Четверо лучших

57. ГП. Кухня

Помня про то, что кухня — вотчина домовика, я всё-таки не выдержал и рано утром спустился вниз. Руки зудели от ничегонеделания, и мне не терпелось поскорее взяться за работу. Я прошёл мимо пустой гостиной с брошенным на диване пледом и стопками книг по углам, и открыл дверь на кухню.

В ней не было ничего необычного: стол, буфет, холодильник, вокруг которого потрескивали Замораживающие чары. Принц-полукровка, однако, превосходно умел совмещать два мира сразу. В углу кухни сгибался домовик, вытирал тряпкой пол. Услышав меня, он пискнул, подскочил и обернулся.

— Гарри Поттер, сэр! — воскликнул он, мучительно напоминая мне Добби. Я поскорее приложил палец к губам:

— Тихо, Драко спит!

— Типпи не станет будить молодого хозяина! — перепугался домовик. — Типпи будет говорить шёпотом!

— Так тебя зовут Типпи? — улыбнулся я. Домовик сразу стал мне симпатичен. Он вовсе не напоминал безумного Кричера и явно был адекватнее Добби.

— Да, Гарри Поттер, сэр, Типпи так и зовут, — домовик поклонился и с достоинством одёрнул наволочку. — Что угодно Гарри Поттеру?

Я замялся, смущённо улыбнулся.

— Ну, знаешь, я хотел бы приготовить что-нибудь… Какие у нас есть продукты?

Глаза домовика едва не вылезли из орбит.

— Гарри Поттер будет готовить?!

— Да, Типпи, буду, — сказал я ему. Они что, меня небожителем считают?

Домовик метнулся к холодильнику, а я подошёл к буфету.

— Мясо у нас есть? — спросил я, беря ложку и наколдовывая себе из неё фартук. Вполне приличный, Макгонагалл бы похвалила. Присмотревшись, я разглядел, что то, что я сначала принял за мелкие цветочки, — на самом деле крошечный узор из черепов. Фыркнув, я подвязал его и обернулся. Типпи подпрыгивал возле холодильника.

— Мяса нет, Гарри Поттер, сэр! Но Типпи может принести из дома.

— Неси, — махнул я рукой. От Малфоев не убудет. Тем более, что готовлю я для Драко. Я нашёл в холодильнике овощи, разложил на столе. Как раз в это время передо мной появился кусок говядины.

— Типпи, — позвал я, — а грибов нет случаем?

— Сейчас, Гарри Поттер, сэр! — через минуту посреди кухни возник домовик, сгибающийся под тяжестью корзинки. — Свежие, только что из кладовки, из-под чар! — отрапортовал он. Я поспешил забрать у него корзинку, и в огромных глазах показались слёзы.

— Гарри Поттер так добр к эльфам!

— Так ты слышал про Добби? — спросил я.

— Конечно, ведь он служил хозяевам много лет вместе со всеми нами! — Типпи застыл посреди кухни, наблюдая за тем, как я достаю из корзинки самые крупные грибы.

— А что, ваши хозяева с вами плохо обращаются? — задал я провокационный вопрос.

Домовик замотал ушами:

— Нет, что вы, Гарри Поттер, сэр! Они жестоки, как и положено хозяевам, и наказывают справедливо.

Я решил, что фокус с носком во второй раз не пройдёт.

— И ты ими доволен?

— Типпи не нужно других хозяев! — с гордостью заявил эльф.

— Ну ладно, — сказал я, отодвигая корзинку. — Отнеси, пожалуйста, обратно.

— Гарри Поттер сказал Типпи «пожалуйста»! — трагическим шёпотом произнёс тот, готовый заплакать. Я присел на корточки и притянул его к себе за наволочку.

— Слушай, я когда-то сам был домовым эльфом, — объяснил я. — Я, также как и ты, убирал дом и готовил, и мне даже «спасибо» не говорили.

— Типпи понял, Гарри Поттер, сэр! — пискнул эльф и исчез вместе с корзинкой. Когда он появился снова, я уже мыл грибы под краном.

— Типпи ещё что-то должен сделать? — осведомился ушастый слуга.

— Можешь идти, — бросил я, не оборачиваясь. Как я уже говорил, занятие физическим трудом прекрасно отвлекало меня от окружающего и можно было крепко над чем-нибудь подумать, а Типпи бы сейчас только мешался мне своей болтовнёй.

