заключающее въ себѣ или прошеніе, или благодареніе, или хваленіе. Разсмотри же внимательнѣе, одинъ ли изъ сихъ видовъ молитвы, или прошеніе чего‑либо, бываетъ, когда умъ переступаетъ свой предѣлъ, и входитъ въ оную область? Спрашиваю же о семъ того, кто вѣдаетъ истину. Но не у всѣхъ сія разсудительность, а только у тѣхъ, которые содѣлались зрителями и служителями дѣла сего, или учились у таковыхъ Отцевъ, и изъ устъ ихъ познали истину, и въ сихъ, и подобныхъ симъ изысканіяхъ провели жизнь свою.

Какъ изъ многихъ тысячъ едва находится одинъ, исполнившій заповѣди и все законное съ малымъ недостаткомъ и достигшій душевной чистоты, такъ изъ тысячи развѣ одинъ найдется сподобившійся, при великой осторожности, достигнуть чистой молитвы, расторгнуть этотъ предѣлъ и пріять оное таинство; потому что чистой молитвы никакъ не могли сподобиться многіе; сподобились же весьма рѣдкіе; а достигшій того таинства, которое уже за сею молитвою, едва, по благодати Божіей, находится и изъ рода въ родъ.

Молитва есть моленіе и попеченіе о чемъ‑либо и желаніе чего‑либо, какъ‑то: избавленія отъ здѣшнихъ или будущихъ искушеній, или желаніе наслѣдія Отцевъ; моленіе — это то, чѣмъ человѣкъ пріобрѣтаетъ себѣ помощь отъ Бога. Сими движеніями и ограничиваются движенія молитвенныя. А чистота и не чистота молитвы зависятъ отъ слѣдующаго: какъ скоро въ то самое время, какъ умъ пріуготовляется принести одно изъ сказанныхъ нами движеній своихъ, примѣшивается къ нему какая‑либо посторонняя мысль или безпокойство о чемъ‑нибудь, тогда молитва сія не называется чистою; потому что не отъ чистыхъ животныхъ принесъ умъ на жертвенникъ Господень, т. е. на сердце — этотъ духовный Божій жертвенникъ. А если бы кто упомянулъ объ оной, у Отцевъ называемой духовною, молитвѣ, и, не уразумѣвъ силы отеческихъ изреченій, сказалъ: „сія молитва въ предѣлахъ молитвы духовной“, {63} то думаю, если точнѣе вникнуть въ это понятіе, хула будетъ, если какая‑либо тварь скажетъ, будто бы сколько нибудь преклоняется духовная молитва. Ибо молитва преклоняющаяся ниже духовной. Всякая же духовная молитва свободна отъ движеній. И если чистою молитвою едва ли кто молится, то что́ сказать о молитвѣ духовной? У святыхъ Отцевъ было въ обычаѣ всѣмъ добрымъ движеніямъ и духовнымъ дѣланіямъ давать имѣнованіе молитвы. И не только Отцамъ, но и всѣмъ, которые просвѣщены вѣдѣніемъ, обычно всякое прекрасное дѣланіе вмѣнять почти за одно съ молитвою. Явно же, что иное дѣло — молитва, а иное — совершаемыя дѣла. Иногда сію, такъ называемую духовную, молитву въ одномъ мѣстѣ называютъ путемъ, а въ другомъ вѣдѣніемъ, и индѣ — умнымъ видѣніемъ. Видишь, какъ Отцы перемѣняютъ названія духовныхъ предметовъ? Ибо точность именованій устанавливается для предметовъ здѣшнихъ, а для предметовъ будущаго вѣка нѣтъ подлиннаго и истиннаго названія, есть же о нихъ одно простое вѣдѣніе, которое выше всякаго наименованія и всякаго составнаго начала, образа, цвѣта, очертанія и всѣхъ придуманныхъ именъ. Поэтому, когда вѣдѣніе души возвысится изъ видимаго міра, тогда Отцы въ означеніе онаго вѣдѣнія употребляютъ, какія хотятъ, названія, такъ какъ точныхъ имѣнованій оному никто не знаетъ. Но, чтобы утвердить на семъ вѣдѣніи душевныя помышленія, употребляютъ они наименованія и притчи, по изреченію святаго Діонисія, который говоритъ, что ради чувствъ употребляемъ притчи, слоги, приличныя имѣна и реченія. Когда же дѣйствіемъ Духа душа подвигнута къ Божественному, тогда излишни для насъ и чувства, и ихъ дѣятельность, равно какъ излишни силы духовной души, когда она, по непостижимому единству, содѣлывается подобною Божеству, и въ своихъ движеніяхъ озаряется лучемъ высшего свѣта.

