Деревянные пятачки

Письмо с дороги

Раннее утро. В купе все спят. И только я, склонившись над маленьким столиком, пишу. За окном в сыром тумане мелькают унылые поля, тянутся сумрачные леса. Предрассветным утром, да еще осенним, всегда немного грустно. Я и смотрю и не смотрю в окно. Осенняя грусть так подходит к моему сегодняшнему состоянию. Но и только, уныния нет... Милый друг, ты как-то давным-давно читал мне чьи-то стихи: «Ты красивая и не злая, ты простишь и поймешь меня...» Эти же слова теперь, спустя двадцать лет, я возвращаю тебе.

Ты, наверное, очень удивился, узнав, что я ушла дому, оставив всего-навсего маленькую записку. Это чтобы ты напрасно не тревожился, не ждал меня, не искал. Я бы, конечно, могла оставить такое же письмо, как пишу сейчас, но поверь, тогда у меня не было сил.

Итак, я ушла. Единственное, что меня как-то утешает, так это то, что ты не будешь сходить с ума, не будешь бродить потерянным, не станешь грустить так сильно, как грустил бы обо мне лет восемнадцать — двадцать назад. Это немного и утешает. Все же странно, когда кто-то страдает из-за тебя. Но ты, слава богу, не терзаешься. И в этом мое горькое утешение.

Да, жизнь проходит и каждый день незаметно уносит кроху любви. Так незаметно оголяется дерево. Падает один лист, потом еще. Вот уже пять листьев упало. Подул ветер. Осень. Я не говорю о том, что у нас не было любви. Она была. Какая чудесная была у нас любовь! Я от всего сердца хочу такой же любви нашему Игорю. Если когда-нибудь он встретит хорошую девушку, а он, конечно, встретит, то пусть будет такой же безумный и счастливый, каким был ты... Написала и подумала: как все же прекрасно, что я смогла дать тебе такую радость! Пусть ты разлюбил меня, но то время, Время Больших Радостей, не вычеркнешь, и это я принесла тебе их... Но время проходит, оно уже прошло, и незачем бередить прошлое.

Уходя, я не могла тебе оставить такое письмо еще вот почему, — не знаю, но иногда бывает так, что если молчишь, если никому не говоришь, не растрачиваешь себя, то принятое решение легче выполнить. И куда труднее, если с кем-то поделишься. Еще хуже плакать. Слезы — предатели. Облегчится душа, и то, что на протяжении какого-то времени мучило, кажется уже не таким значительным, чтобы стоило ломать жизнь себе и другим. Все, мол, обойдется. А не обходится. Еще становится хуже. Еще сложнее. Это я по себе знаю. И плакала, и делилась. Но на этот раз все обошлось без слез. И ни с кем не делилась. Это помогло мне уехать.

Конечно, можно было с тобой поговорить. Но ты бы не стал слушать. Ты всегда был диктатором. Только ты прав. Только ты! Это удивительно, почему у тебя такое самомнение? Откуда? Если бы я была неграмотна или, допустим, только домохозяйка, завязшая в своих обыденных кухонных делах, но ведь я — архитектор. К тому же всю жизнь работаю. Меня уважают, со мной считаются. На совещаниях всегда дают слово. Но ты почему-то каждый раз подавлял меня, считал, что я несу какую-то «ересь» — твое любимое словечко. Только потому, что разлюбил меня? Неужели оттого, что человека перестают любить, сразу уж и зачисляют его в разряд глупых?

Я не могла с тобой говорить. Ты бы не понял меня, посчитал за каприз, нашумел бы, прикрикнул — ведь я же несу ересь. Кстати, последнее время ты все чаще стал кричать на меня. Не замечал? Нет, я не к тому, чтобы упрекать тебя. Я даже не обижаюсь. К чему? Только это лишний раз подтверждает, что время проходит, уносит любовь, и уж навряд ли когда будет такой день, когда ты прибежишь под старый клен. И даже пусть идет дождь, пусть отгремит последний трамвай, ты будешь со мной стоять, согревать мои руки в своих и говорить, говорить и слушать меня. Слушать! Ведь тогда я была умной, глупая девчонка! Что ни скажу, все приводило тебя в восторг.

