Четверо лучших

13. ГП. Размышления

Уснуть я так и не смог. Сначала мерил комнату шагами, потом присел к столу, достал перо и пергамент. На клочке черкнул записку Гермионе: «Герм, мне нужны книги по маггловской психологии. Особенно меня интересуют случаи психических отклонений вследствие перенесённого шока. Объясню, когда приедешь. Гарри».

Отправив Буклю с письмом, я достал лист побольше, откопав его из-под черновиков заданных на лето эссе, и первым делом поставил на него кляксу. Убрав её, я откинулся на спинку стула и взъерошил волосы. Так-так, дело приняло неожиданный оборот...

Я поставил цифру один и написал: «Снейп любил Лили». Перечитал, и фраза тут же показалась бредовой. Ну не могла эта сволочь кого-то любить! Значит, это ловушка для меня, чтобы я заколебался, когда придёт время прикончить мерзавца. Письмо было написано нарочно, признание в любви — сопливые излияния плохого актёра.

Я посмотрел на огонёк свечи на столе и вздохнул. Язычок пламени вздрогнул от моего дыхания, заметался. Нет, за прошлый год я слишком привык доверять летящему почерку...

Сцена в соседней комнате была разыграна с тем, чтобы подорвать моё доверие к покойному директору. Тёмная сторона делает всё, чтобы посеять сомнения в моей душе...

И тут мои мысли натолкнулись на непреодолимое препятствие. Ведь над Драко надругались по-настоящему. И Малфой меня не тронул, хотя, казалось бы, нет ничего легче, чем одним махом приблизить развязку войны. Я записал и это, потом снова задумался. Параллель выстраивалась неутешительная. Если допустить, что Дамблдор действительно попросил Снейпа его убить... Мысли завязли. Думать о том, что в таком случае ненавистный профессор невиновен, не хотелось категорически.

Младший Малфой в этих играх оказался пешкой, поэтому так пострадал, ведь пешек не щадят. Знать бы, кто гроссмейстер — директор или Том? Директор, скорее. А белобрысую язву надо вытаскивать, это даже обсуждению не подлежит. Каким бы засранцем он ни был, как бы яростно мы ни сцеплялись в школе, я никогда не хотел ему смерти, понимая, что в нашей ненависти есть грань, которую переходить нельзя. Интересно, понимал ли это он...

«Вылечить Малфоя, — записал я. — Главное, чтобы не загрыз никого». На слове «загрыз» у меня внутри что-то сладко ёкнуло: я вспомнил горячее дыхание на своём горле, острое колено, упирающееся мне в живот, хрупкие ключицы в вороте рубашки... Я потряс головой, и, решив быть честным, записал, хотя каждая буква давалась с трудом: «А ещё я его хочу».

И, когда я сегодня нёс его на руках, он с силой вцепился в меня, пытаясь скрыть дрожь, — ну конечно, ему теперь невыносимы прикосновения чужих... Но я это исправлю.

Прежде чем писать сумбурные мысли дальше, я боязливо оглянулся на окно, за которым уже был непроглядный ночной мрак. «Старший, судя по всему, послал хозяина подальше. Мотивы ясны. Никого в Норе не убил, что странно».

Я разгладил пергамент и опять стал глядеть в одну точку. Потом поднёс к бумаге перо.

«Дамблдор — старый интриган». Однако стоит ли верить пристрастному Малфою, который — я не знал, но чувствовал — давно и неявно был с директором на ножах? Что плохого сделал мне Дамблдор? Он позаботился обо мне, заставив тётю взять меня под кровную защиту. Да, это были не лучшие мои годы, но всё-таки он попытался как-то меня устроить. А потом что? Его ли вина, что он отлучился из школы как раз тогда, когда мы вычислили, кому понадобился философский камень? И откуда он мог знать, кто открывал Тайную комнату? И откуда он мог знать, что Сириус...

