О вопросѣ одного брата.
Тотъ же старецъ вопрошенъ былъ однажды нѣкоторымъ братомъ: „Что мнѣ дѣлать? Нерѣдко бываетъ у меня какая‑нибудь вещь, въ которой имѣю надобность, или по немощи, или по дѣлу, или по другой какой причинѣ, и безъ этой вещи не могу жить въ безмолвіи, но вижу, что кто‑нибудь имѣетъ въ ней нужду, и преодолѣваемый жалостію отдаю ему эту вещь, а часто дѣлаю это и потому, что бываю кѣмъ‑либо упрошенъ. Ибо вынуждаютъ меня къ тому и любовь, и заповѣдь, и уступаю, что́ самому мнѣ {54} нужно. А потомъ потребность для меня этой вещи дѣлаетъ, что впадаю въ безпокойство и смущеніе помысловъ; и это отвлекаетъ мой умъ отъ попеченія о безмолвіи, иногда даже бываю принужденъ оставить безмолвіе, и итти искать той же вещи. Если же достаетъ терпѣнія не выходить изъ безмолвія, то бываю въ великой скорби и въ смятеніи помысловъ. Поэтому не знаю, что́ избрать мнѣ: или для успокоенія брата своего дѣлать то, что разсѣиваетъ меня и прекращаетъ мое безмолвіе, или презирать просьбу, и пребывать въ безмолвіи?“.
На это старецъ отвѣчалъ и сказалъ: „Если милостыня, или любовь, или милосердіе, или что‑либо, почитаемое сдѣланнымъ для Бога, препятствуютъ твоему безмолвію, обращаютъ око твое на міръ, ввергаютъ тебя въ заботу, помрачаютъ въ тебѣ памятованіе о Богѣ, прерываютъ молитвы твои, производятъ въ тебѣ смятеніе и неустройство помысловъ, дѣлаютъ, что перестаешь заниматься божественнымъ чтеніемъ, оставляешь это оружіе, избавляющее отъ паренія ума, ослабляютъ осторожность твою, производятъ, что, бывъ дотолѣ связанъ, начинаешь ходить свободно, и, вступивъ въ уединеніе, возвращаешься въ общество людей, пробуждаютъ на тебя погребенныя страсти, разрѣшаютъ воздержаніе чувствъ твоихъ, воскрешаютъ для міра тебя, умершаго міру, отъ ангельскаго дѣланія, о которомъ у тебя единственная забота, низводятъ тебя, и поставляютъ на сторонѣ мірянъ, — то да погибнетъ такая правда! Ибо выполнять обязанность любви, доставляя успокоеніе тѣлесное, есть дѣло людей мірскихъ, а если и монаховъ, то недостаточныхъ, не пребывающихъ въ безмолвіи, или такихъ, у которыхъ безмолвіе соединено съ единодушнымъ общежитіемъ, которые непрестанно и входятъ и выходятъ. Для таковыхъ это есть дѣло прекрасное и достойное удивленія.
А тѣмъ, которые дѣйствительно избрали для себя отшельничество отъ міра и тѣломъ и умомъ, чтобы установить мысли свои въ уединенной молитвѣ, въ омертвѣніи для всего преходящаго, для зрѣнія мірскихъ {55} вещей и для памятованія о нихъ, — таковымъ не подобаетъ служить Христу дѣланіемъ чего‑либо тѣлеснаго и правдой дѣлъ явныхъ (чтобы ими оправдаться), но, по слову Апостола, умерщвленіемъ удовъ своихъ, яже на земли (Кол. 3, 5), надлежитъ приносить Христу чистую и непорочную жертву помысловъ, какъ первый плодъ воздѣлыванія самихъ себя, и тѣлесную скорбь въ терпѣніи опасностей, ради будущаго упованія. Ибо житіе иноческое равночестно ангельскому. И не подобаетъ намъ, оставивъ небесное дѣланіе, держаться житейскаго“. Богу же нашему слава во вѣки! Аминь.