Слова подвижнические (Репринт изд. 1911 г.)

О разныхъ предметахъ. Въ вопросахъ и отвѣтахъ.

Вопросъ. Какими узами связывается сердце человѣческое, чтобы не стремиться ему къ злу?

Отвѣтъ. Тѣми, чтобы постоянно послѣдовать премудрости и избыточествовать ученіемъ жизни. Ибо нѣтъ иныхъ болѣе крѣпкихъ узъ, чтобы сдерживать ими безчиніе мысли.

Вопросъ. Гдѣ предѣлъ стремленій у послѣдователя премудрости, и чѣмъ оканчивается обученіе оной?

Отвѣтъ. Подлинно невозможно въ шествіи своемъ достигнуть сего предѣла, потому что и Святые не дошли въ этомъ до совершенства. Пути премудрости нѣтъ конца; она шествуетъ выше и выше, пока не соединитъ послѣдователя своего съ Богомъ. То и составляетъ ея признакъ, что постиженіе ея безпредѣльно, потому что Премудрость есть самъ Богъ.

Вопросъ. Какая первая стезя, приближающая насъ къ премудрости, и въ чемъ ея начало?

{82} Отвѣтъ. Въ томъ, чтобы всею силою стремиться во слѣдъ премудрости Божіей, и въ семъ стремленіи отъ всей души поспѣшать до самаго конца жизни, даже изъ любви къ Богу не вознерадѣть и о томъ, чтобы, если это нужно, совлечься самой жизни, и отринуть ее отъ себя.

Вопросъ. Кто достойно именуется разумнымъ?

Отвѣтъ. Тотъ, кто дѣйствительно уразумѣлъ, что есть предѣлъ сей жизни. Онъ можетъ положить предѣлъ и своимъ прегрѣшеніямъ. Ибо какое вѣдѣніе, или какое разумѣніе, выше сего, — умудриться человѣку выйти изъ жизни сей въ нерастлѣніи, не имѣя ни одной части, оскверненной зловоніемъ вожделѣнія, и никакой скверны въ душѣ, оставляемой сладостію вожделѣнія. Ибо если какой человѣкъ утончаетъ мысли свои, чтобы проникнуть ему въ тайны всѣхъ естествъ, и обогащается изобрѣтеніями и наблюденіями во всякомъ вѣдѣніи, но душа его осквернена грѣховною скверною, и не пріобрѣлъ онъ свидѣтельства о надеждѣ души своей, однакоже думаетъ, что благополучно вошелъ въ пристань упованія: то нѣтъ въ мірѣ человѣка неразумнѣе его, потому что дѣла его, въ непрерывномъ стремленіи его къ міру, довели его только до мірской надежды.

Вопросъ. Кто воистину крѣпче всѣхъ?

Отвѣтъ. Тотъ, кто благодушествуетъ въ скорбяхъ временныхъ, въ которыхъ сокрыты жизнь и слава побѣды его, и не вожделѣлъ широты, въ которой скрывается зловоніе стыда, и которая обрѣтающаго ее во всякое время напоеваетъ изъ чаши воздыханія.

Вопросъ. Какой бываетъ вредъ въ шествіи къ Богу, если кто, по причинѣ искушеній, уклоняется отъ добрыхъ дѣлъ?

Отвѣтъ. Невозможно приблизиться къ Богу безъ скорби; безъ нея и праведность человѣческая не сохраняется неизмѣнною. И если человѣкъ оставляетъ дѣла, пріумножающія праведность, то оставляетъ и дѣла, охраняющія ее. И дѣлается онъ подобенъ неохраняемому сокровищу, — и борцу, съ котораго совлечены {83} его оружія, когда окружили его полки враговъ его, — и кораблю, не имѣющему снастей своихъ, — и саду, отъ котораго отведенъ источникъ воды.

Вопросъ. Кто просвѣщенъ въ своихъ понятіяхъ?

Отвѣтъ. Тотъ, кто умѣлъ отыскать горечь, сокровенную въ сладости міра, воспретилъ устамъ своимъ пить изъ этой чаши, доискивается всегда, какъ спасти душу свою, не останавливается въ своемъ стремленіи, пока не отрѣшится отъ міра сего, и заключаетъ двери чувствъ своихъ, чтобы не вошла въ него приверженность къ сей жизни, и не похитила у него тайныхъ сокровищъ его.

Вопросъ. Что такое міръ? Какъ познаемъ его, и чѣмъ вредитъ онъ любителямъ своимъ?

Отвѣтъ. Міръ есть блудница, которая взирающихъ на нее съ вожделѣніемъ красоты ея привлекаетъ въ любовь къ себѣ. И кѣмъ, хотя отчасти, возобладала любовь къ міру, кто опутанъ имъ, тотъ не можетъ выйти изъ рукъ его, пока міръ не лишитъ его жизни. И когда міръ совлечетъ съ человѣка все, и въ день смерти вынесетъ его изъ дому его, тогда узнаетъ человѣкъ, что міръ подлинно льстецъ и обманщикъ. Когда же будетъ кто усиливаться выйти изъ тьмы міра сего, пока еще сокрытъ въ немъ, не возможетъ видѣть путъ его. И такимъ образомъ, міръ удерживаетъ въ себѣ не только учениковъ и чадъ своихъ, и тѣхъ, которые связаны имъ, но и нестяжательныхъ, и подвижниковъ, и тѣхъ, которые сокрушили узы его и однажды стали выше его. Вотъ, и ихъ различными способами начинаетъ уловлять въ дѣла свои, повергаетъ къ ногамъ своимъ и попираетъ.

Вопросъ. Что дѣлать намъ съ тѣломъ, когда окружатъ его болѣзнь и тяжесть, а съ нимъ вмѣстѣ изнеможетъ и воля въ пожеланіи добраго и въ первой крѣпости своей?

Отвѣтъ. Нерѣдко бываетъ съ иными, что одна половина ихъ пошла во слѣдъ Господа, а другая половина осталась въ мірѣ, и сердце ихъ не отрѣшилось отъ здѣшняго, но раздѣлились они сами въ себѣ, и иногда смотрятъ впередъ, а иногда назадъ. И думаю, {84} симъ раздѣлившимся въ себѣ самихъ и приближающимся къ пути Божію Премудрый даетъ совѣтъ, говоря: не приступи къ нему сердцемъ раздвоеннымъ (Сир. 1, 28), но приступай, какъ сѣющій и какъ жнущій (Сир. 6, 19). И Господь, зная, что сіи несовершенно отрекающіеся отъ міра, но раздѣленные въ себѣ самихъ, словомъ или, вѣрнѣе сказать, помысломъ, обращаются вспять, вслѣдствіе страха предъ скорбями, и потому, что не отвергли еще отъ себя плотской похоти, Онъ, желая свергнуть съ нихъ это разслабленіе ума, изрекъ имъ опредѣленное слово: кто хощетъ по Мнѣ ити, прежде да отвержется себе и т. д. (Матѳ. 16, 24).

Вопросъ. Что значитъ отвергнуться себя самого?

