Деревянные пятачки

Серебряное пятно

Чаек не видно, и ничего не видно: ни берегов, ни маяков, одна вода, беспредельная, во все стороны. Не надо большого воображения, чтобы представить себе море, даже океан. Но это Ладога, озеро. Витька стоит на палубе маленького рыболовецкого тральщика. Зеленоватые тяжелые волны накатываются откуда-то из далеких, неведомых просторов, подымают и опускают судно. Поднимут — много воды, опустят — совсем мало. А если разыграется шторм? Ладога капризна. Вот сейчас тихо, только гладкие волны подымают и опускают на своих гребнях тральщик М-24, на котором впервые в жизни ходит Витька Пронин. Он матрос, единственный рабочий. Остальные — начальство: капитан, помощник капитана, механик, тралмастер. Все они знают свое дело, и никто заменить их не может. А его, Витьку, каждый может заменить, потому что он матрос. Простой матрос, к тому же всего первые сутки на этом судне, да и вообще всего первые сутки на Ладоге. До этого дня Ладогу он знал только с берега, ну, на лодке выходил на рыбалку, но чтобы так далеко забираться — никогда еще не приходилось. Озеро. Ничего себе озеро! Вот уже несколько часов идут и идут прямым ходом, и никаких берегов. Одна вода. И откуда столько ее набралось? Ничего себе чашечка! Озеро. Море, самое настоящее море. Если берегов не видно — значит, это море. Вряд ли Цимлянское море больше Ладоги. А если говорить о глубине, то и сравнивать нечего. Больше ста метров глубина Ладоги. Никто еще никогда не доходил до ее дна — живой, конечно.

А чаек не видно. Сколько ни вглядывайся, не увидишь. А стоит только бросить рыбину за борт, так... вот чудеса.

Витька взял круглого подлещика, оглянулся, чтобы никто не заметил, и бросил за борт. И как только подлещик коснулся воды, сразу же поднялась от воды чайка и, тяжело подминая крыльями воздух, полетела к тральщику. Откуда она взялась? Откуда она узнала, находясь не меньше чем в километре от Витьки, что он бросил рыбину — именно рыбину: ведь мог бросить и бумагу и тряпку. И бросал нарочно бумагу и тряпку, бросал, и не летели, а вот стоит только кинуть рыбину, они тут как тут. Вот еще одна поднялась, еще... И летят прямо к тральщику. И уже орут, отнимая у той, которая подхватила подлещика.

— Ты чего дурака-то валяешь? — доносится из рубки голос капитана. Он смотрит на Витьку в открытую дверь. Удивительно, когда Витька бросал рыбину, капитан сидел к нему спиной и никак не мог видеть, а теперь смотрит и выговаривает.

— А чего? — на всякий случай прикидываясь простачком, спрашивает Витька и пялит на капитана круглые, зеленоватые от воды глаза. — Чай скипел, кубрик прибрал.

— А рыбу зачем бросаешь?

— Какую рыбу?

— Трави еще мне. — Капитан закрыл дверь и снова сидит к Витьке спиной.

Витька его знает давно, как себя помнит. Только тогда капитан еще не был капитаном, был парнем, таким же, как он, матросом, потом ушел в армию, а уж после армии стал капитаном. Курсы кончил. Теперь ему лет двадцать семь. Женатый. Двое пацанов каждый раз встречают его, когда он сходит на берег. Витьку он взял нехотя. Тетка упросила. Кроме тетки, у Витьки никого нет. И чего ей взбрело в голову, что он отбивается от дома? Плохо учится. А зачем учиться? И так можно прожить. Не все ученые. Вон сколько в колхозе неученых. Живут. А пока молод, надо брать свое — гулять, дружить с ребятами, рыбалить, в кино ходить. Как послушаешь взрослых, так на то же и выходит: «Самая золотая пора — молодость. Потом уж не нагуляешься, не вернешь». Жалеют свою молодость. А когда парень живет как ему хочется, наслаждается своей молодостью, то осуждают, лоботрясом зовут. Чудны́е. Из зависти, что ли? И тетка тоже: «Что с тобой делать — ума не приложу. Совсем от рук отбиваешься. И когда ты будешь самостоятельным?»

