Слова подвижнические (Репринт изд. 1911 г.)

СЛОВО 75.

{373} О непрестанномъ постѣ, и о томъ, чтобы собрать себя воедино, и о послѣдствіяхъ сего, и о томъ, что посредствомъ вѣдѣнія различій обучился онъ[600]правильному употребленію всего подобнаго.

Долгое время искушаемый въ десныхъ и шуихъ, многократно извѣдавъ себя сими двумя способами, пріявъ на себя безчисленные удары противника, и сподобившись втайнѣ великихъ вспоможеній, въ продолженіе многихъ лѣтъ снискалъ я опытность, и по благодати Божіей опытно дозналъ слѣдующее. Основаніе всего добраго, возвращеніе души изъ вражія плѣна, путь ведущій къ свѣту и жизни — все это заключено въ сихъ двухъ способахъ: собрать себя воедино и всегда поститься, т. е. премудро и благоразумно поставить для себя правиломъ воздержаніе чрева, неисходное пребываніе на одномъ мѣстѣ, непрестанное упраздненіе[601] и богомысліе. Отсюда покорность чувствъ; отсюда трезвенность ума, отсюда укрощеніе свирѣпыхъ страстей, возбуждающихся въ тѣлѣ; отсюда кротость помысловъ; отсюда свѣтлыя движенія мысли; отсюда рачительность къ дѣламъ добродѣтели; отсюда высокія и тонкія разумѣнія; отсюда не знающія мѣры слезы, источающіяся во всякое время, и память смертная; отсюда чистое цѣломудріе, совершенно далекое отъ всякаго мечтанія, искушающаго мысль; отсюда острота зрѣнія и острота уразумѣнія того, что далеко; отсюда глубокія, таинственныя разумѣнія, какія умъ постигаетъ при пособіи Божественныхъ словесъ, и внутреннія движенія, происходящія въ душѣ, и различеніе и разсужденіе духовъ — отъ святыхъ Силъ и истинныхъ видѣній — отъ суетныхъ мечтаній. Отсюда тотъ страхъ въ путяхъ и стезяхъ, который въ морѣ мысли отсѣкаетъ лѣность и нерадѣніе, тотъ пламень ревности, который попираетъ {374} всякую опасность и превозмогаетъ всякій страхъ; та горячность, которая пренебрегаетъ всякимъ вожделѣніемъ, и изглаждаетъ оное въ умѣ, и вмѣстѣ съ прочимъ приводитъ въ забвеніе всякое памятованіе о преходящемъ; короче сказать, отсюда — свобода истиннаго человѣка, душевная радость и воскресеніе со Христомъ во царствіи.

Если же кто вознерадитъ о сихъ двухъ способахъ, то пусть знаетъ, что не только лишится онъ всего, предъ симъ сказаннаго, но поколеблетъ и самое основаніе всѣхъ добродѣтелей пренебреженіемъ сихъ двухъ добродѣтелей. И какъ онѣ, если кто удержитъ ихъ въ себѣ и пребудетъ въ нихъ, суть начало и глава Божественнаго дѣланія въ душѣ, дверь и путь ко Христу, такъ, если кто отступитъ и удалится отъ нихъ, то придетъ къ симъ двумъ противоположнымъ тому порокамъ, разумѣю же — тѣлесное скитаніе и безчестное чревоугодіе. Это суть начала противнаго сказанному выше, и они даютъ мѣсто въ душѣ страстямъ.