Отвѣтъ. Какъ приготовившійся взойти на крестъ одну мысль о смерти имѣетъ въ умѣ своемъ, и такимъ образомъ восходитъ на крестъ, какъ человѣкъ не помышляющій, что снова будетъ имѣть часть въ жизни настоящаго вѣка, такъ и желающій исполнить сказанное. Ибо крестъ есть воля, готовая на всякую скорбь. И Господь, когда хотѣлъ научить, почему это такъ, сказалъ: Кто хочетъ жить въ мірѣ семъ, тотъ погубитъ себя для жизни истинной; а кто погубитъ себя здѣсь Мене ради, тотъ обрящетъ себя тамъ (Матѳ. 10, 39), т. е. обрѣтетъ себя шествующій путемъ крестнымъ и на немъ утвердившій стопы свои. Если же кто снова печется о жизни сей, то лишилъ онъ себя упованія, ради котораго вышелъ на скорби. Ибо попеченіе сіе не попускаетъ ему приблизиться къ скорби ради Бога, и тѣмъ самымъ, что предается онъ сему попеченію, оно увлекаетъ его постепенно и уводитъ изъ среды подвига воистину Божественнѣйшей и блаженной жизни, и возрастаетъ въ немъ помыслъ этотъ, пока не побѣдитъ его. А иже въ умѣ своемъ погубитъ душу свою Мене ради, изъ любви ко Мнѣ, тотъ неукоризненнымъ и невредимымъ сохранится въ жизнь вѣчную. Сіе‑то значитъ сказанное: Иже погубитъ душу свою Мене ради, обрящетъ ю. Посему здѣсь еще самъ уготовь душу свою къ совершенному уничтоженію для этой жизни. И если погубишь себя для этой жизни, {85} то Господь скажетъ тебѣ, такъ помышляющему: дамъ тебѣ животъ вѣчный, какъ обѣщалъ Я тебѣ (Іоан. 10, 28). Если же и въ сей жизни пребудешь, то здѣсь еще самымъ дѣломъ покажу тебѣ обѣтованіе Мое и удостовѣреніе въ будущихъ благахъ. И тогда обрѣтешь вѣчную жизнь, когда будешь пренебрегать этою жизнію. И когда такъ приготовленный выступишь на подвигъ, тогда сдѣлается въ очахъ твоихъ достойнымъ пренебреженія все, почитаемое печальнымъ и скорбнымъ. Ибо, когда умъ приготовится такимъ образомъ, тогда нѣтъ для него ни борьбы, ни скорби во время смертной опасности. Посему, должно въ точности знать, что, если человѣкъ не возненавидитъ жизни своей въ мірѣ, по причинѣ вожделѣнія жизни будущей и блаженной, то не можетъ вполнѣ перенести всякаго рода скорбей и печалей, постигающихъ его каждый часъ.

Вопросъ. Какимъ образомъ человѣкъ отсѣкаетъ прежнюю свою привычку и пріучается въ жизни къ недостаткамъ и къ подвижничеству?

Отвѣтъ. Тѣло не соглашается жить безъ удовлетворенія нуждъ его, пока окружено тѣмъ, что́ служитъ къ наслажденію и разслабленію, и умъ не можетъ удержать его отъ этого, пока оное тѣло не будетъ устранено отъ всего производящаго разслабленіе. Ибо, когда открыто предъ нимъ зрѣлище наслажденія и суетъ, и каждый почти часъ видитъ служащее къ разслабленію, тогда пробуждается въ немъ пламенное пожеланіе сего, и, какъ бы разжигая его, раздражаетъ. Посему‑то Искупитель Господь обязавшемуся итти во слѣдъ Его всепремудро[116] и весьма хорошо заповѣдалъ: обнажиться и выйти изъ міра (Мѳ. 19, 21), потому что человѣкъ долженъ сперва отринуть все, служащее къ разслабленію, и потомъ приступать къ дѣлу. И самъ Господь, когда началъ брань съ діаволомъ, велъ оную въ самой сухой пустынѣ. И Павелъ пріемлющимъ на себя крестъ Христовъ совѣтуетъ {86} выйти изъ града. Да исходимъ къ Нему, говоритъ, внѣ града, и пріимемъ поношеніе Его (Евр. 13, 12, 13), потому что пострадалъ Онъ внѣ града. Ибо, если отлучитъ себя человѣкъ отъ міра и отъ всего, что въ мірѣ, скоро забываетъ прежнюю свою привычку и прежній образъ жизни, и долгое время не трудится надъ этимъ. А отъ приближенія его къ міру и къ вещамъ мірскимъ скоро разслабѣваетъ сила ума его. Посему должно знать, что́ особенно споспѣшествуетъ и ведетъ къ преуспѣянію въ сей страдальческой и спасительной брани. Итакъ, пригодно и споспѣшествуетъ въ сей брани, чтобы монашеская келлія была въ скудномъ и недостаточномъ состояніи, чтобы келлія у монаха была пуста и не содержала въ себѣ ничего, возбуждающаго въ немъ вожделѣніе покоя. Ибо, когда удалены отъ человѣка причины разслабляющія, нѣтъ ему опасности въ двоякой брани — внутренней и внѣшней. И такимъ образомъ человѣкъ, который вдали отъ себя имѣетъ служащее къ удовольствію, безъ труда одерживаетъ побѣду, въ сравненіи съ тѣмъ, у котораго вблизи возбуждающее его къ вожделѣнію. Ибо здѣсь сугубый подвигъ.

Когда человѣкъ желаетъ имѣть только нужное для поддержанія тѣла его, тогда и потребности его дѣлаются удобо‑пренебрегаемыми, и даже въ необходимое время умѣреннаго удовлетворенія потребностямъ своимъ взираетъ онъ на сіе не съ вожделѣніемъ, и малымъ чѣмъ‑нибудь[117] подчиняетъ себѣ тѣло и смотритъ на это, какъ на нѣчто удобопренебрегаемое и приближается къ пищѣ не изъ‑за сладости ея, но чтобы помочь естеству и подкрѣпить оное. Такія средства скоро доводятъ человѣка до того, что приступаетъ онъ къ подвижничеству съ нескорбнымъ и безпечальнымъ помысломъ. Итакъ, рачительному иноку прилично скорою ногою, не обращаясь вспять, бѣжать отъ всего воюющаго съ инокомъ, не входить въ общеніе съ тѣмъ, что ведетъ съ нимъ брань, но {87} воздерживаться даже отъ единаго воззрѣнія на то и, сколько возможно, удаляться отъ ихъ приближенія. И говорю это не только о чревѣ, но и о всемъ, что вводитъ въ искушеніе и брань, чѣмъ искушается и испытывается свобода инока. Ибо человѣкъ, когда приходитъ къ Богу, дѣлаетъ съ Богомъ завѣтъ воздерживаться отъ всего этого, именно же: не засматриваться на лице женское, не смотрѣть на красивыя лица, не питать ни къ чему вожделѣнія, не роскошествовать, не смотрѣть на нарядныя одежды, не смотрѣть на всякій порядокъ, заведенный у мірянъ, не слушать словъ ихъ и не любопытствовать о нихъ, потому что страсти пріобрѣтаютъ большую силу отъ сближенія со всѣмъ подобнымъ сему, какъ разслабляющимъ подвижника и измѣняющимъ мысли его и намѣренія. И если воззрѣніе на что‑либо хорошее возбуждаетъ произволеніе истиннаго ревнителя, и склоняетъ къ совершенію добра, то явно, что и противоположное сему имѣетъ силу плѣнять умъ. И если съ безмолвствующимъ умомъ не случается чего‑либо большаго, а только ввергаетъ онъ себя въ бранный подвигъ, то и это великая уже утрата — самому себя изъ мирнаго состоянія произвольно ввергнуть въ смущеніе.

И если одинъ изъ старцевъ, подвижниковъ и борцовъ, увидѣвъ юношу, не имѣвшаго бороды и походившаго на женъ, почелъ это вреднымъ для помысла и гибельнымъ для своего подвига, то можетъ ли кто вознерадѣть въ другомъ чемъ[118], когда этотъ святый не рѣшился войти и облобызать брата? Ибо мудрый старецъ разсуждалъ: „если подумаю только въ эту ночь, что есть здѣсь нѣчто такое, то и сіе будетъ для меня великимъ вредомъ“. Посему‑то не вошелъ онъ, и сказалъ имъ: „не боюсь я, чада; но для чего же и желать мнѣ напрасно воздвигать на себя брань? Воспоминаніе о чемъ‑либо подобномъ производитъ въ умѣ безполезное смущеніе. Въ каждомъ членѣ этого тѣла скрывается приманка, человѣку предстоитъ отъ {88} сего великая брань, и должно ему охранять себя и облегчать для себя угрожающую въ этомъ брань, спасаясь отъ нея бѣгствомъ; а какъ скоро приближается что‑либо такое, человѣкъ, хотя и принуждаетъ себя къ добру, однако же бываетъ въ опасности отъ этого, всегда видя это и вожделѣвая этого“.