Ну вот, теперь он самостоятельный. Зато и от ее рук отбился. Матросом стал. Вчера вечером вышли. Вот уже ночь прошла, а он еще и глаз не сомкнул. И ничего, и спать не хочется. Даже интересно: что-то во второй раз вытянут тралом? В первый килограммов десять попало, а таскали трал часа три. Рыбачки тоже. А еще — «чего дурака валяешь?».

— А сам-то чего валяешь? — Это сказал Витька вслух и плюнул за борт. «А помощник спит, — подумал он. — Чего ж ему не спать? Тесть капитану. А какой он помощник, он и сам-то всего первый месяц на тральщике. До этого колхозником работал, был одно время председателем — сняли, подался на курсы и вот теперь — помощник».

— Зови всех наверх! — крикнул из рубки капитан. — Трал подымать будем.

— Дело! — звонко ответил Витька и побежал в кубрик, дернул за ногу тралмастера, спокойного, молчаливого дядьку лет под пятьдесят. Тот словно бы и не спал, тут же встал и спокойно стал подыматься на палубу.

— Дед, вставай! — толкнул он в бок помощника капитана. Толкнул подходяще, а то уж больно сладко храпит, будто и не на судне, а дома на печи развалился, черт косматый.

— Какой я тебе дед? — огрызнулся помощник.

— Давай, давай, капитан сердится, я тебя второй раз бужу. Трал подымать надо.

— Чего ж плохо будил-то, комар тебе в ухо, — уже встревоженно бормочет помощник и торопливо натягивает с лоснящимися раструбами резиновые сапоги. Со сна лицо у него все мятое, под глазами бугры, а глаз, считай, и не видно — во как храпанул!

— Давай, давай, в третий раз будить не буду, сам капитан придет. Команда серчает. — И хохочет, видя, что помощник, цепляясь за каждую ступеньку, неумело лезет наверх. Ничего себе помощничек.

На палубе солнце. Ладога стала еще огромней, теперь уже вокруг вода и солнце, солнце и вода, и ничего больше. Волны стали покатее, этакие широкие валы, идут один за одним, гладкие, как тюленьи спины. У борта стоят все, поднялся и механик из своего машинного отделения. Наступил самый торжественный момент — подъем траловой сети. Рыба, черт бы ее побрал, ходит там, где ей вздумается. Говорят, есть рыбьи тропы, но мало кто их знает. Нет и самолета, который бы указывал, где бродят косяки, поэтому вся надежда на капитана. Хороший капитан знает Ладогу, как свою ладонь. Но бывает часто, что и хороший капитан зря таскается по воде, а какой-нибудь незадачливый вдруг подцепит тонны две, а то и три за одну тоню. Тут тебе сразу и заработок и план.

Рокочет лебедка, наматывая трос. Все ближе к тральщику сеть. Когда рыбы много, то еще метров за двадцать от катера всплывает белым пятном мотня. И тут всплыла.

— Есть! — ликующе закричал Витька и окинул взглядом рыбаков. Улыбаются, щурятся, словно смотрят на солнце. Молодец капитан! Знает свое дело. Ах, как повезло всем, что у них такой капитан! От капитана все зависит, вся жизнь команды, ее счастье, ее судьба, даже настроение зависит от капитана. Толковый капитан — и жизнь толковая у людей, а попадется бестолочь, начнет дергать катеришко туда-сюда, не зная ни Ладоги, ни рыбы, — и команде хоть плачь. Пожаловаться бы на такого капитана, чтоб сняли его, другого поставили, да попробуй пожалуйся, — хорошо, если снимут, а если оставят, каково тогда работать? Съест тогда капитан жалобщика, на берег спишет, дружкам своим, капитанам, накажет, чтоб не брали жалобщика на свои суденышки. И не возьмут — кому нужен жалобщик? Так и молчит команда, кряхтит, меж собой другой раз перекинется забористым словцом и опять молчит...

Но, слава богу, на тральщике М-24 капитан что надо. Не гляди, что молодой, а все рыбьи повадки знает, как своих пацанят. Толковый капитан! Не кричит, не горячится, а спокойно отдает команду, как надо тянуть сеть, а у самого в голосе булькает радость.

— Тонны две будет, а? — спрашивает всех сразу Витька. На меньшее он не согласен. Две тонны, а как же иначе!

Но никто ему не отвечает, только у всех порхает на обветренных губах сдержанная улыбка. А чайки уже тут как тут. Орут, скрипят, каркают, выхватывают из Мотни верхних рыбешек. И кто это придумал, что у чаек тонущий, печальный крик? Безобразно орут они, хуже ворон.

