Деревянные пятачки

Саша

Этот рассказ можно начать с этой песенки. Каждое утро, если не было слишком сыро, отдыхающие санатория выбегали на зарядку и, окружив баяниста, пели ее.

Можно начать с этой песенки, можно и с другого, с того, что март на юге — месяц неприютный. И днем и ночью идут дожди. И над землей такая морось и мгла, что даже за сто метров не видно Черного моря. И уныло стоят громады деревьев, опустив тяжелые ветви, и всюду на тусклом асфальте серая вода. В такую пору наваливается тоска, и радуешься тому, что весь санаторный день расписан до минуты — то завтрак, то мацестинские ванны, то ингаляция или массаж, а там надо час лежать после процедур, а там уже обед, а после обеда «тихий час», и вот уже полдник, а тут и вечер, и кино — и день незаметно прошел.

Можно начать с этого, но можно и с конца. С середины можно. С чего ни начни, до сути все равно доберешься. Или вот хотя бы с этого.

Каждый день приезжают в санаторий новые люди, но далеко не все бросаются в глаза. Сашу же заметили сразу. В столовую он вошел хлопнув дверью и резко остановился у всех на виду, позволяя себя рассматривать сколько кому вздумается. Голову он держал наотлет, горбоносый, на высокий лоб падал чуб. Глаза его тонули в черных ресницах, — потом я узнал, они были черны от каменноугольной пыли. Если бы кто захотел определить его одним словом, то это слово было бы — «орел!». И по тому уже, как он оглядывал всех нас, можно было точно сказать, что этот человек на работе вел себя уверенно и, если надо, дерзко. И еще чувствовалось — себя он считал совершенно устроенным в жизни.

Большинство санаторников — люди не очень здоровые, поэтому не терпят ни малейшего нарушения порядка. Дверь хлопнула, и все с недовольным видом оглянулись. Тишина — вот что было им нужно. Но Саша приехал отдыхать. Он ни разу не был в санаториях. Он так и главному врачу сказал, очень серьезной женщине, что приехал не лечиться, а отдыхать, и поэтому пусть никаких процедур ему не прописывают, он здоров и в лечении не нуждается. Об этом же сказал и лечащему врачу в своем корпусе и даже не разрешил себя прослушать.

Вот так он повел себя с самого начала. И в столовую влетел словно с разгона, и не сразу заметил, как к нему подошла сестра. Он, наверно, решил сам выбрать себе место, где сидеть и с кем, но сестра провела его к нашему столику.

Нас сидело трое — орденоноска из знатного колхоза, пенсионер и я. Четвертое место было свободно.

— Тут уже есть два кавалера, — сказал Саша сестре.

— Чем больше у дамы внимательных кавалеров, тем ей приятней, — ответила сестра. — Желаю хорошего аппетита!

— Тогда здравствуйте! — сказал Саша. — Будем жить в мире и независимости! — Это он нам сказал. И приветливо улыбнулся Клавдии Семеновне, доярке, оглядев ее платок, повязанный по-деревенски, трикотажную кофту с орденом, ее доброе; немного усталое лицо. — Зовите меня Саша, — сказал он ей и тут же придержал за руку подавальщицу. — Пардон, мадам! Я — рядовой необученный, где можно раздобыть сто грамм веселья?

— Товарищ больной, ведите себя прилично, — сухо ответила подавальщица.

— Вы что, шютки не понимаете? — сказал ей вслед Саша и в недоумении спросил: — А почему я больной?

— Тут все больные, — ответила Клавдия Семенов на. — Кто чем.

— Веселая компашка!

— А вы что сюда приехали, развлекаться? — хмуро спросил пенсионер.

— Точно! Я со своей бригадой дал на-гора полтора годовых. Могу развлекаться? Или вы против? Папаша, я не хочу, чтобы вы были против, — и приветливо улыбнулся, блеснув золотым зубом. — Папаша, когда целый год вкалываешь в шахте...

— Займитесь завтраком, — сказал пенсионер. Он не любил за столом разговоры.

Саша помолчал и в раздумье сказал:

— Я такой компот не кушаю.

— Можно взять кисель, — сказала Клавдия Семеновна.

— Не в киселе дело, мамаша. Просто не тот компот! — ответил Саша и, не поев, ушел.