И первое начало одной причины[602] прежде всего разрѣшаетъ покорныя чувства отъ узъ самособранности. Что же далѣе бываетъ отъ сего? Неумѣстныя и неожиданныя приключенія, близкія къ паденіямъ; мятежъ сильныхъ волнъ[603]; возбуждаемое зрѣніемъ очей лютое воспламененіе, овладѣвающее тѣломъ и заключающее его въ оковы; удобное поползновеніе въ мысляхъ; неудержимые помыслы, влекущіе къ паденію; теплохладность[604] въ желаніи дѣлъ Божіихъ, и постепенное ослабленіе различія безмолвія[605], и совершенное оставленіе правила житія своего; вслѣдствіе же того, что́ постоянно представляется человѣку въ невольныхъ и многообразныхъ видѣніяхъ и встрѣчается при перехожденіи изъ страны въ страну, изъ мѣста въ мѣсто, — бываетъ возобновленіе забытыхъ {375} пороковъ и обученіе инымъ, которыхъ прежде онъ не зналъ. И страсти, которыя, по благодати Божіей, были уже умерщвлены въ душѣ и истреблены забвеніемъ памятованій, хранившихся въ умѣ, снова начинаютъ приходить въ движеніе и понуждать душу къ ихъ дѣланію. Вотъ что (если не говорить и не входить въ подробности о всемъ прочемъ) открывается вслѣдствіе оной первой причины, т. е. скитанія тѣла и нетерпѣливости въ перенесеніи бѣдствованій безмолвія.

Что же бываетъ слѣдствіемъ другой причины, т. е. если начато нами дѣло свиней? Что же это за дѣло свиней, какъ не то, чтобы дозволять чреву не знать границъ, и непрестанно наполнять его, а не имѣть указаннаго времени на удовлетвореніе тѣлесныхъ потребностей, какъ свойственно разумнымъ? И что же далѣе выходитъ изъ этого? Отсюда — тяжесть въ головѣ, великое отягощеніе въ тѣлѣ и разслабленіе въ мышцахъ, а отъ сего — необходимость оставлять службу Божію, потому что приходятъ и лѣность творить на ней метанія[606], и нерадѣніе о поклонахъ обычныхъ, омраченіе и холодность мысли; умъ, одебелѣвшій[607] и неспособный къ разсудительности отъ смятенія и великаго омраченія помысловъ, густой и непроницаемый мракъ, распростертый во всей душѣ, сильное уныніе при всякомъ Божіемъ дѣлѣ, а также и при чтеніи, потому что человѣкъ не вкушаетъ сладости словесъ Божіихъ, великая праздность отъ необходимыхъ дѣлъ[608], умъ неудержимый, скитающійся всюду по землѣ, большое накопленіе соковъ во всѣхъ членахъ, по ночамъ нечистыя мечтанія скверныхъ призраковъ и неумѣстныхъ образовъ, исполненныхъ похотѣнія, которое проникаетъ въ душу и въ самой душѣ нечисто исполняетъ свои хотѣнія. И постель сего окаяннаго, и одежда его, и даже все тѣло оскверняются множествомъ срамныхъ нечистотъ, {376} какія льются у него какъ бы изъ источника, и это бываетъ у него не только ночью, но и днемъ, потому что тѣло всегда источаетъ нечистоты и оскверняетъ мысль, такъ что по причинѣ сего человѣкъ отвращается и отъ цѣломудрія. Ибо сладость возбужденій чувствуется во всемъ тѣлѣ его съ непрестаннымъ и нестерпимымъ разжженіемъ. И бываютъ у него обольстительные помыслы, которые изображаютъ передъ нимъ красоту, и во всякое время раздражаютъ его и возбуждаютъ умъ къ сочетанію съ ними. И человѣкъ, нимало не колеблясь, сочетавается съ сими помыслами, помышляя о нихъ и вожделѣвая ихъ, по причинѣ омраченія въ немъ разсудка. И это есть то самое, что сказалъ и Пророкъ: вотъ воздаяніе сестрѣ Содомѣ, которая роскошествуя ѣла хлѣбъ въ сытость, и т. д. (Іез. 16, 49). И о семъ‑то сказано однимъ изъ великихъ мудрецовъ, что, если кто будетъ обильно питать тѣло свое наслажденіями, то душу свою подвергнетъ брани; и если нѣкогда придетъ въ себя и приметъ на себя трудъ принудить себя, чтобы овладѣть самимъ собою, то не возможетъ сего по причинѣ сильнаго раздраженія тѣлесныхъ движеній и потому что сильны и понудительны раздраженія и возбужденія, которыя плѣняютъ душу своими похотѣніями. Видишь ли въ этомъ тонкость сихъ безбожныхъ[609]? И онъ же говоритъ еще: тѣлесное наслажденіе, вслѣдствіе мягкости и нѣжности юности, производитъ, что скоро снискиваются душею страсти, и окружаетъ ее смерть, и такимъ образомъ человѣкъ подпадаетъ суду Божію.

