Слова подвижнические (Репринт изд. 1911 г.)

СЛОВО 70.

О путяхъ, приближающихъ къ Богу и открывающихся человѣку изъ пріятности дѣлъ ночного бдѣнія, и о томъ, что дѣлатели онаго всѣ дни жизни своей питаются медомъ.

Не думай, человѣкъ, чтобы во всемъ иноческомъ дѣланіи было какое‑либо занятіе важнѣе ночного бдѣнія. {357} Подлинно, братъ, оно и важнѣе и необходимѣе всего для воздержнаго. Если у подвижника не будетъ разсѣянія и возмущенія дѣлами тѣлесными и попеченіемъ о преходящемъ, но соблюдетъ онъ себя отъ міра и бдительно охранитъ себя, то умъ его въ краткое время воспаритъ какъ бы на крыльяхъ, и возвысится до услажденія Богомъ[561], скоро пріидетъ въ славу Его, и по своей удободвижности и легкости плаваетъ въ вѣдѣніи, превышающемъ человѣческую мысль. Если монахъ съ разсудительностію пребываетъ во бдѣніи, то не смотри на него, какъ на плотоносца. Ибо подлинно это дѣло ангельскаго чина. Невозможно, чтобы тѣ, которые всю жизнь проводятъ въ этомъ занятіи, оставлены были Богомъ безъ великихъ дарованій за ихъ трезвенность, бодрственность сердца и попечительное устремленіе къ Нему помысловъ своихъ. Душа, трудящаяся надъ тѣмъ, чтобы пребывать въ семъ бдѣніи и благоприлично живущая, будетъ имѣть херувимскія очи, чтобы непрестанно возводить ей взоръ и созерцать небесное зрѣлище.

Я думаю, что съ вѣдѣніемъ и разсудительностію избравшему этотъ великій и божественный трудъ, и рѣшившемуся нести на себѣ тяготу сію, невозможно не подвизаться въ этомъ прославленномъ, избранномъ имъ дѣлѣ[562], и не охранять себя днемъ отъ мятежа сходбищъ и отъ попеченія о дѣлахъ, въ опасеніи иначе лишиться дивнаго плода и великаго наслажденія, какое надѣется получить отъ сего. Кто нерадитъ о семъ, о томъ смѣло скажу, что не знаетъ онъ, для чего трудится, воздерживается отъ сна, томитъ себя продолжительнымъ стихословіемъ, утружденіемъ языка и всенощнымъ стояніемъ, тогда какъ умъ его не участвуетъ въ псалмопѣніи и молитвѣ его, но, какъ бы водясь привычкою, трудится безразсудно. И если это не такъ, какъ сказалъ я, то почему же лишенъ онъ возможности, при постоянномъ своемъ сѣяніи, надъ которымъ трудится, пожать величайшія {358} благодѣянія и плодъ? Ибо, если бы вмѣсто сихъ заботъ упражнялся онъ въ чтеніи Божественныхъ Писаній, которое укрѣпляетъ умъ, особливо же служитъ орошеніемъ молитвѣ, помогаетъ бдѣнію, съ которымъ оно тѣсно соединено, и подаетъ свѣтъ разумѣнію, то въ семъ чтеніи обрѣлъ бы вождя на стезю правую, обрѣлъ бы то, что́ сѣетъ вещество, питающее молитвенное созерцаніе, и что́ удерживаетъ помышленія отъ паренія, не даетъ имъ кружиться и жить въ суетномъ, непрестанно посѣваетъ въ душѣ памятованіе о Богѣ, указуетъ пути святыхъ, благоугодившихъ Богу, и дѣлаетъ, что умъ пріобрѣтаетъ тонкость и мудрость, — словомъ, обрѣлъ бы зрѣлый плодъ таковыхъ дѣланій.

Для чего же, человѣкъ, такъ неразсудительно распоряжаешься собою? Ночью совершаешь всенощное стояніе, и утруждаешь себя псалмопѣніями, пѣснословіями и моленіями, — но ужели тяжелымъ, а не малымъ кажется тебѣ, посредствомъ кратковременной рачительности во время дня, сподобиться благодати Божіей за злостраданіе твое въ другомъ? Для чего утруждаешь себя: ночью сѣешь, а днемъ развѣиваешь трудъ свой, — и оказываешься безплоднымъ; расточаешь бодрственность, трезвенность и горячность, которую пріобрѣлъ, — напрасно губишь трудъ свой въ мятежныхъ сношеніяхъ съ людьми и дѣлахъ, безъ всякаго основательнаго къ тому предлога? Ибо, если бы у тебя ночному упражненію сообразными сдѣлались дневное дѣланіе и горячность сердечной бесѣды, и не было бы промежутка между тѣмъ и другимъ, то въ короткое время могъ бы ты припасть къ персямъ Іисусовымъ.