Итакъ, повѣрь, братъ, что умъ имѣетъ возможность различать свои движенія, только до предѣла {64} чистой молитвы. Какъ же скоро достигнетъ туда, и не возвращается вспять, или оставляетъ молитву, — молитва дѣлается тогда какъ бы посредницею между молитвою душевною и духовною. И когда умъ въ движеніи, тогда онъ въ душѣвной области; но какъ скоро вступаетъ онъ въ оную область, прекращается и молитва. Ибо Святые въ будущемъ вѣкѣ, когда умъ ихъ поглощенъ Духомъ, не молитвою молятся, но съ изумленіемъ водворяются въ веселящей ихъ славѣ. Такъ бываетъ и съ нами. Какъ скоро умъ сподобится ощутить будущее блаженство, забудетъ онъ и самого себя, и все здѣшнее, и не будетъ уже имѣть въ себѣ движенія къ чему‑либо. Посему, нѣкто съ уверенностію осмѣливается сказать, что свобода воли путеводитъ и приводитъ въ движеніе посредствомъ чувствъ всякую совершаемую добродѣтель и всякій чинъ молитвы, въ тѣлѣ ли то, или въ мысли, и даже самый умъ, — этого царя страстей. Когда же управленіе и смотрѣніе Духа возгосподствуютъ надъ умом — этимъ домостроителемъ чувствъ и помысловъ, тогда отъемлется у природы свобода, и умъ путеводится, а не путеводитъ. И гдѣ тогда будетъ молитва, когда природа не въ силахъ имѣть надъ собою власти, но иною силою путеводится, сама не знаетъ куда, и не можетъ совершать движеній мысли, въ чемъ бы ей хотѣлось, но овладѣвается въ тотъ часъ плѣнившею ее силою, и не чувствуетъ, гдѣ путеводится ею? Тогда человѣкъ не будетъ имѣть и хотѣнія; даже, по свидѣтельству Писанія, не знаетъ, въ тѣлѣ онъ, или внѣ тѣла (2 Кор. 12, 2). И будетъ ли уже молитва въ томъ, кто столько плѣненъ, и не сознаетъ самъ себя? Посему, никто да не глаголетъ хулы, и да не дерзаетъ утверждать, что можно молиться духовною молитвою. Такой дерзости предаются тѣ, которые молятся съ кичливостью, невѣжды вѣдѣніемъ, и лживо говорятъ о себѣ, будто бы, когда хотятъ, молятся они духовною молитвою. А смиренномудрые и понимающіе дѣло соглашаются учиться у Отцевъ и знать предѣлы {65} естества, и не дозволяютъ себѣ предаваться такимъ дерзкимъ мыслямъ.

Вопросъ. Почему же сей неизглаголанной благодати, если она не есть молитва, дается наимѣнованіе молитвы.

Отвѣтъ. Причина сему, какъ утверждаемъ, та, что благодать сія дается достойнымъ во время молитвы, и начало свое имѣетъ въ молитвѣ, такъ какъ, по свидѣтельству Отцевъ, кромѣ подобнаго времени, нѣтъ и мѣста посѣщенію сей достославной благодати. Наименованіе молитвы дается ей потому, что отъ молитвы путеводится умъ къ оному блаженству, и потому, что молитва бываетъ причиною онаго; въ иныя же времена не имѣетъ оно мѣста, какъ показываютъ отеческія писанія. Ибо знаемъ, что многіе Святые, какъ повѣствуется и въ житіяхъ ихъ, ставъ на молитву, были восхищены умомъ.