Въ землѣ видимъ многіе сокровенные яды, и лѣтомъ по причинѣ жара никто не знаетъ ихъ; когда же увлажены будутъ и ощутятъ силу прохлажденнаго воздуха, тогда оказывается, гдѣ былъ погребенъ въ землѣ каждый ядъ. Такъ и человѣкъ, когда онъ въ благодати безмолвія и въ теплотѣ воздержанія, тогда дѣйствительно бываетъ въ покоѣ отъ многихъ страстей; если же входитъ въ мірскія дѣла, то видитъ тогда, какъ возстаетъ каждая страсть, подъемлетъ главу свою, особливо если ощутитъ воню покоя. Сказалъ же я это для того, чтобы никто не предавался самонадѣянности, пока живетъ въ семъ тѣлѣ, и пока не умретъ; хотѣлось мнѣ также показать, что убѣгать и удаляться отъ всего, что ведетъ къ порочной жизни, много помогаетъ человѣку въ подвижническомъ бореніи. Всегда должно намъ бояться того, о чемъ одно воспоминаніе причиняетъ намъ стыдъ, и также не попирать совѣсти, и не пренебрегать ею. Итакъ, попытаемся удалить тѣло на время въ пустыню, и заставимъ его пріобрѣсти терпѣніе. А что всего важнѣе, пусть каждый (хотя бы это и прискорбно было для него, но за то нечего уже будетъ ему бояться) старается, гдѣ бы онъ ни былъ, удаляться отъ причинъ брани, чтобы, когда прійдетъ потребность, не пасть ему отъ близости оныхъ.

Вопросъ. Кто отринулъ отъ себя всякое попеченіе и вступилъ въ подвигъ, какое у него начало брани со грѣхомъ, и чѣмъ начинаетъ онъ сію борьбу?

Отвѣтъ. Всѣмъ извѣстно, что всякой борьбѣ со грѣхомъ и вожделѣніемъ служитъ началомъ трудъ бдѣнія и поста, особливо же, если кто борется съ грѣхомъ, внутрь насъ пребывающимъ. Въ этомъ усматривается признакъ ненависти ко грѣху и вожделѣнію его въ ведущихъ сію невидимую брань; начинаютъ {89} они постомъ, а послѣ него содѣйствуетъ подвижничеству ночное бдѣніе.

О постѣ и бдѣніи.

Кто въ теченіе цѣлой своей жизни любитъ бесѣду съ этою четою, тотъ бываетъ другомъ цѣломудрія. Какъ началомъ всему худому служитъ упокоеніе чрева и разслабленіе себя сномъ, возжигающее блудную похоть, такъ святый путь Божій и основаніе всѣхъ добродѣтелей — постъ, бдѣніе, бодрствованіе въ службѣ Божіей, въ распинаніи тѣла цѣлый день и ночь, въ противность сладости сна. Постъ — огражденіе всякой добродѣтели, начало подвига, вѣнецъ воздержныхъ, красота дѣвства и святыни, свѣтлость цѣломудрія, начало христіанскаго пути, матерь молитвы, источникъ цѣломудрія и разума, учитель безмолвія, предшественникъ всѣхъ добрыхъ дѣлъ. Какъ здоровымъ глазамъ свойственно вожделѣніе свѣта, такъ посту, соблюдаемому съ разсудительностію, свойственно вожделѣніе молитвы.

Какъ скоро начнетъ кто поститься, вожделѣваетъ уже съ этого времени умомъ своимъ прійти въ вожделѣніе собесѣдованія съ Богомъ. Ибо тѣло постящееся не терпитъ того, чтобы цѣлую ночь проспать на постели своей. Когда на уста человѣку налагается печать постовъ, тогда помыслъ его поучается въ умиленіи, сердце его источаетъ молитву, на лицѣ у него грусть, и срамные помыслы далеки отъ него, не видно веселости въ очахъ его, врагъ онъ похотѣній и суетныхъ бесѣдъ. Никто никогда не видалъ, чтобы разсудительный постникъ сталъ рабомъ худого вожделѣнія. Постъ съ разсудительностію — обширная обитель для всякаго добра. А кто нерадитъ о постѣ, тотъ приводитъ въ колебаніе все доброе, потому что постъ былъ заповѣдію, вначалѣ данною нашему естеству въ остереженіе противъ вкушенія пищи, и нарушеніемъ поста пало начало нашего созданія. Но въ чемъ состояло первое уничиженіе, съ того начинаютъ подвижники преуспѣвать въ {90} страхѣ Божіемъ, какъ скоро начнутъ хранить законъ Божій.

Съ сего началъ и Спаситель, когда явился міру на Іорданѣ. Ибо, по крещеніи, Духъ извелъ Его въ пустыню, и постился Онъ тамъ сорокъ дней и сорокъ ночей. Подобно и всѣ исходящіе во слѣдъ Спасителя на семъ основаніи утверждаютъ начало своего подвига, потому что постъ есть оружіе, уготованное Богомъ. И кто, если нерадитъ о немъ, не будетъ укоренъ за сіе? Если постится самъ Законоположникъ, то какъ не поститься кому‑либо изъ соблюдающихъ законъ? Посему‑то до поста родъ человѣческій не зналъ побѣды, и діаволъ никогда не испытывалъ пораженія своего отъ нашего естества; но отъ сего оружія изнемогъ въ самомъ началѣ. И Господь нашъ былъ вождемъ и первенцемъ сея побѣды, чтобы на главу естества нашего возложить первый побѣдный вѣнецъ. И какъ скоро діаволъ видитъ сіе оружіе на комъ‑нибудь изъ людей, тотчасъ приходитъ въ страхъ сей противникъ и мучитель, немедленно помышляетъ и воспоминаетъ о пораженіи своемъ въ пустынѣ Спасителемъ, и сила его сокрушается, и воззрѣніе на оружіе, данное намъ Началовождемъ нашимъ, попаляетъ его. Какое оружіе сильнѣе этого? и что придаетъ столько смѣлости сердцу въ борьбѣ съ духами злобы, какъ алчба ради Христа? Ибо въ какой мѣрѣ утруждается и злостраждетъ тѣло въ то время, какъ окружаетъ человѣка полкъ демонскій, въ такой мѣрѣ сердце исполняется упованіемъ. Облеченный въ оружіе поста во всякое время распаляется ревностію. Ибо и ревнитель Илія, когда возревновалъ о законѣ Божіемъ, пребывалъ въ семъ дѣлѣ — въ постѣ. Постъ стяжавшему его напоминаетъ заповѣди Духа. Онъ есть посредникъ ветхаго закона и благодати, данной намъ Христомъ. Кто нерадитъ о постѣ, тотъ и въ другихъ подвигахъ разслабленъ, нерадивъ, немощенъ, показываетъ тѣмъ начало и худой признакъ разслабленія души своей, и воюющему съ нимъ даетъ случай къ побѣдѣ, такъ какъ нагимъ и безоружнымъ {91} исходитъ на подвигъ, а посему явно, что выйдетъ изъ борьбы безъ побѣды, потому что члены его не облеклись въ теплоту алчбы въ постѣ. Таковъ постъ. Кто пребываетъ въ немъ, у того умъ непоколебимъ и готовъ срѣтить и отразить всѣ лютыя страсти.

О многихъ мученикахъ сказываютъ, что на тотъ день, въ который ожидали они пріять вѣнецъ мученичества, если предузнавали о семъ или по откровенію или по извѣщенію отъ кого‑либо изъ друзей своихъ, ничего не вкушали всю ночь, но съ вечера до утра стояли бодрственно на молитвѣ, славя Бога въ псалмахъ, пѣніяхъ и пѣсняхъ духовныхъ, съ веселіемъ и радованіями ожидали того часа, какъ иные уготовившіеся на бракъ, чтобы въ постѣ срѣтить мечъ. Посему и мы, призванные къ невидимому мученичеству, чтобы пріять вѣнцы святыни, будемъ трезвиться, и врагамъ нашимъ да не будетъ дано знака отреченія ни однимъ членомъ, ни одною частію нашего тѣла.

Вопрось. Почему нерѣдко иные, и даже многіе, имѣя, можетъ быть, и дѣла сіи, не чувствуютъ тишины, и успокоенія страстей, и мира помысловъ?

Отвѣтъ. Страсти, сокровенныя въ душѣ, не исправляются, братъ, тѣлесными только трудами; они не удерживаютъ и помысловъ о томъ, что пробуждается всегда чувствами. Труды сіи охраняютъ человѣка отъ пожеланій, чтобы не былъ ими препобѣждаемъ, и отъ демонскаго обольщенія, но не доставляютъ душѣ мира и тишины. Ибо дѣла и труды тогда доставляютъ душѣ безстрастіе, умерщвляютъ уды, яже на земли (Кол. 3, 5), и даруютъ упокоеніе помысловъ, когда пріобщимся безмолвія, когда во внѣшнихъ чувствахъ прекратится смятеніе, и нѣсколько времени пребудутъ они въ дѣланіи премудрости[119]. А пока человѣкъ не лишится возможности быть въ сообществѣ съ людьми, и членовъ своихъ и себя самого отъ развлеченія помысловъ не соберетъ самъ въ себя, до тѣхъ поръ не возможетъ узнать страсти своей. {92} Безмолвіе, какъ сказалъ святый Василій, есть начало очищенія души. Ибо, когда во внѣшнихъ членахъ прекратятся внѣшній мятежъ и попеченіе о внѣшнемъ, тогда умъ отъ внѣшнихъ попеченій и паренія возвращается въ себя, и упокоевается въ себѣ, а сердце пробуждается къ изслѣдованію внутреннихъ душевныхъ мыслей. И если человѣкъ хорошо устоитъ въ этомъ, то приходитъ онъ понемногу въ состояніе шествовать къ душевной чистотѣ.

