Деревянные пятачки

За второй скобкой

Мне бы с самого начала отказаться: нет-нет, мол, я один езжу, не люблю, когда мне мешают, — и все было бы как надо. Так нет, обязательно нужно быть добреньким. Старею, что ли... «Геник не видал Ладоги... Геник хочет...» А он тут же стоит и молчит, похожий на фавна, с толстыми, яркими губами, не по возрасту упитанный, с нечесаной бородой, в заграничных кедах и в кожаной куртке на молнии. И поглядывает на меня, глазах снисходительная ухмылка. Тут бы отказаться, да куда там! «Хорошо, хорошо! Давайте!» И стал расхваливать Ладогу, будто она нуждается в рекомендациях.

Удочек, конечно, у них не оказалось. «Ничего, ничего, я сделаю, все приготовлю и термос возьму. А как же? Хорошо попить горячего чайку в лодке». И только потом, когда они ушли, спохватился: червей надо копать. Вот и ставить бы их копать червей. Так нет, сам больше часа внаклонку перекапывал огород. А потом весь вечер готовил им снасти. И в пять утра уже был на ногах, затопил плиту, приготовил для термоса чай, уложил в рюкзак кастрюлю, миски, ложки — уху-то будем варить, — хлеб, сахар, несколько картофелин, соль, перец, ну а кроме того, плащ, сумки для рыбы, полотенце, мыло. Еле застегнул рюкзак. «Ну ничего, думаю, Геник поможет».

Мы условились встретиться ровно в шесть на остановке. Автобус приходит в пять минут седьмого. В шесть их не было. В пять минут седьмого пришел автобус. И только тут они показались на шоссе, метрах в ста от меня. Если бы я был на их месте, то припустил бы бегом, закричал, чтоб задержать машину. Но они и не думали торопиться. Фавн шел так, будто прогуливался. Он даже не ускорил шага, когда я замахал руками, стал звать.

— Еще минутку, ну пожалуйста. — Это я упрашиваю кондукторшу.

— Чего же они не торопятся? — Это кондукторша спрашивает.

— У него нога болит. — Это я вру.

Лиля несет сумку. Фавн идет рядом с ней и что-то говорит.

— Эгей! Эгей!— Это я закричал им. — Давайте, давайте!

Лиля побежала с сумкой, а он так и дошел не торопясь.

— Да давайте же! — Это я крикнул.

Но он на меня и внимания не обратил, будто не знает.

— Ты у окна сядешь? — Это Лиля его спросила и тут же уступила ему место у окна, потому что он лез туда.

За всю дорогу он ни разу не посмотрел на меня. Лиля что-то говорила ему, смеялась, а он смотрел в окно и, похоже было, не слушал. «Какой чванливый», — подумал я и тут в первый раз пожалел, что связался с ними. Я уже чувствовал — доброй рыбалке не бывать.

Но автобус катил. За окном было солнечно. День обещал быть ясным, безветренным. И я стал постепенно набираться хорошего настроения. А тут еще показалась Вуокса, рыбаки на берегах, и я повеселел.

Немного омрачилось настроение в Пятиречье, когда мы вылезли из автобуса. Я думал, парень прихватит рюкзак, но он разглядывал поселок, и я, прождав с минуту, взвалил рюкзак на спину и пошел.

Я люблю этот путь от Пятиречья до берега Ладоги. Дорога сначала идет полем, потом круто поворачивает и устремляется напрямую к побережью. Она и тут идет полем, мимо остатков фундамента бывших финских домов с одинокими кривыми одичавшими яблонями; затем пересекает высыхающий летом ручей и неторопливо входит в тенистую прохладу леса. Когда идешь полем, то становится радостно оглядывать его простор, видеть недалеко открытое небо и с этим ощущением доходить до развалин. Тут уже четверть пути за спиной. Я всегда немного задерживаюсь в этом месте, думаю о том человеке, который здесь жил, выходил по утрам из дому, смотрел на небо и приступал к работе. Это был, наверно, хуторянин со своей семьей, своим полем. Война сорвала его с этих мест, разрушила дом, хозяйство, и вот теперь только руины. И одичавшие старые яблони.

У ручья — половина пути. Весной в низинке вода, и, чтобы перейти на ту сторону, приходится прыгать с камня на камень, но сейчас сухо. Итак, позади половина пути.

— Мы уже прошли полдороги, — оборачиваясь, говорю я.

Лиля несет сумку. Геник — удочки. Они связаны в двух местах шнуром, чтобы не рассыпались. Лиле нести нелегко‚— лицо раскраснелось, и рот полуоткрыт, как у птицы в жару.

