Деревянные пятачки

Чтобы она не тревожилась

Шторм начался так внезапно, что рыбаки даже не успели проверить сети. Хлынул дождь, замутив вокруг весь воздух, поднялась волна, рванул ветер, такой, что чуть не сорвало мотобот с якоря, и небо припало к воде. Такое часто бывает, когда на солнце в ясный день накатывает черная туча. И скрылись берега. Бригадир, молодой, еще безусый парень, заорал, чтобы бросали все к чертовой маме и скорей-скорей к берегу, но не домой, нет, домой путь заказан — восемь километров против волны, да еще с тремя лодками на буксире, не пройти, — а в бухту, совсем в другую сторону, чтобы там отстояться и уж потом, когда ветер поутихнет, двинуть к дому.

И пошли. Впереди мотобот, и за ним, на капроновом канате, прыгая с волны на волну как пробки, три длинные лодки. Да и мотобот легко и живо, тоже как пробка, взлетал с волны на волну. Это не был закрытый буксир с палубой и рубкой, нет, скорее он представлял из себя здоровенную лодку со стационарным мотором посредине. В добрую погоду рыбаки частенько выходили на нем. Вышли и в этот день — синоптики обещали не больше двух баллов, — но разыгралась вон какая круговерть, и, судя по всему, еще круче будет. Так что уж самое правильное — в бухту.

Они шли по ветру. Шли быстро, и то ли сами настигали волну, то ли она догоняла их, но подымала и стремительно несла несколько десятков метров на своем вспененном гребне и рассыпалась, оставляя мотору дальше уже одному тянуть караван. И он тянул. А волны все больше закипали, и уже длинными белыми космами растягивалась пена, и с гребней летели брызги, и небо все больше тяжелело от идущих вплотную одна к одной сизых туч, и каждый понимал, что такая погодка не на час, а, пожалуй, на сутки, если не больше.

Ясно это было и Николаю Кириллову, рыбаку лет тридцати, большеглазому псковитянину, неотрывно глядевшему в сторону своего берега, которого давно уже не было видно и от которого все дальше уходил мотобот. И чем дальше уходил мотобот, тем все больше расстраивался Кириллов, потому что знал, как будет волноваться жена. А она волноваться будет, она всегда тревожится, когда он уходит на промысел. Потому что ее отец и брат тоже были рыбаки. Они уходили километров за десять на веслах, чтобы ставить на каменных грядах переметы. Однажды ушли тихим утром, но к полудню поднялся сильный ветер, перешел в шторм, и они не вернулись. Правда, тогда не было моторов, но какая разница — будто не гибнут моряки и на пароходах. Поэтому и не хотела она, чтобы ее муж был рыбаком. Но тот, кто живет на берегу Чудского‚ тот уже с рождения рыбак, а он родился на берегу этого озера. К тому же и рыба всегда дома свежая, и впрок навялено и ряпушки, и судака, и леща, и щуки, не говоря уж об окуне. А снеток!

«Ничего-то мне не надо, — говорила Анна, глядя на Николая с жалостью, — только был бы ты дома».

Это еще в первый год, как поженились, сказала она. И тогда, смеясь, он подал ей конец веревки.

«Зачем это?»

«А чтоб покрепче привязала меня к своей юбке!» — и засмеялся во весь свой зубастый рот, видя, как Анна с обидой глядит на него.

Он не велел ей провожать себя, когда уходил с бригадой на промысел, — такого у них в деревне не было заведено, чтобы рыбацкие женки тянулись за мужьями на берег, но Анна, наперекор ему, выходила и долго, пока хватал глаз, смотрела с высоких дюн на удаляющийся рыбацкий караван.

С годами, то ли в силу привычки, то ли от постоянной тревоги жены за него, но Николай уже, уходя в море, стал испытывать какое-то тревожащее его чувство, стал все больше думать о жене, понимая, что только любовью к нему всю ее смятенность можно объяснить. И уже не запрещал Анне провожать себя. И чем дальше уходил от берега караван, тем пристальнее он вглядывался в тоненькую высокую фигуру жены, стоявшую на вершине дюн, и все больше думал о ее непохожести на других...