Вопросъ. Не можетъ ли душа очиститься и во время пребыванія внѣ двери[120]?

Отвѣтъ. Если дерево ежедневно поливается, то засыхаетъ ли когда корень его? Убываетъ ли когда въ сосудѣ, въ который ежедневно прибавляютъ? И если чистота не иное что есть, какъ удаленіе отъ жизни свободной и оставленіе этой привычки, то какъ и когда пожелаетъ очиститься душою своею тотъ, кто дѣятельно, самъ собою или другими, посредствомъ чувствъ, обновляетъ въ себѣ памятованіе старой привычки, т. е. познаніе вновь порока? Когда можетъ очиститься душою своею отъ этого или освободиться отъ внѣшнихъ противодѣйствій, чтобы хоть увидѣть себя? Если сердце ежедневно оскверняется, то когда оно очищается отъ скверны? Не въ силахъ онъ противостать дѣйствію внѣшней силы, не тѣмъ ли паче не можетъ очистить сердца, когда стоитъ среди воинскаго стана, и ежедневно ждетъ слышать частыя вѣсти о брани? И какъ осмѣлится онъ возвѣстить миръ душѣ своей? Если же удалится отъ сего, то можетъ понемногу прекращать сперва внутреннія волненія. Пока рѣка не преграждена вверху, не изсякаютъ воды ея внизу. Когда же прійдетъ человѣкъ въ безмолвіе, тогда душа можетъ различать страсти и разумно извѣдывать свою мудрость. Тогда и внутренній человѣкъ пробуждается на духовное дѣло, и день ото дня болѣе ощущаетъ сокровенную мудрость, цвѣтущую въ душѣ его.

Вопросъ. Какія точныя указанія и близкіе признаки, {93} по которымъ человѣкъ ощущаетъ, что началъ онъ видѣть въ себѣ плодъ, сокрытый въ душѣ?

Отвѣтъ. Когда сподобится кто благодати многихъ слезъ, проливаемыхъ безъ понужденія, потому что слезы положены уму какъ бы нѣкіимъ предѣломъ между тѣлеснымъ и духовнымъ, между состояніемъ страстнымъ и чистотою. Пока не пріиметъ человѣкъ сего дарованія, совершается дѣло его еще во внѣшнемъ только человѣкѣ, и еще вовсе не ощутилъ онъ дѣйственности тайнъ духовнаго человѣка. Ибо, когда человѣкъ начнетъ оставлять тѣлесное настоящаго вѣка, и оказывается переступившимъ сей предѣлъ того, что́ находится въ естествѣ, тогда скоро достигаетъ сей благодати слезъ. И слезы сіи начинаются отъ первой обители сокровеннаго житія, и возводятъ человѣка къ совершенству любви Божіей. И чѣмъ далѣе[121] преуспѣваетъ онъ, тѣмъ болѣе обогащается сею благодатію, пока отъ продолжительнаго изліянія слезъ не начнетъ пить ихъ и въ пищѣ своей, и въ питіи своемъ.

И это точный признакъ, что умъ исшелъ изъ міра сего, и ощутилъ оный духовный міръ. Но въ какой мѣрѣ человѣкъ умомъ своимъ приближается къ сему міру, въ такой же мѣрѣ умаляются слезы сіи. И когда умъ совершенно бываетъ въ семъ мірѣ, тогда совершенно лишается онъ сихъ слезъ. И это есть признакъ, что человѣкъ погребенъ въ страстяхъ.

О различіи слезъ.

Бываютъ слезы сожигающія, и бываютъ слезы утучняющія. Посему, всѣ тѣ слезы, которыя исходятъ изъ сущности сердца отъ сокрушенія о грѣхахъ, изсушаютъ и сожигаютъ тѣло; а нерѣдко и самое владычественное въ душѣ, во время изліянія слезъ, ощущаетъ отъ нихъ вредъ. И сперва человѣкъ по принужденію вступаетъ на эту степень слезъ, и ими отверзается ему дверь войти на вторую ступень, лучшую {94} первой; и это есть страна радости, въ которой человѣкъ пріемлетъ милость. Это уже слезы, проливаемыя по благоразумію: онѣ и украшаютъ, и утучняютъ тѣло, и исходятъ непринужденно сами собою; и не только, какъ сказано, утучняютъ тѣло человѣческое, но и видъ человѣка измѣняется. Ибо сказано: сердцу веселящуся, лице цвѣтетъ: въ печалехъ же сущу, сѣтуетъ (Притч. 15, 13).

Вопросъ. Что значитъ воскресеніе души, о которомъ говоритъ Апостолъ: аще воскреснусте со Христомъ (Колос. 3, 1)?

Отвѣтъ. Апостолъ, сказавъ: Богъ, рекій изъ тмы свѣту возсіяти, Иже возсія въ сердцахъ нашихъ (2 Кор. 4, 6), показалъ, что воскресеніемъ души должно называть исшествіе изъ ветхости, именно, чтобы произошелъ новый человѣкъ, въ которомъ нѣтъ ничего отъ ветхаго человѣка, по сказанному: и дамъ имъ сердце ново, и духъ новъ (Іез. 36, 26). Ибо тогда воображается въ насъ Христосъ Духомъ премудрости и откровенія познанія Его.

Вопросъ. Въ чемъ состоитъ (говоря кратко) сила дѣланія безмолвія?

Отвѣтъ. Безмолвіе умерщвляетъ внѣшнія чувства и воскрешаетъ внутреннія движенія. А занятіе внѣшнимъ производитъ противное тому: возбуждаетъ внѣшнія чувства, и умерщвляетъ внутреннія движенія.

Вопросъ. Что бываетъ причиною видѣній[122] и откровеній: ибо иные имѣютъ видѣнія, а иные трудятся больше ихъ, однакоже видѣніе не дѣйствуетъ въ нихъ столько?

Отвѣтъ. Причинъ сему много. Однѣ изъ нихъ — домостроительственныя, имѣютъ цѣлію общую пользу, другія же — утѣшеніе, дерзновеніе и наученіе немощныхъ. И во‑первыхъ, все сіе устрояется по милости Божіей къ людямъ; большею же частію устрояется сіе ради троякаго рода людей, — или ради людей простыхъ и крайне незлобивыхъ, или ради нѣкоторыхъ совершенныхъ и святыхъ, или ради тѣхъ, которые {95} имѣютъ пламенную ревность Божію, отреклись и совершенно отрѣшились отъ міра, удалились отъ сожительства съ людьми, оставивъ все, не ожидая никакой помощи отъ видимаго, пошли во слѣдъ Богу. На нихъ‑то нападаетъ боязнь вслѣдствіе ихъ уединенія, или окружаетъ ихъ опасность смертная отъ голода, отъ болѣзни, или отъ какого‑нибудь обстоятельства, и отъ скорби, такъ что приближаются они къ отчаянію. Посему, если таковымъ бываютъ утѣшенія, а тѣмъ, которые превосходятъ ихъ трудами, не бываетъ, то первая сему причина — непорочность и порочность, и именно совѣсти[123]. Вторая же причина, навѣрное, есть слѣдующая: какъ скоро имѣетъ кто человѣческое утѣшеніе или утѣшеніе чѣмъ‑либо видимымъ, то не бываетъ ему подобныхъ утѣшеній, развѣ по нѣкоему домостроительству, ради общей пользы. У насъ же слово объ отшельникахъ; и свидѣтель сказанному одинъ изъ Отцевъ, который молился объ утѣшеніи, и услышалъ: „достаточно для тебя утѣшенія человѣческаго и бесѣды съ людьми“.

