О пользѣ бѣгства отъ міра.
Подлинно упоренъ, труденъ и неудобенъ подвигъ, совершаемый нами среди дѣлъ житейскихъ. Сколько {224} бы человѣкъ ни могъ содѣлаться непобѣдимымъ и крѣпкимъ, однако, какъ скоро приближается къ нему то, что служитъ причиною прираженія браней и подвиговъ, — не оставляетъ его страхъ, и угрожаетъ ему скорымъ паденіемъ, даже болѣе, нежели при явной брани съ діаволомъ. Поэтому, пока человѣкъ не удаляется отъ того, отъ чего сердце его приходитъ въ смятеніе, врагу всегда есть удобство напасть на него. И если немного задремлетъ онъ, врагъ легко погубитъ его. Ибо, когда душа охвачена вредными встрѣчами съ міромъ, самыя встрѣчи сіи дѣлаются для нея острыми рожнами; и она какъ бы естественно побѣждается, когда встрѣтитъ ихъ. И потому древніе Отцы наши, проходившіе сими стезями, зная, что умъ нашъ не во всякое время возможетъ и въ состояніи будетъ неуклонно стоять на одномъ мѣстѣ и блюсти стражбу свою, въ иное же время не можетъ и усмотрѣть того, что вредитъ ему, премудро разсуждали, и, какъ въ оружіе, облекались въ нестяжательность, которая, какъ написано, свободна отъ всякихъ бореній (чтобы такимъ образомъ своею скудостію человѣкъ могъ избавиться отъ многихъ грѣхопаденій), и ушли въ пустыню, гдѣ нѣтъ житейскихъ занятій, служащихъ причиною страстей, чтобы, когда случится имъ[320] изнемочь, не встрѣчать причинъ къ паденіямъ, разумѣю же раздраженіе, пожеланіе, злопамятность, славу, но чтобы все это и прочее содѣлала легкимъ пустыня. Ибо ею укрѣпляли и ограждали они себя, какъ непреоборимымъ столпомъ. И тогда каждый изъ нихъ могъ совершить подвигъ свой въ безмолвіи, гдѣ чувства въ встрѣчѣ съ чѣмъ‑либо вреднымъ не находили себѣ помощи, для содѣйствія нашему противоборнику. Лучше намъ умереть въ подвигѣ, нежели жить въ паденіи.