В это утро она особенно просила его не уходить на промысел. Ей оставалось уже недолго до родов, это она чувствовала, хотя ей рожать предстояло впервые (у них долго не было детей), и она не хотела, чтобы он уходил в этот день в море. Он и сам рад бы остаться, глядя на ее исхудавшее лицо, обостренный ищущий взгляд, но нельзя было подводить бригаду, да к тому же и утро было ясное, тихое, и он ушел, обещав вернуться к вечеру. Но теперь уже ясно, не вернется ни к вечеру, ни к утру...

В бухту они пришли скоро, и так как все равно улов было сдавать некому, да и не ахти сколько успели взять, решили тут же продать местным, благо те уже спешили к ним с ведрами и мешками. Рыба была сорная, то есть всякая, какая обычно и попадает перед непогодой, так что тем более нечего было с ней чикаться. И продали. И послали одного из своих, скорого на ногу, в магазин за вином, чтобы согреться.

И пока распродавали рыбу, пока бегал Степка за вином, Николай все думал об Анне, и ничего ему не шло на ум, кроме одного: надо подаваться к дому, потому что — в этом он уже был твердо уверен — ни ему, ни Анне в ее положении покоя не будет, до тех пор пока он не вернется. А ветер уже хлестал вовсю, гнул деревья так, что с них летела листва, и все быстрее неслись по глухому небу растянутые космы разорванных туч.

— Слушай, Максим, мне надо домой, — сказал он бригадиру.

— Да ты что! Ты гляди, чего делается-то! — показывая на небо, ответил бригадир. — Тут куковать будем... А вон и Степка бежит.

— Мне как хошь, а надо, — не сдвинувшись с места, сказал Николай. — Разреши, я на мотоботе смотаю.

— Зайдешь по данному вопросу завтра. А сегодня заслуженный отдых, — ответил бригадир, довольный тем, что он может командовать и решать всякие дела, и пошел навстречу Степке, который с осторожностью спускался с обрыва.

— Слушай, — догнал бригадира Николай. — Анна рожать должна. Тревожится...

— Ну а ты при чем? Без тебя, что ль, не родит? Ты свое дело сделал, теперь можешь и на бок.

— Да ведь тревожится!

— Ну! И моя Муська тревожилась. Они всегда тревожатся, а потом смеются, — ответил бригадир и весело закричал Степке: — Тише, черт, не разбей! — увидя, как тот побежал с обрыва вниз.

Оттого, что бригадир не разрешил, Николаю стало даже холодно. Он передернул плечами и поглядел на выход из бухты, в узкое ее горло. В бухте тоже была волна, но мелкая, в горле же она клокотала, словно вода билась там о камни, хотя никаких камней в горловине никогда не водилось, и совсем уже разъяренная металась там, на просторе Чудского озера.

— Давай, ходи сюда! — крикнул бригадир Николаю, взбираясь по тропинке к деревне.

Но Николай не пошел. Он дождался, когда все скрылись крайней избе, и столкнул мотобот в воду, вскочил его и быстрей-быстрей, пока никто не помешал, стал отталкиваться веслом, а потом, уже на глубине, включил мотор и, не оглядываясь, направил мотобот в горловину.

В горловине его вздыбило, и он со всего размаху шлепнулся днищем об воду, так что на какое-то мгновение даже остановился в своем движении, но мотор тут же взревел, и лодка полезла на волну и снова вздыбилась и шлепнулась днищем об воду, и так все время, пока мотобот не выбрался из горловины. Но когда и выбрался, то легче не стало. На просторе вовсю нес ветер. И волны, высоко задрав гребни, летели тысячами тысяч, и все на одну единственную лодку, в которой сидел Николай. И лодка с каждой волной раскланивалась, отбивая себе нутро, так, что все содрогалось внутри и у Николая.

«Ах!.. Ах!.. Ах!..» — шлепало днище, это мотобот шел по ровным волнам, но когда подходила самая крупная и подымала его на свой гребень, тогда мотор начинал реветь, и в ту же минуту мотобот срывался словно с горы и со скрипом, так что начинали двигаться в бортах доски, с треском — того и гляди развалится — всей своей тяжестью бил по волне, но новая волна тут же подхватыла его на свою вершину, чтобы снова сбросить вниз.

