У бугра дорога делает крутой поворот. Его не видно из-за высоких акаций. И откуда было знать шоферу, что когда он вырулит на прямую дорогу, выскочит стреноженная лошадь. Крылом пятитонки ударило ее в грудь Лошадь упала. Задние скаты прошли по ее спутанным ногам, как по жердям, только чуть дрогнув рессорами. Лошадь вгорячах вскочила, но тут же рухнула и тонко заржала.
Шофер перепугался и все дальше, дальше гнал машину, заметая следы. И только уже к вечеру, подъезжая к гаражу, подумал о том, что крыло-то помято, что он неизвестно где пропадал все это время и что это и есть те улики, от которых ему не уйти, и тогда он чуть не заплакал. Он был очень молодой и неопытный парень.
А лошадь лежала, вытянув переломанные ноги, дышала тяжело, поводя одичавшими глазами. Первым ее заметил Козлов. Как и всегда, он был в морской форме. На голове фуражка «с капустой», под распахнутым бушлатом синела полосатая тельняшка. Ему было лет пятьдесят, но в море он ни разу не был, служил в Ленинградском порту, каждый день туда ездил охранять склады.
— Лошадь-то Внуковых, — сказал он, сразу поняв трагедию, и тут же прикинул, что не мешало бы килограмма два, а то и все пять попросить для кур. Они любят сырое мясо.
День выдался жаркий. Солнце лениво текло по небу. Цвели липы. Они были тут, рядом, через дорогу. Оттуда беспрерывно доносился самолетный гул, — это брали взяток пчелы.
Козлов сел на край дороги и задумался, поглядывая на липы. Думал о том, что неплохо бы поймать отроек, а это вполне возможно, только надо последить. Не сегодня-завтра отроек может быть, и вот, пожалуйста, готовая семья... На лошадь он не глядел. Знал — дело ее конченое, и вся ее польза для него будет заключаться только в двух, а то и пяти килограммах мяса для кур.
Возле лошади остановился Синюхин, высокий мужик, вечно улыбающийся, чтобы все видели его искусственные зубы. Их у него была целая верхняя челюсть.
— Эх, Милка, Милка— пожалел он. — Как же это ее?
— А не следят, вот и все, — ответила подошедшая «суседка» Козлова, Неона Петровна. Это он ее прозвал «суседкой», так и стали все ее звать. — Никакого порядка нет. Ничему нельзя верить!
Когда-то она жила в Ленинграде, но потом черт ее дернул сменять комнату на старый коммунальный дом в этом поселке — нравилось лето. Она думала — всегда будет лето, и забыла, что лето коротенькое, а зима длинная, да еще ненастная осень.
— Кругом обман! — сказала она.
— Следить надо, тогда и обмана не будет, — поучительно сказал Синюхин и улыбнулся «суседке». Она была разведенная, жила одна.
— Вы думаете, это поможет? — спросила она, мало задумываясь над смыслом своих слов, и прищурилась, разглядывая улыбку Синюхина.
— Определенно! — заверил ее Синюхин.
— Следить всегда надо, — заметил Козлов. — Не проследишь, не поймаешь. —Он имел в виду отроек пчел.
— Бедная животная, — сказала, глядя на лошадь, Краева, рыхлая старуха. — Где же Анна-то? Поди-ка и не знает, какое горе приключилось.
— А какое ей горе? — сказал Козлов. — Лошадь казенная, спишут по акту, дадут другую, а энту надо прирезать. И так далее. — В «и так далее» он вкладывал определенный смысл, имел в виду два, а то и пять килограммов мяса своим курам.
— Страдает, — жалостливо сказала Краева. — Глаза-те, как у человека, плачут... — И сама смахнула у себя слезу.
— Естественно, боль — она всякому одинакова, — сказал, улыбаясь, Синюхин.
— Действительно, — согласилась с ним «суседка». — Я вот тоже как-то вечером сижу одна в доме. Я часто сижу одна в доме. По вечерам. Никого нет. Совершенно никого. Одна. И решила забить гвоздь. Очень плохо без мужчины. И ударила себя молотком по пальцу. Очень плохо без мужчины...
— Сказали бы — пришел, забил чего вам там надо, — сказал Синюхин улыбаясь.
— Ну что вы, зачем вам совершенно беспокоиться?..
— А чего... кроме удовольствия, ничего быть не может...
— Страдает, — все сокрушаясь, сказала Краева. — Надо бы Анне сказать, поди-ка она и не знает... Схожу.
— Сходи, коли делать нечего, —сказал Козлов, но тут же прикинул, что выгоднее ему сходить. — Подожди, старая, я схожу!
— И то ладно, а мне в баню на дежурство надо. Пора уж на смену заступать, — ответила Краева и пошла.
Пошел и Козлов, думая: «За внимание Анна должна оказать любезность. Два-пять килограммов ей ничего не стоит выделить от такой туши».
— Почему же вы в одиночестве? — поинтересовался Синюхин, улыбаясь «суседке».