«Пальнуть бы их из ружья, чертей окаянных!» — со злостью думает Витька и не понимает, как могут так спокойно относиться рыбаки. А рыбакам хоть бы что.

— Рыбы-то сколько утащат! — кричит капитану Витька.

Но капитан тоже не обращает на чаек внимания. Он машет рукой, и лебедка вновь визжит, с трудом наматывая на вал стальной трос. Теперь уже почти вся сеть на палубе. Надо тянуть мотню. А она уже у самого борта. Вот это рыбы!

— Тонны три, не меньше, будет! — кричит в азарте Витька.

Но ему никто не отвечает. Лица у рыбаков почему-то стали хмурыми. И чем ближе тоня к людям, тем сумрачнее становятся они. Что за черт? Чего они не радуются? Рыбы — битком, вся мотня набита, как селедками. Только бы не оборвалась...

А мотня уже раскачивается над палубой. В ней кишит серебро.

— Сиги! Это сиг, сиг! — орет Витька. Никогда еще столько враз сигов ему не приходилось видеть. Лучшая рыба. В сельском магазине ее никогда не бывает. Ловят много, а вся уходит куда-то. И никогда не попробовал бы ее Витька, если бы сам не рыбалил. Несколько раз попадались ему на удочку сиги. Он-то знает эту рыбу. — Сиги! — орет он.

Но почему-то и на этот раз никто не радуется. Витька вертится у мотни. И отскакивает. К его ногам льется хлещет серебряный поток. Это тралмастер открыл мотню. Вся палуба в кипящем серебре. Радоваться бы, но все молчат, хмуро смотрят на рыбу.

— За борт! — кричит капитан и сам, схватив большую лопату, начинает торопливо сбрасывать сигов в воду. И все остальные кидают ее, выплескивают.

Чайки обезумели. Не успевают сжирать. И словно весенний измятый лед, все большим кругом охватывает снулая рыба суденышко.

— Быстрей! Быстрей! — орет капитан.

«Что же это такое?» — хочет спросить Витька, но спрашивать боится. Далеко-далеко виднеется катер. Вроде он идет к ним. Капитан все чаще и тревожнее посматривает на него. А чайки орут, их тысячи. И все равно не управляются с выброшенной мертвой рыбой. Она уже, как пена на солнце, сверкает своей белизной. Рыбаки тяжело дышат, все потные, и Витька потный, хотя и не понимает, что происходит, зачем выбрасывают первоклассных сигов. Правда, они не крупны, каждый, как на подбор, граммов двести, больше не будет. Но Витька и такому бывал всегда рад, когда он попадал на удочку. А тут целый косяк завалился. Но он ничего не спрашивает, он понимает: значит, так надо. Только зачем так надо, ему еще невдомек.

А катер все ближе.

— Быстрей! — И капитан матерно ругается. А чайки орут, вот теперь они уже стонут, даже плачут. Со всей Ладоги, черти, собрались. И рыбы уже не видно. И на палубе ее нет. Вся за бортом. А катер еще далеко, хотя и можно его разглядеть.

— Тральщик, — успокоенно выдыхает капитан. — Пошли скорей.

И механик срывается в свое машинное отделение. И вот уже капитан резко разворачивает штурвал, и катер М-24 уходит в сторону. Идет без сетки. Легко. И все дальше серебряное пятно чаек. Они сидят на воде. Отдыхают. Сытые.

— Дядя Митя, зачем бросили? — спрашивает Витька тралмастера.

— «Незаконник» попал, черт его сунул. Ладно, хоть на инспектора не нарвались.

Легкий, освежающий ветерок проносится по палубе. Смывает в Ладогу рыбий настой. Сушит крашеные доски.

То, что несколько минут назад произошло, глубоко потрясает Витьку. Выбросить столько рыбы... Зачем же так делать? И рыба погибла, и пользы никакой, кроме как чайкам, этим прожорливым, ненасытным птицам.

— А как же получилось, дядь Мить?

— А так, что не надо было брать частик, — хмуро отвечает тралмастер и, словно досаду, смахивает с коричневого, обветренного лба липкий пот.

Что такое «частик», Витька знает — это мелкоячеистая сеть.