А душа, поучающаяся всегда въ памятованіи должнаго, упокоевается въ свободѣ своей; заботы ея невелики, она ни въ чемъ не раскаивается, имѣя попеченіе о добродѣтели и держа бразды страстей; храня добродѣтель, она приводитъ въ возрастаніе, въ безпечальную радость, въ добрую жизнь и въ безопасную пристань. Тѣлесныя же наслажденія не только усиливаютъ страсти и возставляютъ ихъ на душу, {377} но даже исторгаютъ ее изъ самыхъ корней ея, и съ тѣмъ вмѣстѣ разжигаютъ чрево къ невоздержанію и безграничности крайняго распутства, и понуждаютъ безвременно удовлетворять тѣлеснымъ потребностямъ. Одолѣваемый симъ не хочетъ стерпѣть малаго голода и владѣть собою, потому что онъ — плѣнникъ страстей.

Вотъ постыдные плоды чревоугодія. А выше описанные плоды терпѣнія, пребыванія на одномъ мѣстѣ и въ безмолвіи великую пользу доставляютъ душѣ[610]. Посему и врагъ, зная времена нашихъ естественныхъ потребностей, побуждающихъ природу удовлетворять себя, зная, что отъ скитанія очей и упокоенія чрева умъ приходитъ въ круженіе, старается и усиливается, въ таковыя именно времена, побуждать насъ, чтобы мы сдѣлали прибавку къ естественной потребности, и посѣвать въ насъ образы лукавыхъ помысловъ, чтобы, если можно, укрѣпить страсти на естество ради усиленной борьбы и потопить человѣка въ грѣхопаденіяхъ. А потому, какъ врагъ знаетъ времена, такъ и намъ должно знать немощь свою и силу естества своего, что она недостаточна для сопротивленія стремленіямъ и движеніямъ въ оныя времена, и тонкости помысловъ, которые въ очахъ нашихъ по легкости подобны праху, такъ что не можемъ видѣть ихъ[611] и противостать тому, что встрѣчается съ нами; и по причинѣ многаго испытанія, какому не разъ бѣдственно подвергались мы и какимъ искушалъ насъ врагъ, должно на будущее время умудриться и не позволять себѣ быть поверженными; чтобы исполнять волю нашего покоя, и не позволять себѣ побѣждаться отъ голода, но, если и будетъ изнурять и утѣснять насъ голодъ, тѣмъ болѣе не будемъ двигаться съ мѣста своего безмолвія и ходить туда, гдѣ легко можетъ случиться съ нами это, и уготовлять себѣ предлоги и способы {378} къ тому, чтобы уйти изъ пустыни. Ибо это явные замыслы врага. Если же пребудешь въ пустынѣ, то не подвергнешься искушенію, потому что не увидишь въ ней ни женщинъ, ни чего‑либо вреднаго для житія твоего, и не услышишь непристойныхъ гласовъ.

Что тебѣ и пути Египетскому, еже пити воду Геонскую (Іер. 2, 18)? Пойми, что говорю тебѣ: покажи врагу терпѣніе свое и опытность свою въ маломъ, чтобы не искалъ у тебя великаго[612]. Пусть это малое будетъ для тебя указаніемъ, какъ низложить въ томъ сопротивника, чтобы не было у него времени, и не изрылъ онъ тебѣ великихъ подкоповъ. Ибо, кто не послушается врага, чтобы на пять шаговъ отойти отъ мѣста своего безмолвія, тотъ можетъ ли послушаться и уйти изъ пустыни, или приблизиться къ селенію? Кто не соглашается посмотрѣть въ окно изъ безмолвной своей келліи, тотъ согласится ли выйти изъ нея? И кого едва убѣдишь вечеромъ вкусить весьма мало пищи, того уловятъ ли помыслы ѣсть прежде времени? Кто стыдится насыщаться и чѣмъ‑либо дешевымъ, тотъ пожелаетъ ли дорогихъ яствъ? Кого не убѣдишь посмотрѣть на свое тѣло, тотъ уловится ли любопытствомъ видѣть чужія красоты?