И другой нѣкто, подобно сему, когда былъ въ отшельничествѣ, и велъ жизнь отшельническую, ежечасно услаждался благодатнымъ утѣшеніемъ; а когда сблизился съ міромъ, взыскалъ по обычаю утѣшенія — и не обрѣлъ, и молилъ Бога открыть ему причину, говоря: „не ради ли епископства, Господи, отступила отъ меня благодать?“ И ему сказано: „нѣтъ, — но потому, что Богъ промышляетъ о живущихъ въ пустынѣ, и ихъ удостоиваетъ такихъ утѣшеній“. Ибо невозможно, чтобы кто‑либо изъ людей имѣлъ видимое утѣшеніе, а вмѣстѣ пріялъ и невидимое отъ благодати, Божественное и таинственное[124], развѣ по какому‑нибудь, упомянутому выше, сокровенному домостроительству, {96} которое извѣстно въ подобныхъ случаяхъ одному Домостроительствующему.

Вопросъ. Одно ли и то же — видѣніе и откровеніе, или нѣтъ?

Отвѣтъ. Нѣтъ. Они различны между собой. Откровеніемъ[125] часто называется то и другое. Ибо, такъ какъ обнаруживается сокровенное[126], то всякое видѣніе называется откровеніемъ. Откровеніе же видѣніемъ не называется. Слово — откровеніе большею частію употребляется о познаваемомъ, о томъ, что умомъ испытуется и уразумѣвается. Видѣніе же бываетъ всякими способами, напр., въ изображеніяхъ и образахъ, какъ бывало древле ветхозавѣтнымъ, въ глубокомъ снѣ, или въ бодрственномъ состояніи, и иногда со всею точностію, а иногда какъ бы въ призракѣ и нѣсколько неявственно; почему и самъ, имѣющій видѣніе, часто не знаетъ, въ бодрственномъ ли состояніи видитъ онъ, или въ сонномъ. Можно и чрезъ гласъ слышать о заступленіи, а иногда видѣть какой‑либо образъ, иногда же (видѣть) яснѣе, лицемъ къ лицу. И видѣніе, и совмѣстное пребываніе, и вопрошеніе, а съ нимъ и собесѣдованіе суть Святыя силы, видимыя достойными и творящія откровеніе. И таковыя видѣнія бываютъ въ мѣстахъ наиболѣе пустынныхъ и удаленныхъ отъ людей, гдѣ человѣкъ необходимо имѣетъ въ нихъ нужду; потому что нѣтъ у него иной помощи и утѣшенія отъ самаго мѣста. Откровенія же, ощущаемыя умомъ, при чистотѣ удобопріемлемы, и бываютъ только совершеннымъ и могущимъ разумѣть.

Вопросъ. Если достигъ кто сердечной чистоты, что служитъ ея признакомъ? И когда познаетъ человѣкъ, что сердце его достигло чистоты?

Отвѣтъ. Когда всѣхъ людей видитъ кто хорошими, и никто не представляется ему нечистымъ и оскверненнымъ, тогда подлинно чистъ онъ сердцемъ. Ибо, какъ исполниться слову Апостольскому, по которому {97} должно всѣхъ равно отъ искренняго сердца честію большихъ себе творити (Фил. 2, 3), если человѣкъ не достигнетъ сказаннаго, что око благое не узритъ зла (Авв. 1, 13)?

Вопросъ. Что такое чистота? и гдѣ предѣлъ ея?

Отвѣтъ. Чистота есть забвеніе способовъ вѣдѣнія черезъ естество, заимствованныхъ отъ естества въ мірѣ[127]. А чтобы освободиться отъ нихъ и стать внѣ ихъ, вотъ сему предѣлъ: прійти человѣку въ первоначальную простоту и первоначальное незлобіе естества своего, и сдѣлаться какъ бы младенцемъ, только безъ младенческихъ недостатковъ.

Вопрось. Можетъ ли кто взойти на эту степень?

Отвѣтъ. Да. Ибо, вотъ, иные приходили въ мѣру сію, какъ и Авва Сисой пришелъ въ сію мѣру такъ, что спрашивалъ ученика: „ѣлъ я или не ѣлъ?“ И другой нѣкто изъ Отцевъ пришелъ въ таковую простоту и почти въ младенческую невинность, почему совершенно забывалъ все здѣшнее, такъ что сталъ бы и ѣсть до Пріобщенія, если бы не препятствовали ему въ этомъ ученики; и какъ младенца приводили его ученики къ Пріобщенію. Итакъ, для міра былъ онъ младенецъ, для Бога же — совершенъ душею.

Вопросъ. Какіе помыслы и размышленія должно имѣтъ подвижнику, пребывающему на безмолвіи, въ безмолвной своей келліи? и что надлежитъ ему непрестанно дѣлать, чтобы умъ его не имѣлъ досуга для суетныхъ помысловъ?

Отвѣтъ. Спрашиваешь о помыслахъ и размышленіи, какъ человѣкъ становится мертвымъ въ келліи своей? Развѣ человѣкъ рачительный и трезвенный душею имѣетъ нужду спрашивать, какъ ему вести {98} себя, когда бываетъ онъ одинъ самъ съ собою? Какое иное занятіе у монаха въ келліи его, кромѣ плача? Развѣ бываетъ у него время отъ плача обратиться къ другому помыслу? И какое занятіе лучше этого? Самое пребываніе монаха и одиночество его, уподобляясь пребыванію во гробѣ, далекому отъ радости человѣческой, учатъ его, что дѣятельность его — плачъ. И самое значеніе имени его къ тому же призываетъ и убѣждаетъ, потому что называется онъ сѣтующимъ, т. е. исполненнымъ горести въ сердцѣ. И всѣ святые въ плачѣ переселялись изъ сей жизни. Если же святые плакали, и, пока не переселились изъ жизни сей, очи ихъ всегда были наполнены слезами, то кто же не будетъ плакать? Утѣшеніе монаху порождается плачемъ его. И если совершенные и побѣдоносные здѣсь плакали, то какъ стерпитъ исполненный язвъ, чтобы пребыть ему безъ плача? Кто имѣлъ лежащаго предъ собою мертвеца своего, и видитъ, что самъ онъ умерщвленъ грѣхами, того нужно ли учить, съ какою мыслію пользоваться ему слезами? Душа твоя, которая для тебя дороже цѣлаго міра, умерщвлена грѣхами, и лежитъ предъ тобою; ужели же не требуетъ она плача? Поэтому, если пойдемъ на безмолвіе, и съ терпѣніемъ будемъ пребывать въ немъ, то, конечно, въ состояніи будемъ пребывать въ плачѣ. Посему будемъ непрестанно въ умѣ своемъ молить Господа, чтобы даровалъ намъ плачъ. Ибо, если пріимемъ сію благодать, лучшую и превосходнѣйшую прочихъ дарованій, то, при помощи ея, достигнемъ чистоты. А какъ скоро достигнемъ ея, не отнимется уже у насъ чистота до самаго исхода нашего изъ жизни сей.

Посему блаженны чистые сердцемъ, потому что нѣтъ времени, когда бы не услаждались они сею сладостію слезъ, и въ ней всегда зрятъ они Господа. Пока еще слезы у нихъ на глазахъ, они сподобляются зрѣнія откровеній Его на высотѣ молитвы своей; и нѣтъ у нихъ молитвы безъ слезъ. Сіе‑то и значитъ сказанное Господомъ: блажени плачущіи, яко тіи утѣшатся (Матѳ. 5, 4). Ибо отъ плача приходитъ человѣкъ {99} къ душевной чистотѣ. Посему Господъ, сказавъ: яко тіи утѣшатся, не объяснилъ: какимъ утѣшеніемъ. Ибо, когда монахъ сподобился съ помощію слезъ прейти область страстей, и вступить на равнину душевной чистоты, тогда срѣтаетъ его таковое утѣшеніе. Посему, если кто изъ получившихъ утѣшеніе здѣсь прострется на сію равнину, то на ней встрѣтитъ утѣшеніе, необрѣтаемое здѣсь, и уразумѣваетъ тогда, какое получаетъ конецъ плача утѣшеніе, которое плачущимъ даетъ Богъ за чистоту ихъ; потому что непрестанно плачущій не можетъ быть тревожимъ страстями. Проливать слезы и плакать, это — дарованіе безстрастныхъ. И если слезы временно плачущаго и сѣтующаго могутъ не только путеводить его къ безстрастію, но и совершенно очистить и освободить умъ его отъ памятованія страстей, то что́ скажемъ о тѣхъ, которые съ вѣдѣніемъ день и ночь упражняются въ семъ дѣланіи? Посему никто не знаетъ помощи, бывающей отъ плача, кромѣ тѣхъ однихъ, которые предали души свои дѣлу сему. Всѣ святые стремятся къ сему входу[128], потому что слезами отверзается предъ ними дверь для вшествія въ страну утѣшенія; и въ этой странѣ въ откровеніяхъ изображаются преблагіе и спасительные слѣды Божіи.