А как мы мечтали! Впрочем, больше мечтал ты. «Вот окончу институт, и мы поженимся...» И я ждала, пока ты окончишь институт. Целый год ждала. И мы поженились. «Вот стану работать инженером...» И стал работать инженером, даже начальником группы. И стал важным. Зачем-то купил подсвечник и зажигал свечу, когда к тебе приходил кто-либо из твоих товарищей, и угощал коньяком, полуразвалясь в кресле. Точь-в-точь как в иностранном фильме. Тебе этого, наверно, хотелось? Да, сейчас такое стало модным. Но не буду, не буду! Это слишком увело бы меня в сторону. Хотя и это новое в твоей жизни имеет, конечно, прямое отношение к моему уходу. Нет-нет, я не ханжа. Я сама люблю красивое, если оно действительно красиво. Но у тебя... впрочем, ты сам знаешь свои слабости и прихоти, и не для этого я пишу. Мне важно сказать тебе, почему я ушла, чтоб ты не посчитал меня легкомысленной, неспособной самостоятельно мыслить. Вот, мол, сумасшедшая, чего от нее и ждать. Нет, совсем все не так. Я просто не могла оставаться, потому что опостылела тебе. Ведь это же я видела. А если так, тогда, спрашивается, как же мне жить с тобой, глядеть на тебя, говорить каждый день, делать вид, что все хорошо, когда хорошего-то и нет. И говорить-то нам, собственно, не о чем. Как же тут жить-то? Вот ты умный, ты и скажи, рассуди. Вот, мол, так и так надо делать, и тогда все хорошо будет. Но ты ничего не можешь сказать. Ведь ты живешь сам по себе. Тебе я нужна как необходимая деталь твоего быта — чтобы снесла в прачечную белье, чтобы прибрала в квартире, чтобы сготовила обед. Так удобнее тебе. Ты приходишь с работы, садишься за стол и морщишься, если что не по тебе. А я должна заглядывать тебе в глаза, хотя тоже пришла с работы. Ну, конечно, чтобы тебе было все хорошо, должна заглядывать. Ведь ты же мой господин, а как же? Только так — заглядывать, ублажать, успокаивать, нестись со всех ног на кухню за ножом-пилой, чтобы ты не раздражался. Все делать тебе, чтобы ты был доволен и спокоен. А почему? Почему, позвольте вас спросить, я должна все это делать, если вы перестали меня любить? К тому же вы меня не кормите. Я сама себя содержу. И одеваюсь на свои деньги, и одеваю Игоря. Между прочим, я зарабатывала не меньше вашего, а порой и побольше, Николай Степанович, так почему же я должна быть так унижена? Вот, подумайте. Теперь меня нет, а есть это письмо, которое вы, конечно, можете бросить, но вы этого не сделаете, вы до конца его дочитаете. Знаю я ваши слабости. А потом начнете думать... Что это я вдруг стала обращаться к тебе на «вы»? Отчего это? А, понятно, маленькая ирония, так что не следует принимать такое обращение за некую степень моего самоунижения.

Ну вот, как видишь, я так же самостоятельна в жизни, как и ты. Так почему же ко мне такое отношение? Ну, если бы любил, стерпела. Но ведь не любишь. А почему? Потому что мне за сорок, что немолода? Ну, а-что же мне делать, тут я бессильна. И хотелось бы опять стать той, которую ты впервые увидел, да ведь годы-то сделали свое. Конечно, для вас, мужчин, годы совсем не то, что для нас, женщин. Старик может жениться на молодой, случается, но уж совсем кошмар, если старуха выйдет замуж за юнца! Нет, что ни говори, а материнское целомудрие охраняет нас от подобного. А ты мужчина, тебе можно, тебе все позволено. Даже кричать на женщину, которую когда-то любил.

Ну вот, не все, но кое-что уже сказано. Согласись, я права. Знаешь, мне даже доставляет удовольствие все это высказывать тебе. Говорю, и ты не можешь мне возразить, не можешь заставить меня замолчать. Больше того, в силу простого человеческого любопытства ты даже не можешь бросить читать. Вот брось, не читай! Но ты читаешь. И дочитаешь до конца, потому что надо же тебе все узнать, и главное — почему я ушла.

Так вот, прежде чем решиться на такой шаг, я подумала: «А что ждет меня впереди, если я не уйду?» И мне стало страшно. Страшно оттого, что впереди ничего светлого не видно. Видно другое — безрадостное доживание до старости, при старости, до смерти. Брррр! И тогда я придумала другое. Пожить одной. С моей специальностью и опытом в любом городе найти работу не проблема. Попробую хорошо поработать, так, чтобы весь фосфор ушел на творчество. Кто знает, может, еще и не вечер, и не последний звонок, и я еще успею создать кое-что такое, чем можно будет не только одной мне гордиться. Не такой уж я бесталанный архитектор. Только вот беда, этот архитектор больше думал о тебе, а не о себе. Ну и, конечно, об Игоре. Как я без него? Фактически без него я вот уже последние полтора-два года. Потому что он, как и ты, сам по себе. А дальше совсем отойдет. Сыграет эгоизм молодости, своя семья и т.д и т.п. Так что ни грустить, ни тревожиться он обо мне не станет. В этом ты сам вскоре убедишься. Только запрети ему пропадать ночами. К добру такое не приведет. А во всем остальном вы будете похожи как две капли воды. Ты его не допустишь в свой мир, он тебя в свой. Ну, а что касается меня, если бы я осталась, то вы оба меня не допускали бы в ваш мир.

Так вот, о том, чтобы еще поработать. Ты как-то сказал, когда я поделилась своими мыслями о своей работе — тогда мне поручили разработку очень интересного комплекса: «Когда на земле исчезнет последний человек, останется, от всех наших дел, только невыполненная работа». Это к тому я вспомнила, что ты никогда не находил полного удовлетворения в своей работе. В самой ее сути. Тебя больше интересовало должностное продвижение. Может потому, что она у тебя более механическая, нежели творческая. Я на свою обижаться не могу. Современная архитектура в наших условиях дает безграничные возможности для поиска. Особенно это относится к архитектуре государственных учреждений.

Так почему бы мне... Впрочем, чего это я. Вряд ли уж так тебя интересует, чем я буду заниматься. Прощай! За окном светает. Впереди весь Дальний Восток.

В Свердловске женщина опустила это письмо в почтовый ящик. Была она стройная, в легком плаще, с непокрытой головой. Постояла, глядя в высокое чистое небо, и неторопливо направилась к своему вагону.

Через несколько минут поезд пошел дальше.

1975