Оттого, что опять пошел дождь и стало вокруг серо, и не было видно берегов, Николай забеспокоился и, чтобы приободрить себя, начал приговаривать, ловя лицом ветер. «Ничего, ничего, Анна, доберусь... Ты не тревожься за меня, и не такое приходилось видеть, доберусь... — бормотал он. — Волна, верно, крутовата, но ничего... Скоро стемнеет, и на нашем берегу загорятся огни, и тогда мне виднее будет... Так что ты не тревожься. Тебе тревожиться нельзя... И не надо. Все будет хорошо. Это уж ты верь мне...»

«Ах!.. Ах!.. Ах!..» — шлепало днище. И это однообразное, почти равномерное шлепанье уже не мешало Николаю думать не только об Анне, о том, как она обрадуется, когда он войдет в избу и остановится на пороге, и как она, просветлев, пойдет к нему и коснется его своим тугим большим животом и мягко улыбнется ему, но не мешало думать и о бригадире. Конечно, Максим уже хватился и ругает его на чем свет стоит, но ведь бригаде все равно ночью на промысел не идти, а утром он будет у них, если стихнет, как штык будет, так что поругается и успокоится бригадир. Ну, а горючего пожжет — велика беда... А может, и не хватится бригадир? Да нет, как же, обязательно хватится! А как хватится, так обнаружат, что и мотобота нет. Это, значит, так у них будет: сначала будут ждать за столом и все поглядывать в окно, чего это, мол, он не идет. Потом пошлют кого-нибудь, скорей всего Степку, чтоб поторопил, вот тут-то все и откроется, узнают, что и меня нет, и мотобота нет. И только уж после этого выпьют и начнут разделывать меня.

«Баба у него рожает, — поначалу спокойно скажет бригадир. — Просился, чтоб я отпустил его, а я не разрешил. Без тебя, что ль, не родит, сказал ему. Ты, говорю, свое дело сделал, теперь на бок».

Тут, конечно, все засмеются, и бригадир будет доволен, что так здорово ответил. Но Степка не утерпит, вмешается.

«За такие дела из бригады гнать надо», — скажет он. Он непременно так скажет, потому что бригадир нет-нет да и оставит Николая за себя, а Степке это не нравится.

«Выгнал бы, а кем заменить? — скажет бригадир. — Такого, как Николай, поискать надо».

«Чем это он так на тебя упакал? — озлясь, присаливая матерком, скажет Степка. — И сам умотал, и мотобот увел».

«Да никуда он не денется, — скажет кто-нибудь из ребят. — Утром как штык будет. Давай дергай!»

Выпьют и начнут говорить о другом, о том, где лучше поставить мережи, в каких местах рыба больше ходит А он утром чуть свет к ним и пристукает. Еще спать будут... Здорово, ребята! «Вот, черт, смотри, Колька примотал!» — скажет бригадир. И все обрадуются, только один Степка будет хмурый.

Ахххх! — тряхнуло мотобот так сильно, что Николай повалился. Но, как и всегда, после сильной волны наступил затишек, и мотобот стал снова наращивать скорость, пошлепывая по малым волнам, и до новой большой успел проскочить добрую сотню метров.

Пока Николай думал обо всем этом, дождь перестал, и хотя стемнело больше, но зато стали видны огни на своем берегу. И Николай приободрился. Огни еще были далеко. Но разве в этом главное? Важно, что есть! Мотор работает, а коли работает, значит, все будет в порядке! И ты, Анна, не тревожься... Тут он вспомнил, что у его ног в мешке лежат пара судаков и щука, припасенные для Анны, и порадовался, что догадался вовремя отбросить. Анне сейчас свежая рыба в самый раз...

За думами о своих делах Николай и не заметил, как мотор стал гудеть ровнее, как все реже встряхивало мотобот, и вот уже совсем перестало шлепать днище, и лодка легко помчалась на огни. А они все ширились, ползли друг от друга, словно светящиеся раки, и Николай понял, что вошел в прибрежную полосу, когда волна идет уже прямо к берегу.

Да, удивительное дело, там на просторе волны катят с севера на юг, а тут сворачивают на восток — только успевай подруливать, чтобы не выскочить на отмель. А отмель тянется вдоль всего берега. Это об нее первую разбиваются самые крупные волны, и дальше уже идут со сбитыми гребнями. А ближе к берегу их встречают другие отмели и еще больше гасят, и уже после самой последней волны ползут к берегу совсем ручные и, еле пошевеливая пеной, припадают к краю суши.