Положив грибы отмокать в блюде с водой, я вымыл мясо и поставил его вариться, а сам взялся чистить картошку. Мусорное ведро постепенно наполнялось очистками, а мысли мои были далеко. С чего бы это Драко заговорил о Руди? Хотел меня разжалобить — знал его лично и завуалированно пытался попросить снисхождения? Как же можно щадить преступников, проникаться к ним жалостью? Но тут я вспомнил о Сириусе. Его-то все считали преступником, в том числе и я. Да, возразил я сам себе, но нельзя же всех Пожирателей заочно записать в невинные жертвы обстоятельств? Или можно? Я задумался, каково это, когда за одну ошибку расплачиваешься всю жизнь, а хода назад уже нет. Все ли они это осознавали? И чем вызвана их жестокость — природными наклонностями? Или раньше они не были такими? Я попытался представить себе Азкабан. По рассказам Сириуса, страшнее этого места в волшебном мире не было, — а тогда в чём его смысл? В том, чтобы окончательно убить в человеке светлую часть души? Ведь дементоры питаются именно счастливыми воспоминаниями, постепенно отнимают их, лишая надежды, памяти о свете…

Нож замер над картофелиной. Получается, волшебники сами создавали злодеев? Необязательно это были Пожиратели, ведь есть и другие… В маггловском мире тюрьмы вовсе не такие, а из Азкабана, как правило, выходил больной отчаявшийся человек, который автоматически становился изгоем и совершал преступления снова и снова. Нет, идиотизм какой-то. Ясное дело, всех Тёмных, которые выживут после войны, посадят снова, если не казнят. Отчего же сразу не казнили Лестрейнджей и Крауча? Я в мельчайших подробностях попытался вспомнить судебное заседание, подсмотренное мною в думосборе Дамблдора. Визенгамот решил, что смерть — это слишком легко? Или вездесущий старик заступился? Опять его проклятый второй шанс, — да какой, к дьяволу, шанс, когда от души отъедают здоровенный кусок?

Я плюхнул последнюю картофелину в блюдо с водой и подошёл к плите, чтобы снять пену с мяса. Чертовщина какая-то получается. Как будто Дамблдор — ну ладно, правительство — знало, что в один прекрасный момент Волдеморту может понадобиться армия. Чтобы мне жизнь мёдом не казалась. Чтобы набор пешек был примерно равным с Тёмной и Светлой стороны. Только вот некоторые пешки, кажется, стали не чёрными и не белыми, а так, непонятно какого цвета. Партия получалась интересной…

Я методично нарезал картошку кубиками, а морковку — короткими полосками. Нож стучал по доске, а перед моими глазами вставали лица, которые я видел в Отделе Тайн, искажённые злостью — или всё же страданием? Я отложил нож и несколько раз глубоко вздохнул. Я герой, главное действующее лицо. Моя цель — Волдеморт. С остальными пусть разбираются фениксовцы и аврорат. Всё. Мне нужно подумать о том, как спасти своих друзей. Как сделать так, чтобы ни одна мразь не посмела подобраться к Норе или к дому на Гриммо. Ссыпая овощи в кипящую воду, я подумал, что один пергамент нужно послать Макгонагалл. Наверняка руководство школы уже осведомлено о моей пропаже. Раздобыть бы «Пророк»… Интересно, каким образом будут в этом году собирать детей, если даже я могу додуматься о нападении на Хогвартс-экспресс. Короче говоря, магглорожденных нужно прятать в школе, но на поезд не пускать ни в коем случае. Каминное сообщение, если не ошибаюсь, было заблокировано ещё в июле, работали только сети внутри зданий. И как, спрашивается, мог получить защиту всякий, кто бы ни попросил о ней?

Я принялся резать грибы, одним глазком поглядывая на суп. Всё-таки засиделись мы здесь. Если мы создали оппозицию, не следует ли о ней заявить? Хотя тогда любой сможет связать моё исчезновение и появление третьей стороны. Впрочем, рискнуть не грех… Да и вообще — целый день за книгами, как в школе, это же с ума сойти. Неудивительно, что кот и хорёк устроили такой разгром. Я поёжился: было до сих пор стыдно перед Люциусом. Даже если мы громили дом Снейпа. Я вспомнил ещё кое про что: я так и не поговорил с портретом в спальне. Эта женщина, кем она могла быть? Родственницей? Я тут же обругал себя за несообразительность: псевдоним и портрет — явления одного порядка, значит, мать. Однако по сравнению с тем, какой я помнил её на газетной вырезке, она сильно изменилась.

«Не было печали», — подумал я через секунду, когда хлопнула входная дверь. Я мысленно потянулся сразу через стену, осторожно ощупал сгусток чужой магии. Холодная, сильная, она пронзила мне виски, отозвалась таким ощущением, будто я нагишом выскочил на мороз. В ней был горьковатый травяной привкус и странная сладость. Скрипнула дверь кухни.

— С добрым утром, сэр, — сказал я, не оборачиваясь.

В конце концов, сколько можно оттягивать этот тяжёлый и неприятным нам обоим разговор?