— Дайте вашу сумку, — говорю я.

— Нет-нет, вам и так тяжело...

— Что вы, мне одно удовольствие тащить рюкзак. Давайте сумку.

По наивности я думал, что ее муж догадается взять сумку, но он занялся шмелем, стал сгонять его с ромашки. Все же сумку она не отдала, и мы пошли дальше.

Теперь дорога шла лесом. Стало прохладнее, но я уже успел разгорячиться, пока шел полем, и пот вовсю течет по лицу. Можно бы отдохнуть, но мне жаль минут, потраченных на бездействие. Они так пригодятся на Ладоге. По песку идти тяжело, но теперь уже недалеко. Вон виднеется отворот вправо, а там всего метров двести — и «кордон». Когда-то здесь была граница, после войны она отодвинулась, и теперь здесь рыбацкая база, но название в народе осталось старое.

Жена егеря подмигнула мне, когда увидала нас. Ее удивила косматая борода на толстом лице Геника. Я вяло махнул рукой, чтобы она не обращала внимания. Мало ли кому что взбредет в голову, хотя мне-то стало немного неловко за такого спутничка. Ведь она подумает, что он мой приятель, хороший знакомый. А как же еще она может подумать?

Мы получили от нее весла, спасательный круг, якоря и пошли к причалу. Мы — это я и Лиля. Геник остался у рюкзака и сумки. Когда мы проходили мимо него, он взял у жены весла и понес их к лодке, оставив на земле рюкзак и сумку. Он все делал как будто нарочно, чтобы разозлить меня. А может, и нет. Кто его знает? Как можно спокойнее я сказал ему, когда мы подошли к мосткам:

— Несите сюда рюкзак и сумку.

— И рюкзак? — спросил он.

— Да. В нем ложка, которой вы будете есть уху.

Я спрыгнул в лодку и стал раскладывать вещи по своим местам. Лиля мне подавала с мостков. Подала и сумку. Рюкзака еще не было. Я посмотрел. Фавн тащил его волоком по мосткам.

— Вам что, не поднять его? — крикнул я, боясь, как бы не оборвался заплечный ремень.

— А зачем поднимать, если можно и так? — ответил он, продолжая тащить.

«Ну, леший с ним, не надо волноваться», — сказал я сам себе и положил рюкзак в корму. Велел Лиле пройти туда, фавна усадил на нос и стал отталкиваться веслом, выводя лодку из канала. Тут было мелко, и надо было знать, как ее выводить.

По Ладоге сквозил слабенький ветерок, который неизвестно где возникает и неизвестно где гаснет. Вода от него не тревожилась, и тростники отражались в ней так же четко, как выделялись на фоне блеклого, уже не утреннего, но еще и не дневного неба. Плыть надо было километра два, до бухты; там можно при желании пристать к берегу, набрать сушняку — он там всегда есть — и развести костер. Но это позднее, если будет улов. Мне опять стало спокойно и хорошо.

— Гребите, — сказал я Генику.

Теперь уже можно было и ему грести — началась глубина. Он пересел на мое место. Я сел на корму, пропустив Лилю на нос. Мне с кормы было удобнее наблюдать, как лучше плыть.

Ох уж этот Геник! Будто не мог раньше покурить, нет, вот именно теперь, протянув ноги, так что его кеды чуть ли не уперлись в мои ботинки, неторопливо достал пачку сигарет, вынул одну, раскурил и только после этого взялся за весла и начал слабо водить ими по воде. И каждый раз, затягиваясь, переставал грести, и лодка чуть ли не останавливалась.

— Ты не устал? — спросила его Лиля.

Я думал, она подсмеивается над ним, — ничуть, она спрашивала озабоченно.

Фавн неопределенно пожал плечами.

— Покури, а я пока погребу, — сказала Лиля.

Он оставил весла, перебрался на ее место и отвалился, подставив лицо небу.

«Черт с ними, пускай гребет, если такая дуреха‚ — подумал я и сказал, чтобы она выровняла лодку левым веслом, не то залезем в тростники. Она старательно пополоскала левым и, когда я сказал «хватит», стала грести обеими.

«Пускай гребет, — подумал я, хотя мне стало неловко оттого, что в лодке два мужика, а везет их женщина, — ну, пускай погребет немного, потом я сменю ее». Фавн снял свою куртку с молнией и стал загорать, положив голову на спасательный круг. У него была пухлая, розовато-белая волосатая грудь. Я не стал смотреть на него. Лиля, выставив острые коленки, натруженно изгибалась взад и вперед, гребя тонкими руками. На лице ее было старательное выражение. Я видел, она очень хотела, чтобы я был доволен.