Но изъ сего явствуетъ, что живешь ты неразсудительно, и не знаешь, для чего монахамъ надобно бодрствовать. Думаешь, что установлено сіе для того только, чтобы трудиться тебѣ, а не для чего‑либо другого, отсюда рождающагося. Но кто сподобился отъ благодати уразумѣть, въ надеждѣ на что подвижники противятся сну, дѣлаютъ принужденіе природѣ, и въ бодрственномъ состояніи тѣла и помышленій {359} своихъ каждую ночь приносятъ прошенія свои, тотъ знаетъ силу, проистекающую отъ дневного охраненія, знаетъ, какую помощь даетъ оно уму въ ночномъ безмолвіи, и какую власть надъ помыслами, какую чистоту и попеченіе[563] даруетъ ему непринужденно и безъ борьбы, и даетъ ему свободно познать благородство словъ. А я говорю, что, если бы тѣло по немощи своей ослабѣло и не могло поститься, то умъ однимъ бдѣніемъ можетъ стяжать устроеніе души и дать уразумѣніе сердцу къ познанію духовной силы, если только не уничтожатся у него отъ развлеченія[564] дневныя причины[565].

Посему тебя, желающаго пріобрѣсти трезвенный предъ Богомъ умъ и познаніе новой жизни, умоляю — во всю жизнь твою не быть нерадивымъ къ пребыванію во бдѣніи. Ибо имъ отверзутся тебѣ очи — увидѣть всю славу сего житія и силу пути правды. А если (чего да не будетъ!) снова появится въ тебѣ помыслъ слабости и станетъ, можетъ быть, гнѣздиться въ тебѣ, потому что восхощетъ искусить тебя Помощникъ твой, обыкновенно попускающій тебѣ — во всемъ, подобномъ сему, въ горячности ли то, или въ холодности, измѣняться по какой‑либо причинѣ, или по немощи тѣла, или по невозможности для тебя переносить трудъ обычно совершаемыхъ тобою продолжительнаго псалмопѣнія, рачительной молитвы, многочисленныхъ колѣнопреклоненій, какія привыкъ ты всегда совершать, то съ любовію умоляю тебя: если не станетъ въ тебѣ этого, и не возможешь исполнять сего, то, хотя сидя, бодрствуй, и молись въ сердцѣ, но не засыпай, и всѣ мѣры употреби безъ сна провести ночь эту, сидя и помышляя о добромъ. Не ожесточай сердца своего и не омрачай его сномъ, и снова пріидутъ къ тебѣ, по благодати, прежняя горячность, и легкость, и сила, и, взыгравъ, будешь угождать Богу, благодаря Его; потому что холодность {360} сія и таковая тягость попускается на человѣка для испытанія и искушенія. И если возбудитъ онъ себя, и съ горячностію и съ малымъ себѣ принужденіемъ оттрясетъ отъ себя это, то приближается къ нему благодать, какъ было прежде, и приходитъ къ нему иная сила, въ которой сокрываются всякое благо и всѣ роды помощи. И въ изумленіи дивится человѣкъ, припоминая прежнюю тягость и нашедшую на него легкость и силу, и представляя себѣ эту разность, и удободвижность, и то, какъ внезапно пріялъ онъ въ себя такое измѣненіе. И съ сего времени умудряется, и, если найдетъ на него подобная тягость, познаетъ ее по прежнему своему опыту. А если человѣкъ не будетъ подвизаться въ первое время, то не можетъ пріобрѣсти сей опытности. Видишь ли, на сколько умудряется человѣкъ, когда возбудитъ себя нѣсколько и претерпитъ во время брани, — если только не изнемогло тѣлесное естество? Но это уже не борьба, а необходимость немощи: ибо въ семъ случаѣ нѣтъ пользы, чтобы боролось естество; во всѣхъ же прочихъ случаяхъ хорошо человѣку принуждать себя ко всему, что полезно для него.

Итакъ, всегдашнее безмолвіе вмѣстѣ съ чтеніемъ, умѣренное вкушеніе снѣдей и бдѣніе скоро возбуждаютъ мысль къ изумленію, если не будетъ какой причины, нарушающей безмолвіе. Мысли, возбуждающіяся въ безмолвствующихъ сами собою, безъ преднамѣреннаго усилія, дѣлаютъ, что оба ока, ліющимися изъ нихъ слезами и обиліемъ своимъ омывающими ланиты, уподобляются купели крещенія.

Когда тѣло твое будетъ укрощено воздержаніемъ, бдѣніемъ и внимательностію безмолвія[566], но почувствуешь, что тѣло твое, безъ естественнаго движенія, находится въ остротѣ блудной страсти, тогда знай, что искушенъ ты помысломъ гордыни. Посему примѣшай пепла въ пищу свою, прилѣпи къ землѣ чрево свое, и изслѣдуй, о чемъ ты помышлялъ, уразумѣй измѣненіе естества своего и противоестественныя дѣла {361} свои, и тогда, можетъ быть, помилуетъ тебя Богъ, пошлетъ тебѣ свѣтъ, чтобы научиться тебѣ смиренію, и не возрастало въ тебѣ зло твое. Посему не перестанемъ подвизаться и прилагать стараніе, пока не увидимъ въ себѣ покаянія, не обрѣтемъ смиренія, и не упокоится сердце наше въ Богѣ. Ему слава и держава во вѣки вѣковъ! Аминь.