Четверо лучших

41. ГП. Галлюцинации

Вообще-то я осознавал, что лежу на кровати, но со временем это понимание начало исчезать. Мир словно сузился до ощущения неудобной позы и ледяных рук и ног. Что произошло, я тоже не помнил. Кажется, что-то страшное. Если не ошибаюсь, причиной этого страшного был я, а это значило, что кошмары только начинаются.

И в самом деле, вскоре моего слуха коснулся какой-то вибрирующий на достаточно высокой ноте гул. В нём было даже что-то знакомое, но я не шевелился, не желая вспоминать, пока воспоминание не пришло само: пчёлы! Я попытался вскочить, но тут же сообразил, что этого делать ни в коем случае нельзя, ведь рой может решить, что я нападаю. Тогда я стал натягивать одеяло на голову, но оно никак не желало меня прятать: как я ни сжимался, как ни подтыкал его, всё равно что-нибудь оставалось открытым. Больше всего я почему-то боялся за пятки, которые постоянно высовывались из-под треклятого одеяла. Наконец я лёг и затих, решив, что пчёлы, кружащие рядом со мной, подумают, будто я умер. Но тут же ещё одна паническая мысль пришла мне в голову: ведь тогда они могут устроить во мне гнездо! Я плохо знал, как именно пчёлы строят гнёзда, скорее всего, находят какой-то полый предмет вроде коряги или дупло. По моему мнению, я вполне подходил. Представив, как жужжащие насекомые набиваются мне в горло, я подскочил и начал отмахиваться. Пусть лучше искусают до смерти, чем так…

Пчёлы куда-то пропали, а я, сидя в кромешной тьме без единого лучика света и не имея ни малейшего представления о величине окружающего меня пространства, вместо гула ста тысяч крылышек стал слышать удары, которые раздавались над самым моим ухом. Как и в случае с пчёлами, я не сразу понял, что это такое. А оказалось просто: это дядя Вернон заколачивал досками дверь в чулан, чтобы запереть меня в нём на целое лето. Я понял, что буду сидеть здесь, в темноте до тех пор, пока не умру от голода и жажды, и стал изо всех сил бить в дверь руками и ногами.

— А-а, попался, мальчишка! — торжествующе заорал дядя с той стороны, не прекращая орудовать молотком. — Будешь знать, как воровать еду!

— Нет! — закричал я и стал грохать ещё сильнее. — Это не я! Я не нарочно! Я больше не буду! Выпустите меня!

Но дядя заколотил дверь, собрал инструмент и ушёл. Через некоторое время я понял, что Дурсли уехали, и тихонько завыл, прекрасно зная, что до конца каникул обо мне никто не вспомнит, а к сентябрю я превращусь в высохшую мумию. Внезапно я почувствовал, что в чулане не один. Я присмотрелся и к своему удивлению различил сидящего в углу мальчика лет десяти. В его угрюмом взгляде чудилось что-то знакомое, но враждебности он не вызывал, потому что ему было так же плохо, как и мне.

— Не надо, не трогай его! — раздался издалека испуганный женский голос. — Он больше не будет! Тобиас, пожалуйста!

Я догадался, что моему собрату по несчастью несдобровать, если этот Тобиас до него доберётся. Мальчишка посмотрел на меня с неприкрытой неприязнью, но я не обратил на это внимания, потому что прямо за дверью послышался другой голос, мужской:

— Да я твоему выродку кишки выпущу, если он ещё раз…

Превозмогая себя, я поднялся со своей лежанки и проорал через дверь, не стесняясь в выражениях:

— Слышь, ты Тобиас, мне похрен, кто ты такой, но не смей его трогать, понял?!

Внезапно мои колени подломились, и я упал обратно. Всё завертелось и исчезло: и двери, и чуланы, и голоса, и полузнакомые дети. Снова пришла тьма, и не просто тьма, а Тьма с большой буквы. Она обволакивала и укачивала, но я знал, что эта ласка обманчива, и если я в ближайшее время не найду способа ею управлять, то она просто проглотит меня как кошка мышь и не оставит даже косточек. Когда мягкие объятия готовы были сомкнуться в смертельном захвате, из глубин Тьмы явился некто в человеческом облике, но при всём желании я не смог бы его описать. Единственное, что я запомнил, — это длинные серебристые волосы.

— Вы ангел? — прошептал я в немом восторге. Я видел раньше изображения ангелов, но все они показались мне сейчас глупыми, надутыми и далёкими от того, что я сейчас видел перед собой. Ангел покачал головой и что-то ответил; я не разобрал слов, вслушиваясь в его ласковый голос, и потянулся к нему. Почему-то мне не хотелось, чтобы он уходил. Казалось, что у него есть что-то, чего мне всю жизнь мучительно не хватало, и если он сейчас уйдёт, я лишусь этого навсегда.

— Пожалуйста… — просил я. — Пожалуйста…

Голос мой звучал жалобно и униженно, но мне было всё равно. Ангел стоял, не приближаясь ко мне, и, кажется, я молча заплакал, вспомнив, что на мне давящей тяжестью лежит вина.

Не знаю, сколько прошло времени, прежде чем я открыл глаза. Подо мной захрустела свежая простыня, а обнимала меня не Тьма, а широкое одеяло в белоснежном пододеяльнике.

Комната была залита ярким светом. Предзакатного солнца видно не было, но небо светилось глубоким ясно-голубым, как обычно бывает вечером.

Позади меня раздалось шуршание бумаги. Я повернул голову. Рядом с моей кроватью в трансфигурированном из стула кресле сидел Драко Малфой. Отложив «Ежедневный Пророк», он посмотрел на меня, и даже без очков я видел, что в его взгляде нет ни тени презрения или насмешки, а только искренне сочувствие. Он смотрел на меня так долго, что я уже занервничал, начиная подозревать, что это продолжение мутных страшных снов, а потом сказал необычайно серьёзно:

— Да, Поттер. Ну и кошмары у тебя…