Деревянные пятачки

Утонул Никитин

Вот уже третий день ищут его. Четыре лодки на равном расстоянии, выстроившись в ряд, тянут то капроновый шнур, унизанный проволочными кошками, то невод, — и все не могут найти Никитина. Кошки цепляются за всякий сор, замирают, и тогда кто-нибудь из пожарных встревоженно кричит: «Стой!» — и все разом начинают подтягивать шнур. Он идет туго, тяжело, и каждый боится, как бы груз не сорвался с крюка, старается тянуть мягче, бережней, и все, округлив глаза, выжидательно смотрят на воду и матерятся, увидав вылезающий из воды черный, с осклизлой корой, громадный сук. Стряхнув его, снова тянут капрон.

И так с утра дотемна. Озеро в эти дни спокойное, хотя стоит уже ноябрь. В другой год в это время оно бьет накатами, баламутится, швыряет волны так, что не убранную на берег лодку в одночасье захлестывает водой и взбудораженным илом. Но в этом году озеро спокойно. До удивления. Гладкое, хоть царапай иголкой — останется след. И только одна уклейка тревожит его, плещется на середине.

Таким озеро было и в тот день, когда утонул Никитин. Уже несколько дней оно такое спокойное. Будто ничего и не случилось. И поэтому особенно неприятно видеть его непроницаемую гладь. Небо серое, и над землей мгла. Оттого оно тусклое, похожее на громадное бельмо.

Он утонул между одиннадцатью и двенадцатью ночи. Решил проверить сетку. В темноте. Потому что сетями ловить нельзя. У него была пятидесятиметровка, крупноячеистая ряжевка. Еще лет десять назад рыбы было много в нашем озере, но ее изрядно подловили рыбаки райпищеторга. У них был полукилометровый невод, «частик», и летом и зимой они тягали его, все брали — и крупную, и мелочь. Крупная уходила «налево», мелочь в магазин, — там продавали ее за бесценок. Глядя на них, обзавелись сетками местные, потому что понимали — рыба истребляется. Но ставили только ночью, чтобы никто не видел, иначе бы посчитали за браконьеров. И Никитин ловил. Он ставил только к празднику, — в магазине свежей рыбы, как правило, не бывало, а его жена хорошо делала рыбники, и к ним приходили гости.

Вот уже третий день ищут его. А он лежит на дне, и в каком месте — этого никто не знает. Поэтому «тралят» по всему озеру. Правда, прежде чем ходить по всему, сняли никитинскую сеть, чтобы она не мешала. Никитин поставил ее против пляжа, на середине широкого плёса. Найти днем ее ничего не стоило: к ней был привязан буек — березовый чурбак. Потяни за него, и со дна начнет подыматься сеть. Из нее выпутали всего одного подлещика. Больше ничего не попало. И только уже после того, как сеть сняли, стали бороздить по всему озеру. Капроновый шнур с кошками не оправдал себя, тогда решили завести невод. Тянуть его было тяжело, он тоже сгребал со дна все, что попадало на его пути. Но, кроме двух щук и всякого сора, невод больше ничего не достал. Это было на второй день.

На берегу все это время, пока искали, стояла дочь Никитина. Глядела на воду, на пожарных, ищущих ее отца. Иногда ее губы кривились, начинали вздрагивать, и тогда лицо сразу принимало озябшее выражение. Когда лодки пожарных направились к берегу, потому что стало темнеть, она, опустив голову, медленно пошла домой.

«Завтра с утра начнем!» — крикнул один из пожарных, работавший вместе с ее отцом.

Она не повернулась.

Утром начался третий день поиска. Рассвело поздно. Солнце так и не пробилось. Мгла стала еще гуще, и начала сыпать какая-то морось. И лодки в таком сером воздухе, на такой тусклой воде стали казаться очень большими, и все черными, хотя две из них были голубого цвета.

На озере было тихо, а на земле шла жизнь. Бежали в школу ребята. Смеялись, кричали. Как всегда, озабоченно мчался по шоссе автобус, на минуту резко тормозил у остановки и, напряженно рокоча, мчался дальше. Открывались магазины. Из пекарни увозили свежий хлеб.

А Никитина все искали...

Звенел электрический звонок в школе. И наступала перемена. И школьный двор оглашался криком и шумом. Как всегда, озабоченно проносился автобус, тормозил у остановки и, напряженно рокоча, мчался дальше. Закрывались на обед магазины.

А его все искали...

Теперь уже все в поселке знали, как было дело. Знали весь прожитый Никитиным последний день.

Перед каждым большим праздником всегда кто-нибудь да режет свинью. Не всякий это умеет сам, и потому просят Никитина. Он не отказывается. Сибиряк, охотник, он снимает со стены широкий нож в чехле из сохатиной кожи и идет, большой, несколько медлительный, покуривая на ходу «Север». Лицо у него крупное, с большим искривленным носом, длинные узкие глаза чуть оттянуты к вискам — всегда спокойные, живущие согласованно с хозяином, за твердыми губами скрыт сплошной костяк пожелтевших от курева зубов. И руки у него крупные, привыкшие иметь дело только с грубыми вещами: с железом, с бревнами, с толстыми канатами, — поэтому когда он здоровается, то просто опускает в ладонь другого свою тяжелую кисть, никогда не сжимая пальцев. Он даже шутя не любит похваляться силой.

Его уже ждут. Хозяин приветливее, чем обычно, здоровается с ним и, несколько заискивая, ведет к сараю.