Посему явно, что иной, вначалѣ пренебрегая малымъ, побѣждается и, такимъ образомъ, даетъ врагу поводъ нападать на него въ великомъ. Кто не заботится о томъ, чтобы хотя на краткое время продолжилась временная жизнь его, тотъ побоится ли озлобленій и скорбей, приводящихъ къ желанной для него смерти? Это брань разсудительная, потому что мудрые не позволяютъ себѣ замышлять о великихъ подвигахъ, но терпѣніе, показываемое ими въ маломъ, охраняетъ ихъ отъ впаденія въ великіе труды.

Поэтому діаволъ усиливается сначала сдѣлать, чтобы оставлена была непрестанная сердечная молитва, а потомъ внушаетъ пренебреженіе къ установленнымъ временамъ молитвы и правила, совершаемаго тѣлесно. И, такимъ образомъ, вначалѣ помыслъ {379} предается слабости — вкусить прежде времени какую‑нибудь малость пищи и что‑либо самое незначительное и ничтожное, а по впаденіи въ нарушеніе воздержанія своего человѣкъ поползается въ невоздержность и блудъ. Сначала одолѣвается желаніемъ (лучше же сказать, маловажнымъ представляется это въ глазахъ его) посмотрѣть на наготу своего тѣла или на другую какую красоту членовъ своихъ, когда снимаетъ съ себя одежды свои, или когда выходитъ онъ для тѣлесной потребности, или входитъ въ воду, и разслабитъ чувства свои, или смѣло положитъ руку подъ одежды свои и начнетъ осязать тѣло свое, а потомъ возстаетъ уже на него и прочее одно за другимъ. И кто прежде охранялъ твердыню ума и скорбѣлъ о чемъ‑либо одномъ изъ сказаннаго, тотъ отверзаетъ тогда къ себѣ широкіе и опасные входы, потому что помыслы (скажу уподобительно), какъ вода, пока отовсюду бываютъ сдерживаемы, соблюдаютъ добрый свой порядокъ, а если мало изъ твердыни своей выступятъ наружу, производятъ разореніе ограды и великое опустошеніе. Ибо врагъ днемъ и ночью стоитъ у насъ передъ глазами, примѣчаетъ, выжидаетъ и высматриваетъ, какимъ отверстымъ для него входомъ чувствъ нашихъ войти ему. И когда допущено нами нерадѣніе въ чемъ‑либо одномъ изъ сказаннаго выше, тогда этотъ хитрый и безстыдный песъ пускаетъ въ насъ стрѣлы свои. И иногда природа сама собою любитъ покой, вольность, смѣхъ, пареніе мыслей, лѣность, и дѣлается источникомъ страстей и пучиною мятежа, иногда же противникъ тайно влагаетъ это въ душу. Но мы великіе труды свои замѣнимъ, поэтому, трудами малыми, которые почитаемъ за ничто. Ибо, если сіи пренебрегаемые нами труды, какъ показано, предотвращаютъ многіе великіе подвиги, неудобоисполнимые труды, смятенныя боренія и тяжкія раны, то кто не поспѣшитъ сими малыми предварительными трудами обрѣсти себѣ сладостный покой?