— Новые на станцию поступили, может, на селедку готовили в океан, а попали к нам. Да ведь я же говорил Александру, чтоб не брал, а он ухватился — капроновые. Вот тебе и капроновые... — вздыхает тралмастер и идет к лебедке: пора снова запускать сеть.

— А если еще раз попадет «незаконник»? — говорит Витька, и голос у него становится жалостливым, как у мальца-несмышленыша. Вообще-то Витька — парень отчаянный, он даже с девчонками не теряется и не одну тискал по углам, но тут произошло такое, что ой-ой...

Но тралмастер не отвечает. Просмоленными, в черных трещинах толстопалыми руками он включает лебедку, и мотня отрывается от палубы.

И снова катер М-24 тянет за собой траловую сеть. С широко разинутой, жадной пастью она тащится за судном и слепо захватывает все, что попадает на ее пути.

Капитана сменяет помошник. К этому времени на палубе уже все готово к завтраку. На крышке люка стоит большая алюминиевая кастрюля, в ней уха — первая Витькина уха. Когда варил ее, боялся не угодить рыбакам, а теперь, после всей этой истории с «незаконником», Витька равнодушен, ему наплевать. Но уха нравится, видно: едят и не ругают кока. Сейчас Витька — кок. В обязанности матроса входит еще и готовить пищу, кормить рыбаков. Матрос должен уметь делать все. И все выполнять беспрекословно, потому что он на катере единственный не специалист. Ну что ж, он все делает. Ешьте!

И рыбаки едят. Хлебают молча. Потом, когда уха уже съедена, выбирают рыбу.

— Сигов отобрал на обед? — спрашивает капитан. Килограммового окуня держит на растопыренной ладони и посыпает солью.

— Каких сигов? — спрашивает Витька.

— Дурак, — не глядя на Витьку, бросает капитан. У него большой рот, крепкие белые зубы: когда он смеется, то, глядя на него, хохочут все, но смеется он редко. Сейчас его рот Витьке кажется еще больше, — он его раздвигает от уха до уха, заправляя в него большие куски окуня.

Конечно, надо было бы оставить на обед «незаконников», но он совсем позабыл про это, глядя, как уничтожается первоклассный сижок.

— А все же рыбка ходит, есть рыбка, — наливая из чайника в кружку, миролюбиво говорит механик. Ему лет сорок, на палубе он бывает редко, только когда опускают и достают сеть, а так все время сидит возле своих машин, поэтому на палубе всегда с пристальной любовью вглядывается в Ладогу, в ее то синие, то зеленоватые, то черные воды. Глядит на небо, шарит по нему взглядом, улыбается. — Главное, рыбка есть!

Но ему никто не отвечает. Да и что толку в этом пустом разговоре?

— А если опять попадет «незаконник»? — обращается к нему Витька. Он никак не может забыть серебряное пятно мертвых сигов.

— Какой «незаконник»? — зло спрашивает капитан. — Что ты болтаешь тут? Никакого «незаконника» не было. И не трави мне! Усвоил? — Он поднимается и уходит спать.

Уходит и механик, но, прежде чем спуститься к своим машинам, еще раз окидывает улыбающимся взглядом громадное небо с легкими волнистыми облаками, солнце, зацепившееся за край прозрачной тучки, и воду, которой нет конца и края.

Тралмастер начинает пить чай. Пьет он его помногу, кружек шесть-семь. Витька оставляет ему чайник, забирает всю остальную посуду. Моет ее. И ложится спать. Он тоже всю ночь не спал, и стоило только залезть на верхнюю подвесную брезентовую койку, как тут же на него навалился сон, теплый, ласковый, дурманящий.

Проснулся Витька от голоса дяди Мити. Начинался подъем трала. Солнце уже стояло высоко. По Ладоге сквозил тугой ветерок. Вода, ерошась, бежала на юг. Катер стоял, покачиваясь на волнах. Урчала лебедка, наматывая трос. Все ждали, навалясь грудью на борт, когда всплывет мотня. Больше пяти часов таскал сеть помощник капитана. Должно же что-нибудь попасть?

Но вот уже и стеклянные шары, а мотни не видно. Рыбаки сильными, ухватистыми руками перебирают шесты, складывают на палубе сеть, а мотни все еще не видно. Не всплывает проклятая! У капитана не лицо, а камень. Только руки все быстрее и проворнее тянут сеть. Но вот же и мотня показалась: лезет из воды, как тряпка. Да тряпка и есть! Рваная, одни лохмотья. И в ней трепыхается единственный окунишка, застрявший жабрами.