Для причала есть определенное место, но до него далеко, километра два, и Николай решил пристать напрямую к берегу, против своего дома. Уж больно ему не терпелось оповестить Анну, что здесь он, здоров, чтобы она не тревожилась. И он прошел бы, потому что первая отмель не сплошная, в ней есть проходы, но было совсем темно, и только поэтому, сколько ни вглядывался Николай в воду, никак не мог различить отмель. На отмели всегда волны выше, они как бы приплясывают, а тут при невидимом небе вся вода однотонная, и что ж тут удивительного, если не разглядел и мотобот всей своей тяжестью врезался в первую отмель, о которую разбиваются волны. И сразу же заглох мотор. И тут же со всего размаху в корму двинула тугая волна и окатила полетевшего через мотор Николая. И не успел он встать, ослепший от воды и боли, как новая волна снова сшибла его.

«Мать честная!» — вскричал Николай и перемахнул через борт в воду. На отмели ему было всего по щиколотку. Он ухватился за борт, чтобы столкнуть мотобот, но куда там, мотобот даже не шевельнулся. «Вот это попал!» — задохнулся от растерянности и подступившей вплотную вины Николай. Оглянулся, словно надеясь найти кого-нибудь поблизости, чтобы позвать на подмогу, но никого не было, да и не могло быть в такую непогодь, и тогда он еще раз, навалившись всей грудью, попробовал сдвинуть мотобот, но тот уже был наполовину захлестнут водой, и волны свободно переливались через борт, затопив мотор. Николай еще раз с безнадежной тоской пошарил взглядом по темному берегу, но и берега-то не увидал, не то что людей, и побрел по отмели, и тут же ухнул по пояс, поплыл, потому что дальше было еще глубже,

Только выйдя на берег, он вспомнил о рыбе, но тут же и забыл о ней, подумав о том, как он будет все объяснять председателю. А тот мужик крутой... Ах, как неладно все получилось!.. Но Анне ни слова. Ей тревожиться сейчас нельзя, а что вымок, мокрый, так волна-то какая! Да и то, мол, у самого берега обмакнуло, так что все в порядке, Анна. Как ты себя чувствуешь-то?

У крыльца он отжался, сколько было возможно, потер щеки, чтобы она не видела, какой он озябший, глубоко передохнул и, как всегда размашисто, вошел в избу.

Она ждала его. Сидела за столом. Это он знал, что она уж не ляжет спать, будет ждать, сидеть за столом, прислушиваться к вою ветра, поэтому и улыбнулся так, чтобы сразу показать, что все в порядке.

Не отрывая взгляда от него, мокрого, почерневшего, вскрикнула и плача уткнулась лицом в ладони.

— Ну, чего ты... порядок, — стараясь говорить обыденнее, сказал Николай, — только у самого берега малость обмакнуло. Темно, да ведь у берега-то мелко...

— Господи, ну когда же кончится эта мука! — вскричала Анна. — И нет у тебя жалости... Господи-и... — И начала кататься головой по столу.

— Анна... — Николай тронул ее за плечо, не в силах смотреть на то, как она мотает головой по столу, и закрыл глаза, и сразу же, как только закрыл глаза, у самого в сознании вздыбились волны, захлопало днище, засвистал ветер, и все это вместе слилось во что-то такое ненужное ни ему, ни Анне, от чего давно бы надо освободиться, что он, пожалуй, впервые глубоко, по-настоящему понял страдание жены и ему стало ее жаль.

— Анна, не плачь. Уйду я с промысла... Уйду...

Так он еще никогда не говорил. Анна затихла и, словно пробуждаясь, медленно поглядела на него.

— Честно? — спросила она.

— Честно.

И тогда она заплакала тихо и, радостно улыбаясь, глядела на него сквозь слезы.

Он ничего не сказал ей про мотобот, врезавшийся в отмель. И она спокойно уснула, прижавшись к его руке. А он уснуть не мог. Все слушал гул ветра и ждал, может, стихнет, но ветер не стихал, он все больше набирал силу, несся уже с ураганной яростью, и слышно было, как стонали старые деревья.

Неожиданно Анна стала ворочаться и вдруг проснулась.