Вопросъ. Поелику иные, по немощи тѣла, не въ состояніи непрестанно плакать, что́ должно имѣть имъ къ охраненію ума, чтобы противъ него, когда онъ ничѣмъ не занятъ, не возставали страсти?

Отвѣтъ. Страсти не могутъ возстать на душу и смутить подвижника, если въ отшельничествѣ его, удаленномъ отъ всякаго разсѣянія, сердце его не занимается житейскимъ, развѣ только будетъ онъ лѣнивъ и нерадивъ къ своему долгу. А преимущественно, если будетъ онъ упражняться въ изученіи Божественныхъ Писаній, то, занимаясь изысканіемъ ихъ смысла, пребываетъ нимало не тревожимъ страстями. Ибо, при возрастающемъ и укореняющемся въ немъ разумѣніи Божественныхъ Писаній, бѣгутъ отъ {100} него суетные помыслы, и умъ его не можетъ отстать отъ желанія читать Писанія или размышлять о читанномъ, и не обращаетъ онъ ни малаго вниманія на жизнь настоящую, по причинѣ весьма великаго наслажденія своимъ занятіемъ, возвышаясь надъ этимъ[129] въ глубокомъ пустынномъ безмолвіи. Посему забываетъ себя и естество свое, и дѣлается какъ бы человѣкомъ, который пришелъ въ изступленіе, вовсе не памятуетъ о семъ вѣкѣ, преимущественно занятъ мыслію о величіи Божіемъ, и, погружаясь въ это умомъ, говоритъ: „слава Божеству Его!“ и еще; „слава чудесамъ Его! Дивны и необычайны всѣ дѣла Его! На какую высоту возвелъ Онъ мое убожество: чему сподобилъ меня поучаться, на какіе отваживаться помыслы, чѣмъ услаждать душу мою!“ Обращаясь мыслію къ чудесамъ симъ, и всегда ими изумляемый, пребываетъ онъ въ непрестанномъ упоеніи, и какъ бы уже вкушаетъ жизнь по воскресеніи, потому что безмолвіе весьма много содѣйствуетъ сей благодати. Ибо умъ его находитъ возможность пребывать въ себѣ самомъ съ миромъ, какой пріобрѣтенъ имъ въ безмолвіи. А вмѣстѣ съ тѣмъ возбуждается симъ къ памятованію того, что сообразно съ порядкомъ жизни его. Ибо, мысленно представляя славу будущаго вѣка, и блага, по упованію уготованныя праведнымъ, пребывающимъ въ оной духовной жизни и въ Богѣ, и новое оное возстановленіе, не содержитъ ни въ мысли, ни въ памяти, того, что есть въ мірѣ семъ. И когда будетъ симъ упоенъ, снова переносится оттуда созерцаніемъ къ вѣку сему, въ которомъ еще живетъ, и въ изумленіи говоритъ: „о, глубина богатства, премудрости, вѣдѣнія, смысленности, разумности и домострительства неизслѣдимаго Бога, яко неиспытани судове Его, и неизслѣдовани путіе Его (Рим. 11, 33)! Ибо, когда Онъ уготовалъ иной столько чудный вѣкъ, чтобы ввести въ него всѣ разумныя существа и сохранить ихъ въ нескончаемой жизни, какая была причина сотворить Ему {101} этотъ первый міръ, расширить его и столько обогатить его полнотою и множествомъ видовъ и естествъ, и дать въ немъ мѣсто причинамъ многихъ страстей, и тому, что ихъ питаетъ, и что имъ противоборствуетъ? И почему сначала поставилъ насъ въ этомъ мірѣ, водрузилъ въ насъ любовь къ долголѣтней въ немъ жизни, и внезапно похищаетъ насъ изъ него смертію, немалое время хранитъ насъ въ безчувственности и неподвижности, уничтожаетъ образъ нашъ, разливаетъ раствореніе[130] наше, смѣшиваетъ его съ землею, попускаетъ, чтобы составъ нашъ разрушился, истлѣлъ и исчезъ, и чтобы вовсе не оставалось ничего отъ естества человѣческаго; а потомъ, во время, какое опредѣлилъ достопокланяемою премудростію Своею, когда восхощетъ, воздвигнетъ насъ въ иномъ образѣ, какой Ему только извѣстенъ, и введетъ насъ въ другое состояніе? Сего не мы только человѣки надѣемся, но и сами святые ангелы, не имѣющіе нужды въ этомъ мірѣ, по необычайности естества своего малымъ чѣмъ не достигшіе совершенства, ожидаютъ нашего возстанія изъ тлѣнія, когда возстанетъ родъ нашъ изъ персти и обновится тлѣніе его. Ибо ради насъ и имъ возбраненъ входъ, и они ждутъ единократнаго отверзстія двери новаго вѣка. И сія тварь (ангелы) съ нами почіетъ отъ тяжести тѣла, обременяющей насъ, какъ говоритъ Апостолъ: яко и сама тварь откровенія сыновъ Божіихъ чаетъ, да свободится отъ работы истлѣнія въ свободу славы чадъ Божіихъ (Рим. 8, 19, 21), по совершенномъ разореніи вѣка сего въ цѣломъ его устройствѣ, и по возстановленіи естества нашего въ первоначальное состояніе“.

И отсюда уже возносится умомъ своимъ къ тому, что предшествовало сложенію міра, когда не было никакой твари, ни неба, ни земли, ни ангеловъ, ничего изъ приведеннаго въ бытіе, и къ тому, какъ Богъ, по единому благоволенію Своему, внезапно привелъ все изъ небытія въ бытіе, и всякая вещь предстала предъ Нимъ въ совершенствѣ. И снова нисходитъ {102} умомъ своимъ ко всѣмъ созданіямъ Божіимъ, обращаетъ вниманіе на чудесность тварей у Бога и на премудрость произведеній Его; въ изумленіи разсуждая самъ съ собою: „Какое чудо! Насколько домостроительство и промыслъ Его превышаютъ всякое понятіе, насколько чудная сила Его крѣпче всѣхъ твореній Его! Какъ изъ небытія привелъ Онъ въ бытіе тварь сію, — это неисчислимое множество различныхъ вещей? И какъ опять разоритъ ее, уничтоживъ это чудное благоустройство, эту лѣпоту естествъ, это стройное теченіе тварей, часы и время, это сочетаніе ночи и дня, годовыя перемѣны, эти разнообразные, прозябающіе изъ земли цвѣты, эти прекрасныя зданія городовъ и въ нихъ преукрашенные чертоги, это быстрое движеніе людей, это существованіе ихъ, обремененное трудами отъ вшествія своего въ міръ до самаго исшествія? И какъ внезапно прекратится чудный этотъ порядокъ, и наступитъ другой вѣкъ, и воспоминаніе о первой этой твари вовсе не взойдетъ никому на сердце, и будутъ иное видоизмѣненіе, иныя помышленія, иныя попеченія! И естество человѣческое также не воспомянетъ вовсе о семъ мірѣ и о первомъ образѣ жизни своей, потому что умъ человѣческій прилѣпится къ созерцанію онаго состоянія, и уму людей не будетъ досуга возвратиться снова къ брани съ плотію и кровію. Ибо съ разореніемъ сего вѣка немедленно пріиметъ начало вѣкъ будущій. И всякій человѣкъ скажетъ тогда слѣдующее: О, матерь, забытая своими чадами, которыхъ родила, воспитала и умудрила, и которыя во мгновеніе ока собраны на чужое лоно, и содѣлались истинными чадами неплодной, никогда не рождавшей! Возвеселися неплоды нераждающая (Ис. 54, 1) о чадахъ, которыхъ родила тебѣ земля“.