Все стоят и молча глядят на сеть.

— Я ж говорил ему, чтоб не шел близ гряды, — недовольно роняет слова тралмастер. — А он прет и прет, окуня хотел захватить.

Помощник капитана как-то по-дурацки улыбается и разводит руками. Теперь все смотрят на него. Капроновая сеть — дорогая штука, и вот вместо нее — лохмотья. Механик начинает часто-часто переступать ногами, что-то шепчет, наверно ругает помощника, но сдерживается, ждет, что скажет капитан. И Витька ждет, что скажет капитан. Вообще-то он даже доволен, что «частик» разорван, по крайней мере не будут уничтожать рыбу зазря. Но все же, что скажет капитан? А капитан молчит. Он только смотрит, не мигая, на своего помощника. Смотрит и вспоминает, как получилось, что он взял его к себе на катер. Он, конечно, мог бы взять другого, опытного помощника, взамен своего, которого перевели на тральщик капитаном, но тут как раз и подвернулся тесть, он только что кончил курсы. Ему бы надо походить в матросах хотя бы одну путину. А он сразу в помощники. Жена упросила, ей спокойнее будет, если они станут работать вдвоем. И отказать было неловко. Взял в помощники. А какой он, к черту, помощник! Но при людях не будешь ему выговаривать. Тесть. А и скажи — дочке нажалуется, дома неприятности будут.

— Ну, чего застолбились? — глухо сказал всем капитан. — Не то бывает. Давай, дядя Митя, запасную, а эту чинить. Черт ее, эту Ладогу, знает да тюлень.

— Заменить можно, да ведь непорядок, Сашка, — сказал тралмастер. — Он и другую запорет.

— Не бойся.

— Я не боюсь. Только уж больно ты спокойный нынче. Был бы кто другой на месте твоего тестя, ты бы показал, как тюлень рыбу жрет. Ну да и то сказать, сетка-то не твоя, государственная. Верно?

Капитан приблизился к нему и тихо сказал:

— Ты не трави мне, ты мой характер знаешь. Я не работаю с теми, кто мне поперек становится. Не нравится у меня — иди на другой катер. Держать не буду. Усвоил?

В глазах тралмастера мелькнули черные искры. Витька ждал, что он скажет сейчас такое капитану, что тот заткнется, но дядя Митя сдержал себя.

— А и ладно, — сказал он, — ты капитан, ты и в ответе за все. Только и нас поимей в виду, зазря неохота работать. Считай, день прошел, а кроме убытку — ни хрена.

— Ладно, сейчас пойдем к Конивцу, там возьмем. Только быстро давай. У Конивца рыба завсегда табунится к вечеру.

Не сразу, но наступил и вечер. Катер М-24 шел вдоль острова. Навстречу ему попался тральщик М-37.

— Как дела? — крикнул из рубки Сашка-капитан.

— Плохо, — ответил М-37. — А у вас?

— Не слаще!

И разминулись.

К ночи поднялся ветер. Ладога заиграла. Волны с нахлестом шлепались о маленькие борта тральщика, сбивали его с курса, мыли палубу. Пошел дождь. Витька забрался в кубрик. Он лег, но долго не мог уснуть, все думал о прошедшем дне. Каким большим и сложным он показался ему! Раньше, когда рыбаки приходили домой с малым уловом, над ними потешались ребята, смеялся над ними и он, Витька Пронин, но только теперь он понял, до чего нелегкая и незадачливая жизнь рыбацкая... Все зависит от удачи. Она, конечно, могла бы приходить почаще, но для этого надо что-то еще знать капитану. Ему надо быть толковым, но это очень трудно — быть толковым. Наверное, надо родиться таким, чтобы знать Ладогу, понимать рыбью жизнь, как, скажем, тюлень. Тут, может, особое чутье надо иметь, может, нужен талант, чтобы водить тральщик верным путем, где ждут только удачи. Но где же взять этот талант, если его нет, поэтому и приходится тягать трал наудачу. А удача — она такая штуковина, что за хвост ее не ухватишь...

Примерно так думал Витька и не замечал и не знал, как он поумнел за эти первые сутки. А сколько таких дней ждет его еще впереди?..

А катер идет, машины работают, и где-то в глубинах Ладоги тянется с широко раскрытой пастью громадная сеть.

1963