— Самостоятельного мужчины нету, а так трепаться я не люблю. Что проку так трепаться? У меня не те года, чтобы так трепаться.
— А сколько вам, если, конечно, не секрет?
— А угадайте!
Лошадь всхрапнула, попыталась подняться и тут же рухнула, ткнувшись губами в пыль. Темный, словно налитой чернилами, глаз стал тускло смотреть в небо.
— Я так полагаю, что лет сорок.
— Возьмите себе из них пять, тогда ровно будет, сколько есть.
Пришла Анна. Уткнув крепкие руки в бока, закачала головой.
— Милка ты моя, — простонала она и тут же запустила таким матом, что «суседка» зажала уши. — Гады проклятые, носятся сломя голову, чтоб подохли вы! Смотри-ка, лошадь убили!
— И главное, скрылся, — сказал Козлов. — Ты это дело так, Анна, не оставляй. Надо расследовать...
Вместе с ним пришел муж Анны, здоровый на вид, но страдающий сердцем краснолицый мужик.
— Петр, чего делать? — спросила Анна.
— Ветеринара надо. Без него как?
— Давай тогда пошли Ваську, пускай на велосипеде сгоняет.
— Можно и Ваську, — согласился Петр и ушел.
— Ты, Анна, надо полагать, ублаготворишь мою просьбу, — сказал Козлов.
— А это как ветеринар распорядится, — сухо ответила Анна. — Мне что, мне ее мясо не нужно.
— А вам не жалко лошадь? — спросила «суседка».
— А чего тебе от моей жалости? Все равно в твоем дому мужик не прибавится!
— Грубая вы, — сказала «суседка».
— Ты больно нежная, недаром одна и осталась!
— Да и как только тебя муж обнимает! — сказал Синюхин и улыбнулся.
— А тебе чего? Чего зенки пялите? Идите, куда шли!
— А это не твое дело, куда нам себя девать, — сказал Синюхин. — Не твоя земля, где хотим, там и стоим.
— Вставил мертвячьи зубы и скалится. Пятьдесят лет, а все ума нет! — закричала на него Анна.
— Зверь в женском облике, — сказал Синюхин, на этот раз без улыбки. — Лучше всего, конечно, уйти.
— Действительно, — согласилась «суседка».
— Ну и проваливайте! — пустила им вслед Анна. — Тоже еще парочка, баран да ярочка! Чтоб провалились вы! И тебе нечего тут торчать! — Это она уже обрушилась на Козлова. — Сдохнуть и то не дают скотине спокойно. Приперлись, звали вас тут!
Когда никого не осталось, Анна присела перед лошадью на корточки.
— Чего ж ты так неаккуратно? — тихо сказала она и провела рукой по мосластой скуле. Лошадь втянула ноздрями знакомый теплый запах ее руки и тонко заржала. — Чего ж ты наделала? — Лошадь подняла голову. — Лежи... лежи..
Лошадь затихла. Анна гладила ее по голове и вспоминала, как любила Милка кататься по снегу в начале зимы. Выскакивала из конюшни и начинала носиться по огороду, взбрыкивая, ставя хвост трубой, а за ней с лаем, с визгом скакала Путька, коротконогая длинномордая собачонка. Анна стояла посреди двора и смеялась, глядя на эту картину. Она знала: Милке мало достается вот такого времени — все в работе, с утра и дотемна, то хлеб развозит из пекарни по магазинам, то муку со склада. Летними ночами, когда выпускала ее в низинку, и то не было ей воли — прыгала стреноженная. Только и было радости в начале зимы поваляться по снегу.
— Как же ты так-то? — с печалью глядя на Милку, говорила Анна. — Неужели не слышала, как машина идет? И ведь прямо на нее и угораздило...
Подошел Петр.
— Чего торчишь? Все едино никаких надежд быть не может.
— А я и не торчу. Прирезать надо. Ветеринар, он и у мертвой увидит, что ноги поломаны... Прирежь, Петя.
— Не хотелось бы... Сердце у меня стало слабое.
— А давай я! — еще издали заслышав разговор, крикнул Козлов.
— Без тебя обойдемся! — ответила Анна.
— А чего, пускай он, — сказал Петр.
— Не люблю его, злой, да и жадный. Рука нехорошая. Прирежь, Петя, а?
— Прямо не знаю...
— Маленькую поставлю...
— Не в ней дело, ну да ладно.
Он сходил за ножом. Нож был широкий, блестящий.
— Сорви-ка лопух, — сказал Петр.
Анна подала ему широкий плотный лист. Петр закрыл им глаз Милке, которым она настороженно глядела на него, и тут же полоснул по горлу. Лошадь рванулась, но подоспевший Козлов прижал ее, навалившись всем телом.
Анна отвернулась и медленно пошла к дому. Петр сначала был бледен, потом покраснел. Он шел за ней. Уже входя в дом, сказал:
— Только прошу тебя, не плачь...
1966