О, какъ удивительна ты, мудрость, какъ издалека все предусматриваешь! Блаженъ, кто обрѣлъ тебя. {380} Ибо онъ свободенъ отъ нерадѣнія юности. Если кто за малую цѣну или малую вещь покупаетъ врачество отъ великихъ страстей, то хорошо онъ дѣлаетъ. Ибо однажды нѣкто изъ любомудрыхъ, покачнувшись отъ слабости и ощутивъ это, быстро исправился, внезапно сѣвъ; другой, посмотрѣвъ на него, разсмѣялся на это. Но онъ отвѣчалъ: „не этого убоялся я, но боюсь небреженія: потому что малая небрежность нерѣдко ведетъ къ великимъ опасностямъ. А тѣмъ, что нарушилъ я порядокъ, и вскорѣ исправился, показалъ, что я трезвенъ, и не пренебрегаю даже и тѣмъ, что не страшно“. Вотъ любомудріе — и въ маломъ и въ незначительномъ, что ни дѣлаетъ человѣкъ, быть ему всегда трезвеннымъ. Онъ уготовляетъ себѣ великое упокоеніе, и не спитъ, чтобы не случилось съ нимъ чего‑либо противнаго, но заблаговременно отсѣкаетъ поводы къ тому[613] и ради маловажныхъ вещей переноситъ малую скорбь, уничтожая ею скорбь великую.

А безразсудные малый близкій покой предпочитаютъ отдаленному царству, не зная, что лучше претерпѣть мученія въ подвигѣ, нежели упокоиться на ложѣ земного царства и быть осуждену за лѣность. Мудрымъ вожделѣнна смерть, только бы не подпасть обвиненію, что какое‑либо изъ дѣлъ своихъ исполнили безъ трезвенности. Почему и говоритъ Премудрый: „будь бодрственъ и трезвенъ ради жизни своей“; потому что сонъ ума сроденъ истинной смерти и есть ея образъ. А богоносный Василій говоритъ: „кто лѣнивъ въ чемъ‑либо маломъ, о томъ не вѣрь, что отличится онъ въ великомъ“.

Не унывай, когда дѣло идетъ о томъ, чтобы доставитъ тебѣ жизнь, и не полѣнись за это умереть, потому что малодушіе — признакъ унынія, а небреженіе[614] — матерь того и другого. Человѣкъ боязливый даетъ о себѣ знать, что страждетъ двумя недугами, т. е. тѣлолюбіемъ и маловѣріемъ. А тѣлолюбіе — признакъ {381} невѣрія.{K} Но кто пренебрегаетъ симъ, тотъ удостовѣряетъ о себѣ, что всею душею вѣруетъ Богу и ожидаетъ будущаго[615].

Если кто приблизился къ Богу безъ опасностей, подвиговъ и искушеній, то и ты подражай ему. Сердечное дерзновеніе и пренебреженіе опасностей бываютъ по одной изъ сихъ двухъ причинъ: или по жестокосердію, или по великой вѣрѣ въ Бога. За жестокосердіемъ слѣдуетъ гордость, а за вѣрою — смиренномудріе сердца. Человѣкъ не можетъ стяжать надежды на Бога, если прежде, въ большой мѣрѣ, не исполнялъ воли Его. Ибо надежда на Бога и мужество сердца рождаются отъ свидѣтельства совѣсти, и только при истинномъ свидѣтельствѣ ума нашего имѣемъ мы упованіе на Бога. Свидѣтельство же ума состоитъ въ томъ, что человѣка нимало не осуждаетъ совѣсть, будто бы вознерадѣлъ онъ о чемъ‑либо такомъ, къ чему обязанъ онъ по мѣрѣ силъ своихъ. Если не судитъ насъ сердце наше, дерзновеніе имамы къ Богу (1 Іоан. 3, 21). Посему дерзновеніе бываетъ слѣдствіемъ преуспѣянія въ добродѣтеляхъ и доброй совѣсти. Потому мучительное[616] дѣло — раболѣпствовать тѣлу. Кто хотя отчасти ощутитъ въ себѣ надежду на Бога, тотъ не согласится уже по нуждѣ работать этому жестокому владыкѣ — тѣлу[617]. Богу же нашему слава во вѣки вѣковъ! Аминь.