Но если кто спроситъ: почему же въ сіе только время бываютъ сіи великія и неизреченныя дарованія, то отвѣтствуемъ: потому что въ сіе время болѣе, нежели во всякое другое, человѣкъ бываетъ собранъ въ себя и уготованъ внимать Богу, вождѣлеваетъ и ожидаетъ отъ Него милости. Короче сказать, это есть время стоянія при вратахъ царскихъ, чтобы умолять царя; и прилично исполниться прошенію умоляющаго и призывающаго въ это время. Ибо бываетъ ли другое какое время, въ которое бы человѣкъ столько былъ приуготовленъ, и такъ наблюдалъ за собою, кромѣ времени, когда приступаетъ онъ къ молитвѣ? Или, можетъ быть, приличнѣе получить ему что‑либо таковое въ то время, когда спитъ, или работаетъ что, или когда умъ его возмущенъ? Ибо вотъ и Святые, хотя не имѣютъ празднаго времени, потому что всякій часъ заняты духовнымъ, однакоже и съ ними бываетъ время, когда не готовы они къ молитвѣ. Ибо нерѣдко занимаются или помышленіемъ о чемъ‑либо встрѣчающемся въ жизни, или разсматриваніемъ тварей, или инымъ чѣмъ дѣйствительно полезнымъ. Но во время молитвы созерцаніе ума устремлено къ единому Богу, {66} и къ Нему направляетъ всѣ свои движенія, Ему отъ сердца, съ раченіемъ и непрестанною горячностію, приноситъ моленія. И посему‑то въ это время, когда у души бываетъ одно единственное попеченіе, прилично источаться Божественному благоволенію. И вотъ видимъ, что, когда священникъ пріуготовится, станетъ на молитву, умилостивляя Бога, молясь и собирая свой умъ воедино, тогда Духъ Святый нисходитъ на хлѣбъ и на вино, предложенные на жертвенникѣ. И Захаріи во время молитвы явился Ангелъ, и предвозвестилъ рожденіе Іоанна. И Петру, когда во время шестаго часа молился въ горницѣ, явилось видѣніе, путеводствовавшее его къ призванію язычниковъ снисшедшею съ неба плащаницею и заключенными въ ней животными. И Корнилію во время молитвы явился Ангелъ, и сказалъ ему написанное о немъ. И также Іисусу сыну Навину глаголалъ Богъ, когда въ молитвѣ преклонился онъ на лице свое. И съ очистилища, бывшаго надъ кивотомъ, откуда священникъ о всемъ, что должно было знать, въ видѣніяхъ былъ отъ Бога тайноводствуемъ въ то самое время, когда архіерей единожды въ годъ, въ страшное время молитвы, при собраніи всѣхъ колѣнъ сыновъ Израилевыхъ, стоявшихъ на молитвѣ во внѣшней скиніи, входилъ во Святое‑святыхъ и повергался на лице свое, — слышалъ онъ Божіи глаголы въ страшномъ и неизглаголанномъ видѣніи. О, какъ страшно оное таинство, которому служилъ при семъ архіерей! Но таковы и всѣ видѣнія, являвшіяся Святымъ во время молитвы. Ибо какое другое время такъ свято, и по святыне своей столько прилично пріятію дарованій, какъ время молитвы, въ которое человѣкъ собесѣдуетъ съ Богомъ? В это время, въ которое совершаются молитвословія и моленія предъ Богомъ, и собесѣдованіе съ Нимъ, человѣкъ съ усиліемъ отовсюду собираетъ воедино всѣ свои движенія и помышленія, и погружается мыслію въ единомъ Боге, и сердце его наполнено бываетъ Богомъ; и оттого уразумѣваетъ онъ непостижимое. Ибо Духъ Святый, по мѣрѣ силъ каждаго, {67} дѣйствуетъ въ немъ, и дѣйствуетъ, заимствуя вещество изъ того самаго, о чемъ кто молится; такъ что внимательностію молитва лишается движенія, и умъ поражается и поглощается изумленіемъ, и забываетъ о вожделѣніи собственнаго своего прошенія, и въ глубокое упоеніе погружаются движенія его, и бываетъ онъ не въ мірѣ семъ. И тогда не будетъ тамъ различія между душею и тѣломъ, ни памятованія о чемъ‑либо, какъ сказалъ божественный и великій Григорій: „молитва есть чистота ума, которая одна, при изумленіи человѣка, удѣляется отъ свѣта Святыя Троицы“. Видишь ли, какъ удѣляется молитва приходящимъ въ изумленіе уразумѣніемъ того, что рождается отъ нея въ умѣ, по сказанному мною въ началѣ сего писанія и во многихъ другихъ мѣстахъ? И еще, тотъ же Григорій говоритъ: „чистота ума есть воспареніе мысленнаго. Она уподобляется небесному цвѣту, въ ней во время молитвы просіяваетъ свѣтъ Святыя Троицы“.

Вопросъ. Когда же кто сподобляется всей этой благодати?

Отвѣтъ. Сказано: во время молитвы. Когда умъ совлечется ветхаго человѣка, и облечется въ человѣка новаго, благодатнаго, тогда узритъ чистоту свою, подобную небесному цвѣту, которую старѣйшины сыновъ Израилевыхъ наименовали мѣстомъ Божіимъ (Исх. 24, 10), когда Богъ явился имъ на горѣ. Посему, какъ говорилъ я, даръ сей и благодать сію должно называть не духовною молитвою, но порожденіемъ молитвы чистой, ниспосылаемой Духомъ Святымъ. Тогда умъ бываетъ тамъ — выше молитвы, и съ обрѣтеніемъ лучшаго молитва оставляется. И не молитвою тогда молится умъ, но бываетъ въ восхищеніи, при созерцаніи непостижимаго, — того, что за предѣлами міра смертныхъ, и умолкаетъ въ невѣдѣніи всего здѣшняго. Сіе‑то и есть то невѣдѣніе, о которомъ сказано, что оно выше вѣдѣнія. О семъ‑то невѣдѣніи говорится: блаженъ постигшій невѣдѣніе, неразлучное съ молитвою, котораго да сподобимся и мы, по благодати единороднаго Сына Божія. Ему подобаетъ {68} всякая слава, честь и поклоненіе нынѣ и присно и во вѣки вѣковъ! Аминь.