И тогда какъ бы въ изступленіи размышляетъ, и говоритъ: „Сколько еще времени будетъ стоять вѣкъ этотъ? и когда воспріиметъ начало вѣкъ будущій? Сколько еще времени храминамъ этимъ спать въ этомъ видѣ, и тѣламъ быть смѣшанными съ перстію? Какова будетъ оная жизнь? Въ какомъ образѣ {103} возстанетъ и составится естество это? Какъ прейдетъ оно въ новую тварь“? И когда размышляетъ онъ о семъ и подобномъ сему, приходитъ онъ въ восторгъ, изумленіе и безмолвное молчаніе, и возстаетъ онъ въ этотъ часъ, и преклоняетъ колѣна, и съ обильными слезами возсылаетъ благодаренія и славословія Единому премудрому Богу, всегда славимому во всепремудрыхъ дѣлахъ Его.

Итакъ блаженъ, кто сподобился таковаго! Блаженъ, у кого такой помыслъ и день и ночь! Блаженъ, кто о семъ и подобномъ тому размышляетъ всѣ дни жизни своей! И если человѣкъ, въ началѣ своего безмолвія, не ощущаетъ силы таковыхъ созерцаній, по причинѣ паренія ума своего, и не можетъ еще возноситься къ силамъ[131] сказанныхъ выше чудесъ Божіихъ, то да не приходитъ въ уныніе и да не оставляетъ тишины безмолвной жизни своей! Ибо и земледѣлецъ, когда сѣетъ, не тотчасъ съ посѣвомъ сѣмени видитъ и колосъ; но за сѣяніемъ слѣдуютъ у него уныніе, трудъ, изнеможеніе собственныхъ членовъ, удаленіе товарищей, разлука съ близкими людьми. А когда претерпитъ это, приходитъ иное время, въ которое услаждается дѣлатель, и скачетъ, и радуется, и веселится.

Какое же это время? Когда вкуситъ онъ хлѣба[132], добытаго потомъ своимъ, и въ безмолвіи соблюдено будетъ размышленіе его. Ибо великую и нескончаемую сладость возбуждаютъ въ сердцѣ и въ неизреченное удивленіе приводятъ умъ — безмолвіе и это, сказанное выше, терпѣливое въ безмолвіи размышленіе. И блаженъ, кто терпѣливо пребываетъ въ ономъ, потому что отверзся предъ нимъ сей боготочный источникъ, и пилъ онъ изъ него, и насладился, и не перестанетъ пить изъ него всегда, во всякое время, во всякій часъ дня и ночи, до скончанія и послѣдняго предѣла цѣлой своей временной этой жизни.

Вопросъ. Что главное во всѣхъ трудахъ дѣла сего, {104} т. е., безмолвія, чтобы человѣку, который дошелъ и до сего, можно было знать, что достигъ уже онъ совершенства въ житіи?

Отвѣтъ. То, когда сподобится человѣкъ непрестаннаго пребыванія въ молитвѣ. Ибо, какъ скоро достигъ онъ сего, взошелъ на высоту всѣхъ добродѣтелей, и содѣлался уже обителію Святаго Духа. А если кто не пріялъ несомнѣнно сея благодати Утѣшителя, то не можетъ свободно совершать пребываніе въ сей молитвѣ, потому что, какъ сказано, когда вселится въ комъ изъ людей Духъ, тогда не прекратитъ онъ молитвы: ибо самъ Духъ молится всегда (Рим. 8, 26). Тогда и въ сонномъ и въ бодрственномъ состояніи человѣка молитва не пресѣкается въ душѣ его, но ѣстъ ли, пьетъ ли, спитъ ли, дѣлаетъ ли что, даже и въ глубокомъ снѣ, безъ труда издаются сердцемъ его благоуханія и испаренія молитвы. Тогда молитва не отлучается отъ него, но всякій часъ, хотя и не обнаруживается въ немъ внѣшне, однако въ то же время совершаетъ въ немъ службу Божію втайнѣ. Ибо молчаніе чистыхъ одинъ изъ христоносныхъ мужей называетъ молитвою, потому что помыслы ихъ суть Божественныя движенія, а движенія чистаго сердца и ума суть кроткіе гласы, которыми сокровенно воспѣваютъ Сокровеннаго.

Вопросъ. Что такое духовная молитва? и какъ подвижнику сподобиться ея?

Отвѣтъ. Душевныя движенія, за строгую непорочность и чистоту, дѣлаются причастными дѣйственности Святаго Духа. И ея сподобляется одинъ изъ многихъ тысячъ людей, потому что это — тайна будущаго состоянія и житія. Ибо онъ возносится, и естество пребываетъ недѣйственнымъ, безъ всякаго движенія и памятованія о здѣшнемъ. Не молитвою молится душа, но чувствомъ ощущаетъ духовныя вещи онаго вѣка, превышающія понятіе человѣческое, уразумѣніе которыхъ возможно только силою Святаго Духа. А это есть умное созерцаніе, но не движеніе {105} и не взысканіе[133] молитвы, хотя отъ молитвы заимствовало себѣ начало. Ибо чрезъ это нѣкоторые изъ подобныхъ симъ людей достигали уже совершенства чистоты. И нѣтъ часа, въ который бы внутреннее ихъ движеніе было не въ молитвѣ, какъ сказали мы выше. И когда приникаетъ Духъ Святый, всегда обрѣтаетъ таковыхъ въ молитвѣ; и отъ этой молитвы возноситъ ихъ къ созерцанію, которое называется духовнымъ зрѣніемъ. Ибо не имѣютъ они нужды въ образѣ продолжительной молитвы, ни въ стояніи и въ чинѣ продолжительной службы. Для нихъ достаточно вспомянуть о Богѣ, и тотчасъ плѣняются любовію Его. Впрочемъ, не нерадятъ совершенно и о стояніи на молитвѣ, когда воздаютъ честь молитвѣ, и, кромѣ непрестанной молитвы, въ назначенные часы стоятъ на ногахъ.

Ибо видимъ святаго Антонія стоящимъ на молитвѣ девятаго часа и ощутившимъ возношеніе ума своего. И другой изъ Отцевъ, съ воздѣтыми руками стоя на молитвѣ, приходилъ въ восхищеніе на четыре дня. И другіе многіе, во время таковой молитвы, плѣняемы были сильнымъ памятованіемъ о Богѣ и великою любовію къ Нему, и приходили въ восхищеніе. Сподобляется же ея человѣкъ, когда храненіемъ заповѣдей Господнихъ, противящихся грѣху, и внутренно и наружно совлечется грѣха. Кто возлюбитъ сіи заповѣди, и воспользуется ими по чину, для того необходимымъ сдѣлается освободиться отъ многихъ человѣческихъ дѣлъ, т. е. совлечься тѣла и быть внѣ его, такъ сказать, не по естеству, но по потребности. Кто ведетъ жизнь по образу Законоположника, и руководствуется заповѣдями Его, въ томъ невозможно оставаться грѣху. Посему Господь обѣтовалъ въ Евангеліи сохранившему заповѣди сотворить у него обитель (Іоан. 14, 23).

Вопросъ. Въ чемъ совершенство многихъ плодовъ Духа?

{106} Отвѣтъ. Въ томъ, когда сподобится кто совершенной любви Божіей.

Вопросъ. И по чему узнаетъ человѣкъ, что достигъ ея?

Отвѣтъ. Когда памятованіе о Богѣ возбудилось въ умѣ его, тогда сердце его немедленно возбуждается любовію къ Богу, и очи его обильно изводятъ слезы. Ибо любви обычно воспоминаніемъ о любимыхъ возбуждать слезы. А пребывающій въ любви Божіей никогда не лишается слезъ, потому что никогда не имѣетъ недостатка въ томъ, что́ питаетъ въ немъ памятованіе о Богѣ; почему и во снѣ своемъ бесѣдуетъ съ Богомъ. Ибо любви обычно производить что‑либо подобное, и она есть совершенство людей въ сей ихъ жизни.

Вопросъ. Если послѣ многаго труда, злостраданія, боренія, которое пріялъ человѣкъ, помыслъ гордыни не стыдится приразиться къ нему, потому что заимствуетъ себѣ пищу въ лѣпотѣ добродѣтелей его, и разсчитываетъ на великость понесеннаго имъ труда, то чѣмъ одолѣть человѣку помыслъ свой, и пріобрѣсти въ душѣ своей такую твердость, чтобы не покорилась она помыслу?