— Давайте я погребу, — сказал я ей.

— Нет-нет, что вы, я не устала! — даже испуганно ответила Лиля. Она, наверно, боялась, как бы я опять не посадил за весла ее муженька.

— Надо поскорей на место встать, а так мы протянемся с час, не меньше, — сказал я.

— Я плохо гребу?

Но я уже шел к ней. Мне еще и потому хотелось сесть а, чтобы не видеть пухло-розовой груди фавна... рь была у меня перед. глазами Лиля, маленькая, с тонкой шеей, крупным, оттянутым книзу лицом, с жиденькими волосами. Что-то было жалкое в ней... Она дела поверх моей головы на мужа и улыбалась ему.

Неожиданно слева от лодки, у тростника, заплескалась вода — окуни гоняют малька! Они били сильно, яростно то там, то там, и вода прямо кипела.

— Здесь остановимся, — сказал я и торопливо опустил орь с кормы. — Опускайте свой! — крикнул я.

Раздался сильный всплеск. Это фавн выбросил якорь.

— Можно бы и тише, — сказал я. — Шуметь не рекомендуется. — Но это я уже так, про себя бормотал, охваченный тем нетерпением, которое всегда предшествует приближающемуся азарту...

«Все правильно — малек в нагретой воде, тут и ловить надо. Окуни еще придут, только надо подождать. А то, что они сейчас отошли... испугались шума, это ничего... ничего... ничего...» — Это я приговаривал, а сам, уже собрав удилище, глядел, куда бы лучше забросить мормышку с насадкой. И забросил, и стал ждать. И только когда поплавок успокоился, поглядел на своих спутников.

Фавн по-прежнему лежал бородой вверх. Лиля копалась в своей сумке.

— Чего вы не готовите удочки? — спросил я, забрасывая донку.

— Геник хочет есть, — ответила Лиля. — Вы будете?

Я не ответил. Глядел на поплавок: вроде бы его качнуло? Да, вот еще раз, и он тут же, поплясав, ушел под воду. «Окуневич. Вот я и обрыбился!» И, поправив червя, снова закинул. Попался еще окунь, покрупнее. Я достал садок, привязал веревку к уключине и опустил туда рыбу. Теперь уже я успокоился и находился в том бодром состоянии, когда появляется уверенность, что без рыбы не будешь. И верно, еще клюнуло. На этот раз плотвица. И ее в садок!

— Геник, смотри, сколько уже рыбы!

Ага, восхищаются! Что ж, я был рад и не утерпел, взглянул. Фавн держал на ладони банку с консервами, его губы лоснились от жира, — ему было не до рыбалки. Он был занят едой. Борода его была в томатном соку.

Опять заплескало у тростника. Я подбросил туда мормышку, и на жилке заходил окунь. Он здорово потянул удилище книзу, пришлось взять подсачок.

— Вот это да! — воскликнула Лиля. — Геник, смотри! Ты какую возьмешь удочку? Эту? Пожалуйста.

Он себе взял с длинным удилищем. Ей коротенькую. Лучше бы наоборот... Ну да ладно. Теперь уже три поплавка были на воде — два подальше и один, Лилин, у лодки.

— Ой! — вскрикнула Лиля и тут же выдернула из воды порядочного окуня. Он закружился над лодкой, ей никак было не поймать его рукой, и он сорвался за борт.

— Надо сразу в колени, к себе, — сказал я.

— Еще лучше в рот, — сказал фавн, перебросил удочку и даже не посмотрел на мормышку, есть ли там хоть наживка-то. Он сел так, чтобы теперь загорать грудью. Достал из куртки очки с защитными стеклами и посадил их на нос. И отвалился на спасательный круг, предоставив рыбе самой ловиться на его крючок.

Хорошо, что клевало, я был занят своим делом, и мне было не до него. А тут еще далеко-далеко, словно в воздухе, проплывают корабли — это из-за марева, — тоже отвлекает и успокаивает. На небо посмотришь, там, будто приклеенные, неподвижно стоят дневные облака... Хорошо! А тут еще клюет, и снова, как на аркане, ходит сильная рыба. Чего еще надо?

Лиля вытащила плотвицу. Закричала от радости.

— Можно, я в ваш садок опущу ее?

— Конечно.