Я замер, как громом поражённый. Чтобы Дамблдор, верящий в любовь, читающий души как открытую книгу, — чтобы он поверил в виновность Сириуса?! Всё складывалось так, что в его вине никто не усомнился, а потому не возникло необходимости в Веритасеруме, крёстный оказался в Азкабане, и я встретил его только через тринадцать лет.

А если бы всё было не так? Если бы его признали невиновным, то...

— Я бы жил с ним и с детства знал о магии, — прошептал я в пустоту тёмной комнаты. Пламя свечи снова дрогнуло от моего дыхания. — Но старик решил подстраховаться, ведь Сириус из темномагического рода и кто знает, чему бы он меня научил. Магический мир должен был стать для меня сказкой, чтобы потом я жизнь положил за него.

Не было сил даже вскочить и забегать по комнате, как я обычно делал, когда волновался.

Волдеморт был у него под носом, василиск был у него под носом, Крауч целый год вёл меня к Кубку Огня, Амбридж совала всюду свой нос, Драко замышлял козни и чуть не убил двоих учеников — а он не видел?! Величайший маг столетия не разбирался в политике, не распознал Оборотное зелье, забыл то, чему полвека назад сам был свидетелем?

Я неожиданно вспомнил задыхающегося от боли старика, которого поил в пещере ядом, и то, как он умолял меня, но нужно было закончить начатое. И то, как через несколько часов он так же умолял Снейпа... Неужели его дни и вправду были сочтены, и он решил использовать свою смерть? Повесив её на человека, который служил ему верой и правдой, и отчасти — на меня?

Я поймал себя на мысли, что начинаю сочувствовать своему бывшему профессору...

Разбудил меня крик. Я подпрыгнул на стуле, открывая слипшиеся веки. Свеча давно погасла, было темно, и я понял, что за невыносимыми размышлениями уснул.

Крик повторился.

На этаже мы с Драко были одни. Нашарив на столе палочку, я бегом ворвался в соседнюю комнату. Малфой, не просыпаясь, метался на кровати, и я присел в изножье.

— Уйди, уйди, — явственно пробормотал он и вдруг снова застонал, протяжно и безнадёжно. Не выдержав, я коснулся его лба, покрытого холодным потом, и он мотнул головой, стряхивая мою руку.

— Не надо!

Я потряс его за плечо: сам прекрасно помню, как пугал соседей по спальне своими кошмарами. Он испуганно вскочил, но запутался в простыне и изо всех сил ударил кулаком меня по руке. Я охнул.

— Ты чего, очнись, это же я, Поттер!

Не сдержавшись и рискуя получить ещё и в нос, я прижал Хорька к кровати, держа за плечи. Он задёргался спросонья, но потом затих, глядя на меня блестящими в темноте глазами.

— Отпусти, тварь, — прохрипел он наконец, и я понял, что он уже в состоянии соображать. — Отпусти, уйди и не показывайся мне никогда. Иначе я тебя угроблю, не пожалею. И прикасаться ко мне не смей, понял? И рыжему своему тоже скажи.

Я отпустил его, поднялся с кровати, чувствуя, как предательское тепло внизу живота начинает отпускать.

— Зелье хочешь от кошмаров?

— Захлебнись своим зельем.

— Спасибо, понял.

Больше я криков не слышал. Утром миссис Уизли отвела его вниз завтракать, и я по его ввалившимся глазам понял, что уснуть он так и не смог. И что есть ему не хочется. И что ещё немного — и никакая психология, никакие родственные узы не вытащат его из депрессии. Острые предметы можно не прятать, ведь он обещал Люциусу, что будет жить, хотя кто его знает?

— Ночью был какой-то шум? Мне не показалось? — строго спросила миссис Уизли за завтраком, и Рон возмущённо разинул рот:

— Меня Гарри Ступефаем шарахнул.

— Гарри? Гарри, ты что?