— Поясница болит, — простонала Анна. — Коля, милый, иди за машиной... Ой!

Николай вскочил с постели, кое-как оделся в мокрое, еще не просохшее, потому что в эту минуту ему и в голову не пришло где-то искать другую одежонку, и выбежал на улицу.

Его чуть не свалил ветер. Он нес песок, развевал дюны, срывал с дороги землю, и было видно, как бешено неслись облака, то открывая, то затягивая светлую, словно освещенную электричеством, луну.

— Иван Васильич! Иван Васильич! — застучал в окно соседу Николай.

На него будто из воды глянуло бледное лицо шофера.

— Чего тебе?

— Анна рожает... Давай! Быстрее! — И побежал обратно.

Анна, уже одетая, сидела с узелком в руке.

— Пошли, пошли, — заторопил ее Николай и, придерживая за руку, помогая, повел к крыльцу. И только вывел, как тут же подошла и машина.

Сам он ехал в кузове, посадив Анну в кабину. Машина подскакивала на выбоинах, ухабах, и Николая мотало из стороны в сторону, но он ничего не замечал, как не замечал и ветра, думая только о том, чтобы у Анны было все хорошо, и даже мечтать боялся о будущем ребенке.

Через час он уже ехал обратно, оставив Анну в родильном доме, и теперь думал о мотоботе, о том, чтобы как-то вызволить его с отмели.

Мотобот лежал на боку. Было такое впечатление, будто его насмерть ухлестало водой, прижало к отмели левым бортом, разворотив правый.

Николай остановился у края воды, глядел, не отрывая взгляда от черного днища, вздрагивавшего от глухих ударов взъерошенных волн, и видел, как после каждого удара отходит от борта длинная доска и, пружиня, становится на место, чтобы с ударом новой волны отойти снова.

А ветер не утихал, он валил широкой, плотной массой, во весь неохват Чудского, гоня на берег белые волны. И в воздухе стоял от них непрерывный гуд, и пахло поднятой со дна водой, отдававшей водорослями и застоем.

У берега, в пене, у самых ног, неподвижно лежали обломки досок, черные, просмоленные, со свежим колючим переломом, белевшие на изломе, как кости.

«Все... теперь все... А надо бы только взять чуть левее, и прошел бы, — с отчаянием думал Николай. — Или бы оставить на глубине, бросить бы якорь, и порядок... Так ни черта же не было видно! А теперь худо, ох худо мне будет, ведь три с половиной тысячи стоит мотобот-то... Откуда? Где их возьмешь?.. А его все молотит и молотит... Добивает...»

— А где же остальные-то? — услышал он дрожащий голос бригадировой женки и только тут заметил еще несколько рыбацких женок, — они медленно подвигались к нему, готовые в любую минуту закричать от беды.

— В бухте они, в бухте! Целы! — закричал он. — Целы! Это я один пришел...

— Зачем? — это спросил председатель. Он прямо к самой воде подъехал на своем газике и теперь глядел, как волны доламывали мотобот. — Зачем, я спрашиваю, приехал?

— Так... чтобы Анна не тревожилась, — ответил Николай и тут же почувствовал всю несерьезность своего объяснения и всю тяжесть своей вины.

— Чего? — крикнул председатель и дернул несколько раз правым веком — это была у него такая манера, когда он сердился, — и придержал рукой кепку, чтобы ее не сорвало ветром.

Николай промолчал, понимая, что никакие объяснения не помогут.

— Та-ак... — в раздумье, тихо сказал председатель, и это было самое страшное. Если б кричал, было лучше. — Та-ак... А бригадир с бригадой, значит, в бухте? И без мотобота... Значит, ты мотобот угробил, и план сорвал, и бригаду подвел... Н-ну, я тебе покажу!..

— Так ведь Ане-то рожать приспичило! — послышался голос жены Ивана Васильевича. — Только что с моим в роддом они ее отвезли.

Председатель не сказал больше ни слова, вскочил в газик и уехал.

Разошлись, успокоенные, и рыбацкие женки. И только один Николай долго еще стоял на берегу, глядя, как волны все же оторвали длинную доску и она поплыла, качаясь на волнах, к берегу. В одном месте, на отмели, застряла, но водой подхватило ее и немного спустя подмыло к ногам Николая.

1971