Отвѣтъ. Когда познаетъ кто, что отпадаетъ онъ отъ Бога, какъ сухой листъ падаетъ съ дерева, тогда уразумѣваетъ силу души своей: то есть, своею ли силою пріобрѣлъ онъ добродѣтели сіи и перенесъ ради нихъ всѣ боренія, между тѣмъ какъ Господь удерживалъ помощь Свою, и попускалъ ему одному вступать въ борьбу съ діаволомъ, и не ходилъ съ нимъ вмѣстѣ, какъ обыкновенно участвуетъ Онъ въ борьбѣ съ подвизающимися, и содѣйствуетъ имъ; тогда обнаруживается сила его; лучше же сказать, яснымъ дѣлается пораженіе и затрудненіе его. Ибо со святыми всегда бываетъ Промыслъ Божій, охраняющій и укрѣпляющій ихъ. Имъ побѣждаетъ всякій чинъ людей, если бываетъ въ подвигѣ и въ страданіяхъ мученическихъ и въ прочихъ бѣдствіяхъ, постигающихъ за Бога и ради Его претерпѣваемыхъ. И это ясно, очевидно и несомнѣнно. Ибо какъ естество {107} можетъ побѣдить силу щекотаній, непрестанно возбуждающихся въ членахъ у людей, причиняющихъ имъ скорбь и очень сильныхъ для того, чтобы преодолѣть ихъ? И почему другіе желаютъ побѣды, и любятъ ее, но не могутъ одерживать оной при сильномъ противоборствѣ своемъ, напротивъ же того, каждый день терпятъ пораженіе отъ тѣлесныхъ щекотаній, и пребываютъ въ трудѣ, въ плачѣ и въ изнеможеніи, трудясь о душахъ своихъ, а ты удобно возможешь понести притязанія тѣла, которыя столь люты, — и не приходить отъ того въ большое замѣшательство? И какъ тѣло, въ другихъ случаяхъ чувствительное къ страданіямъ, и не терпящее уязвленія терніемъ, уколовшимъ его ноготь, можетъ преобороть рѣзаніе желѣзомъ, переносить сокрушеніе членовъ и всякаго рода муки, и не препобѣждаться страданіями, не ощущая, какъ обычно естеству, даже различія сего въ мученіяхъ, если кромѣ естественной силы не приходитъ отъинуду другая сила, отражающая отъ него лютость мученій? И поелику заговорили мы о Божіемъ Промыслѣ, то не полѣнимся привести на память одну душеполезную повѣсть, возвышающую человѣка въ бореніяхъ его.

Одинъ юноша, по имени Ѳеодоръ, у котораго все тѣло подвергнуто было мученіямъ, спрошенный кѣмъ‑то: „чувствовалъ ли ты мученія“? отвѣчалъ: „вначалѣ чувствовалъ, а впослѣдствіи увидѣлъ нѣкоего юношу, который отиралъ потъ моего боренія, укрѣплялъ меня, и доставлялъ мнѣ прохладу во время страданія моего“. О, какъ велики Божіи щедроты! Сколь близка бываетъ благодать Божія къ подвизающимся за имя Божіе, чтобы имъ съ радостію претерпѣвать за Него страданія!

Поэтому не будь непризнателенъ, человѣкъ, къ Божію о тебѣ промышленію. Если, наконецъ, явно, что ты не побѣдитель, а только какъ бы орудіе, побѣждаетъ же въ тебѣ Господь, и ты туне получаешь побѣдное имя, кто возбраняетъ тебѣ и во всякое время просить той же силы, и побѣждать, и принимать похвалу, и исповѣдыватъся[134] Богу? Развѣ не слыхалъ {108} ты, человѣкъ, сколь многіе подвижники отъ сложенія міра, бывъ непризнательными къ сей благодати, пали съ высоты жизни и съ высоты подвиговъ своихъ? Сколько многочисленны и различны дары Божіи роду человѣческому сами въ себѣ, столько же бываетъ различія въ пріемлемыхъ дарахъ и соотвѣтственно степени пріемлющихъ оные. Бываютъ меньшіе и бо́льшіе дары Божіи; хотя всѣ они высоки и чудны, но одинъ превосходитъ другой славою и честію, и степень степени выше. И также: посвятить себя Богу, и жить добродѣтельно, есть одно изъ великихъ дарованій Христовыхъ. Ибо многіе, забывъ, что по сей благодати сподобились они стать отлученными отъ людей и посвященными Богу, причастниками и пріемниками дарованій Его, избранными и удостоенными служенія и священнодѣйствія Богу, вмѣсто того, чтобы непрестанно устами своими благодарить за сіе Бога, уклонились въ гордыню и высокомѣріе, и думаютъ о себѣ не какъ пріявшіе благодать священнодѣйствія, чтобы священнодѣйствовать Богу чистымъ житіемъ и духовнымъ дѣланіемъ, но какъ оказывающіе милость Богу, когда бы надлежало имъ разсудить, что Богъ изъялъ ихъ изъ среды людей, и содѣлалъ присными Своими для познанія тайнъ Его. И не трепещутъ они всею душею своею, разсуждая такимъ образомъ, наипаче же, когда видятъ, какъ у разсуждавшихъ подобно сему прежде нихъ внезапно отъято было достоинство, и какъ Господь въ мгновеніе ока свергнулъ ихъ съ той высокой славы и чести, какую имѣли они; и уклонились они въ нечистоту, непотребство и студодѣяніе, подобно скотамъ. Поелику не познали они силы своей, и не содержали непрестанно въ памяти Давшаго имъ благодать — совершать предъ Нимъ служеніе, стать включенными въ царство Его, быть сожителями ангеловъ и приближаться къ Нему ангельскимъ житіемъ, то Богъ отстранилъ ихъ отъ дѣланія ихъ, и тѣмъ, что оставили безмолвіе и измѣнили образъ жизни своей, показалъ имъ, что не ихъ была сила, если соблюдали они благочиніе въ житіи и не тревожили ихъ {109} понужденія естества, демоновъ и иныхъ прочихъ сопротивностей, напротивъ же того, была это сила благодати Божіей, производившая въ нихъ то, чего міръ, по трудности этого, не можетъ вмѣстить или слышать, и въ чемъ они пребывали долгое время, и не были побѣждаемы; почему, конечно, была въ нихъ нѣкая сопутствующая имъ Сила, достаточная къ тому, чтобы во всемъ помогать имъ и охранять ихъ. Но поелику забыли они о Силѣ этой, то исполнилось на нихъ слово, сказанное Апостоломъ: яко же не искусиша имѣти въ разумѣ Бога, Владыку своего, совокупившаго персть для духовнаго служенія, предаде ихъ в неискусенъ умъ (Рим. 1, 27, 28), и, какъ надлежало, воспріяли они безчестіе за свое заблужденіе.

Вопросъ. Бываетъ ли когда, чтобы тотъ, кто отважится вдругъ совершенно отречься отъ сожительства съ людьми и по благой ревности внезапно уйти въ необитаемую и страшную пустыню, умеръ отъ сего съ голода, по неимѣнію у себя покрова и прочаго потребнаго?

Отвѣтъ. Кто безсловеснымъ животнымъ, прежде сотворенія ихъ, уготовалъ жилище, и печется объ ихъ потребностяхъ, Тотъ не презритъ созданія Своего, преимущественно же боящихся Его, и въ простотѣ, безъ пытливости, послѣдовавшихъ Ему. Кто волю свою во всемъ предаетъ Богу, тотъ не печется уже о нуждахъ тѣла своего, о бѣдствіи и злостраданіи его, но желаетъ пребывать въ житіи сокровенномъ и вести жизнь уничиженную, не боится скорбей, но почитаетъ пріятнымъ и сладостнымъ отчужденіе отъ цѣлаго міра за чистоту житія, изнуряя себя среди холмовъ и горъ, живетъ какъ скиталецъ въ кругу безсловесныхъ животныхъ, не соглашается упокоеваться тѣлесно и проводить жизнь, исполненную сквернъ. И когда предаетъ себя на смерть, ежечасно плачетъ и молится, чтобы не лишиться ему чистаго Божія житія, тогда пріемлетъ отъ Бога помощь. Ему слава и честь! Онъ да сохранитъ насъ въ чистотѣ Своей, и да освятитъ насъ святынею благодати Святаго Духа, въ честь имени Своего, чтобы {110} святое имя Его въ чистотѣ прославлялось во вѣки вѣковъ! Аминь.