В это утро тоже был дождь. Он уже лил несколько дней, то сильный — и тогда по широким ступеням каскадом лилась вода, то моросящий. И все было серо, неуютно и грустно.

Мы стояли в вестибюле, дожидаясь своего автобуса на Мацесту, когда появился Саша. Он пришел с улицы в мокром плаще. Видно, уж такая у него была привычка глядеть на людей, вскинув голову, а может, хотел, чтобы видели, какой у него энергичный профиль, а всего скорее это шло у него от того, как он вел себя в шахте, где считались с его мнением и где он знал себе цену. Саша вскинул голову и изучающе оглядел всех, как если бы перед ним был каменноугольный пласт, и остановился взглядом на молоденькой женщине. Ей было лет двадцать. Она приехала с мужем, которому было за пятьдесят. Муж что-то говорил ей, и она весело смеялась.

— Папаша, не скажете, который час? — спросил у него Саша.

— Что это такое еще за «папаша»?

— Пардон! По возрасту вы вполне подходите мне в папаши... Но я не столько к вам, сколько к вам, прекрасная мисс, — и он повернулся спиной к ее мужу, совершенно не зная, что он ее муж, и улыбнулся ей, думая, что молоденькой будет приятнее разговаривать и скалить зубы с ним.

— Я миссис, а не мисс, — брезгливо оглядев Сашу, ответила она и взяла мужа под руку.

Тут подошел автобус, и мы уехали.

До обеда Саши не было видно. Он пришел к концу, когда за нашим столиком были Клавдия Семеновна да я. Саша был заметно пьян, но держался хорошо.

— И это юг? — сказал он. — Стоило мне с севера мотать.

— Авось разгуляется, не все же будет дождь, — попыталась утешить его Клавдия Семеновна.

— Не тот компот, мамаша, не тот, — сказал Саша. — Столкнулся я тут с одним человеком, думал, будет напарником, а оказался алкаш. А мне, мамаша, скучно...

— Не один же он такой тут, найдешь еще себе дружка. Только винцом-то не увлекайся очень.

— По погоде, мамаша...

Ко мне Саша не обращался, говорил с Клавдией Семеновной, и я в разговор не вмешивался, лишь, уходя, сказал, что сегодня в нашем клубе «Вечер игр и смеха». Будет весело.

— Ладно, может и приду, — пообещал Саша.

И пришел. В самый разгар нашего санаторного веселья. На этот раз он обратил на себя внимание тем, что был здорово пьян. Он отыскал взглядом ту молоденькую. Она стояла с мужем. Стараясь не качаться, Саша пересек танцевальный зал и подошел к ней. Я не слышал, с чего он начал там разговор, но вскоре уже кричал, обзывая ее мужа «старым псом»! Он и ее не щадил. Его пробовали увести, оттащить, но не так-то легко было с ним справиться. Ему ничего не стоило стряхнуть с себя двоих, а то и троих. Затейник пытался его образумить. Но где там! Саша разошелся и все пытался «потрясти за грудки старого пса». И хорошо, что те ушли.

Все, конечно, были возмущены. Хулиганов никто не терпит. Но постепенно успокоились, к тому же затейник постарался. И только Клавдия Семеновна не могла успокоиться.

— Ах ты, какой глупый! — сокрушалась она. — Чего натворил!

— Выгонят и правильно сделают, — безапелляционно сказал пенсионер, — жаль, не сдали в милицию.

— Уж сразу и в милицию, — с укором сказала Клавдия Семеновна, — в милицию-то легко, из милиции — трудно... Неужели выгонят?

— Если этого не сделает администрация, настоит общественность. И непременно надо сообщить на работу, — все так же категорически продолжал пенсионер, и чувствовалось, что он будет одним из первых настаивать, чтобы и выгнали Сашу и сообщили на работу. И я понимал — защищать Сашу перед этим суровым пенсионером дело бессмысленное.

Но я видел, каким орлом он пришел!

В это утро тоже было пасмурно, но дождя не было. И баянист играл свою песенку, и мы, окружив его, пели смешные и трогательные слова: «Нет, я не третий, я не лишний, это только показалось...» И как раз в эту минуту появился Саша в плаще, с чемоданом. Он шел опустив голову, стараясь поскорее пройти мимо нас...

На этом можно кончить рассказ. Можно и на том, что после обеда опять пошел дождь. Можно закончить началом...

1968