— Помогать надо? — спрашивает он Никитина, в то время как тот изучающе окидывает взглядом налитую жиром малоподвижную тушу с маленькими звериными глазами.

— Один.

Он всегда управляется один.

Хозяин тут же выходит, притворяет плотнее дверь, закуривает. И вздрагивает от неожиданности, хотя каждую секунду ждал этого короткого пронзительного визга. «У него легкая рука», — так говорят про Никитина в поселке.

Из сарая он выходит спокойный, даже тени волнения нет на его лице.

— Палить на костре будешь?

— Где его подымешь! Паяльной лампой управлюсь, — стараясь говорить деловито, под стать Никитину, отвечает хозяин и бежит за лампой.

Пока хозяин палит, Никитин курит, сидя неподалеку на бревнах или на камне. Пробегает мимо хозяйка, уважительно здоровается с ним. Он приветливо улыбается, называет ее по имени-отчеству, и если она еще молода, крепка, то непременно проводит ее повеселевшими глазами.

После того как боров разделан и хозяйка уже успела изжарить ливер, хозяин любезно приглашает Никитина к столу. Никитин не отказывается — таков порядок. Садится, аккуратно берет сильными пальцами стаканчик водки. Тут он считает своим долгом сказать хозяевам приятное. И он говорит:

— Ничего кабанчик. Подходящий!

Выпив сколько предложено, благодарит и уходит. Хозяин сует ему кусок мяса, завернутый в газету.

Так было и в канун этого праздника.

...Уже третий день ищут его. И уже усталость и раздражение овладевают пожарными — хоть и посменно, а у каждого из них часть праздника ушла на поиск. И где-то возникает сомнение: да утонул ли он? Но есть две детали, которые не дают сомневаться. Перевернутая лодка. Ее нашли у большого острова. И собака, охотничий пес Никитина. Она в полночь ворвалась в дом мокрая, металась по кухне, лаяла, взвизгивала, кидалась к дверям, и жена Никитина побежала за ней к озеру.

Темно и глухо было на озере в этот час. Ни воды, ни неба, ни берегов. И тишина. Какая мертвая тишина! Только слышно было, как металась у края воды и скулила собака.

— Коля! — Она крикнула сначала негромко, будто он мог быть близко от нее.

Он не ответил. Тогда она закричала:

— Коля!

Над тихой водой далеко понесся ее голос. Но из темноты никто не отозвался.

— Ко-ля! — И, обхватив голову, она побежала к соседу, к тому, у кого он брал лодку.

Оказывается, он не дал ему лодку, сам решил на эту ночь поставить сеть. И появилась надежда, а может, ничего не случилось? И Николай дома!

Но дома его не было. И собака все никак не могла успокоиться. «Где же тогда он взял лодку?»

Как позднее выяснилось — у Олега Овчинникова. У многих уже лодки были вытащены на берег — на зиму, и оставалось на воде пять-шесть, не больше. Осталась и у Овчинникова.

Предполагается: Никитин, взяв у Овчинникова весла и ключ от замка, пошел к озеру. Хотя было и темно, но он легко нашел лодку. Она была вся в воде. Затоплена. Дожди, волна — удивительного в этом нет. С его силой ему ничего не стоило вытянуть ее на берег и перевернуть, чтобы вылить воду. После этого он ее столкнул и поплыл к сети. Если бы все это происходило днем, то он, конечно же, увидал бы, что лодка течет, и течет сильно, но было темно. Будь он в ботинках, то сразу бы почувствовал, что в лодке вода, но на нем были болотные резиновые сапоги. Собака, по всей вероятности, сидела. на корме. Он греб и греб, не замечая, что вода набирается в лодку. Набирается быстро. В какую-то минуту он это должен был понять. Возможно, он шагнул к корме, и тут вся громада воды, находившаяся в лодке, хлынула к корме. И лодка стала тонуть. И Никитин оказался в воде. Плавать он не умел.

И третий день уже подходил к концу, а его все еще не могли найти. Осенью день короток — светает поздно, темнеет рано. А тут еще к тому же мгла. Небо за все это время так и не прояснилось. Был бы ветер — разогнал бы хмару. Но и ветра не было. Стояла тишина. Такая же, как в доме Никитина. Там днем и ночью горел свет — почему-то не выключали. Возможно, в этом была какая-то надежда. В доме не говорили, всё делали молча. И те, кто приходил, тоже молчали, потому что спрашивать или болтать постороннее — каждый понимал — не надо, нехорошо. Был милиционер, он спрашивал, как все случилось.

— Ушел в одиннадцать часов... Больше ничего не знаю.

— Пьяный был?

— Нет.

Тогда она еще плакала, но вот теперь, уже на третий день, только молчала. Все делала тихо, боясь даже стукнуть. Ночью долго сидела у окна. Ждала. Хотя уже знала — ждать нечего. И если думала, то думала только об одном: скорей бы нашли его. Уже в этом находя утешение, потому что он все время ей виделся лежащим на дне. Дочь тоже не могла спать, хотя и была в постели. Время от времени она тихо плакала. Жалела и отца, и мать, о себе как-то мало думала. Ей уже было семнадцать лет.

С утра четвертого дня снова начались поиски. К весельным лодкам присоединилась моторка. Весельные лодки, выстроившись в ряд, шли медленно. Моторка тоже шла на малых оборотах. Озеро и в этот день было спокойное, гладкое, хоть царапай иглой. Небо было серое, непробиваемое. И над землей и водой — мгла. И безветрие.

Никитина нашли к вечеру.

1968