— Да так, обознался, — буркнул я и уткнулся взглядом в тарелку. Глаз я не поднимал, но мне показалось, что плечи сидящего напротив Малфоя трясутся от беззвучного полуистерического смеха.

Мистер Уизли давно ушёл на работу, Джинни быстро покидала в себя кашу и убежала куда-то во двор, миссис Уизли вышла посмотреть, что натворили в саду гномы; позеленевший Рон, осознав, что их с Хорьком разделяет одна табуретка, вылетел из-за стола со скоростью бладжера, и в результате мы с Малфоем остались на кухне вдвоём.

Я кашлянул, привлекая внимание.

— М... Драко, гулять пойдёшь?

Он окинул меня презрительным взглядом, передающимся по наследству вместе с белёсыми волосами:

— Спасибо, я в комнате посижу.

Я задумчиво поковырял овсянку. Ответ был вежливым и спокойным, но, судя по его тону, подразумевалось, что Нора — вонючий клоповник, а мы все — живущие в нём имбецилы. Нет, лучше бы он засветил тарелкой в стену, чем это спокойствие. Я подозревал, что вчера он выплакался не до конца. Скорее бы приезжала Гермиона со своими книжками...

Хорёк ушёл, не доев овсянку и невежливо хлопнув дверью. Я глотнул чаю, призвал к себе вчерашний пергамент и Самопишущее Перо, оглянулся на вошедшую миссис Уизли.

— А где... — начала она.

— Ушёл к себе, — как можно равнодушнее сообщил я. — Есть не хочет.

Она покачала головой и взялась убирать тарелки.

— Я пойду во двор, — сказал я.

— Хорошо, Гарри, а я сейчас дам М... Драко ещё зелий, — сообщила она мне. — Бедный мальчик, крепко же его избили...

Я промолчал, чтобы не позорить Малфоя и не разрушать невинную картину мира добродушной домохозяйки, и поскорее вышел во двор. Прислонился к двери, закрыл глаза, уже сознательно отпуская на волю волну магии и прислушиваясь к новым ощущениям. Джинни была в сарае, наверное, возилась с мётлами; её магия, похожая на лимон и на огонь одновременно, просвечивала сквозь дощатые стены. Рон бесцельно шатался по двору, гоняя с дороги кур, и явно над чем-то размышлял. За его спиной вздымался чёрно-рыжий вихрь. Я понадеялся, что думал друг не о том, как бы ночью удушить Малфоя. Я примерно понимал, что представляют собой обезумевшие родители, и знал, что тогда от Норы не останется и обломков...

Незамеченный, я пробрался к задней калитке, открыл её и сбежал по тропинке к озеру. Высоченные камыши шуршали за моей спиной, смыкались, колыхались, но я не обращал на них внимания. Мне сейчас во что бы то ни стало нужно было побыть одному. Стоя у самой кромки воды, я убедился, что от Норы меня не видно, и достал из кармана пергамент и перо.

Итак, Дамблдор — интриган, действующий в своих целях, а я пешка. Мы все пешки в той чудовищной партии, что он разыгрывает даже после смерти. Снейп, оказывается, умеет испытывать человеческие чувства, но тщательно это скрывает. И доверяет нам, если притащил крестника именно сюда. Драко на грани, и я со своей глупой враждой не знаю, как его расшевелить. Люциус готов податься куда подальше от своего Лорда. Прекрасный расклад. На это ли рассчитывал директор?

Позади послышались чьи-то шаги, и я поморщился: едва отошёл, тут же бегут искать. Итак, если Дамблдор рассчитывал на то, что мы с моими друзьями уничтожим оставшиеся крестражи, оказавшись в безвыходной ситуации и мобилизовав все свои...

На плечо мне мягко легла чья-то рука, я повернул голову и секунду в немом оцепенении смотрел, как играет солнце в гранях алмаза в драгоценном перстне, а потом меня затянуло в тугую воронку аппарации.