Фавн загорал. В конце концов я перестал обращать него внимание. Черт с ним, пускай спит! Я бы даже забыл о нем, если бы Лиля время от времени не вскрикивала: «Смотри, Геник, еще поймала!» Мне нравилось ее оживление. Это хорошо, когда человек заинтересованно относится к делу. Хоть и к рыбалке, — если пришел ловить рыбу, надо ловить или по крайней мере стараться поймать, а не валять дурака... Задергало донку, и я вытащил хорошего подлещика. А после него как отрезало! Это, наверно, потому, что появился ветер, и малек ушел в тростник.

— Ну что же, поедем к берегу, — сказал я, — в полдень рыба плохо берет. Сварим ушицу.

— Геник, ушицу будем варить! — воскликнула Лиля.

Фавн готов был плыть к берегу, он расторопно натянул на себя майку, куртку с молнией и поднял якорь.

— Садитесь на весла, — сказал я ему.

Он холодно посмотрел на меня выпуклыми глазами и нехотя сел. Закурил. И начал грести. И так же, как в тот раз, прежде чем затянуться, выпускал весло из руки, медленно выдувал изо рта дым и неторопливо начинал лить веслом.

— А если побыстрее? — сказал я. — Если вам так хочется, я с удовольствием уступлю вам место.

«Ну и хам!» — подумал я, но ничего не сказал. Сдержался. А фавн, словно дразня меня, стал еле шевелить веслами. Ну и пускай, может самому надоест. Хорошо, что нас немного подгоняло ветерком, иначе бы мы и за час не добрались до берега.

У самого берега было мелко. Я выскочил в воду и потянул лодку за нос.

— Вам нужна сумка? — спросил я у Лили.

— Да. Пожалуйста.

Развести костер ничего не стоит, и вскоре огонь заметался в поленьях, облизывая дно алюминиевой кастрюли.

— Надо чистить рыбу, — сказал я Лиле.

— С удовольствием. Геник, я почищу, а ты отдохни. Хорошо? — сказала она.

Фавн разостлал свою куртку и лег бородой к небу.

— Вы, верно, не очень здоровы? — спросил я как можно спокойнее, чтобы не выдать своего раздражения.

— А что? — не шевелясь, спросил он.

— Ничего. Просто интересно. На вид здоровый человек, а вялый какой-то вы. — Мне приятно было ему сказать, что он вялый.

— Из чего же это вы заключили? — по-прежнему не шевелясь, спросил он.

— Из наблюдений.

— Наблюдения — еще не оценка.

— Но я сделал и оценку. Вы действительно очень вялый человек.

— А вам хочется меня видеть «парнем с огоньком»?

— А что, неплохо бы! — сказал я, подвешивая котелок с водой на треножник.

— Удивляюсь, как он у вас сохранился, этот «огонек». Вы, наверно, в моем возрасте рвали и метали.

— Что-то мне не очень понятно, что вы имеете в виду.

— Так и должно быть, чтобы вы меня не понимали.

— Это почему же? — уже раздражаясь, спросил я.

— Вы даже этого не знаете?.. Ну, как бы вам объяснить... Мы с вами люди разных времен.

— Разные люди?

— Разных времен люди, и нам трудно понять друг друга.

— Это я вижу.

— Уже прогресс!

Я чувствовал, что он желает показать свое превосходство и, как ему кажется, успешно этого достигает. Ну-ну, вот чего еще мне не хватало сегодня, чтобы этот парень считал себя выше меня.

— Значит, вы вполне здоровы, — возвращаясь к началу разговора, сказал я. — Тогда почему же все-таки вы такой вялый? Или ленивый?

— Вы хотите, чтобы я ррработал? Греб веслами, бегом таскал рюкзак, по вашей прихоти выполнял любую вашу команду, и все это с улыбкой на устах и с песней в горле? Если вы этого хотите от меня, то тут я вялый. Но вы не заметили меня в другом, где я активен.

— В чем же?

— В наслаждении. Когда вы тащили рюкзак, гребли, я наслаждался солнцем, ничегонеделанием. Есть такая штука — свобода, когда делаешь то, что хочешь делать, и не делаешь того, чего не хочешь делать!

— Это я заметил, и у меня не раз появлялось желание турнуть вас с лодки.

— Это вы могли сделать, но заставить рюкзак таскать не заставили бы.

— Вы даже жену не щадили.

— Она мне не жена. Ей нравится кормить меня, ухаживать за мной, а мне нравится это принимать.

Он по-прежнему лежал на спине, раскинув толстые ноги, подсунув руки под голову. Солнце било ему в лицо, и борода казалась еще больше спутанной, а под ней белела толстая короткая шея.

— Нашли чем хвастать, — не сразу, с неприязнью сказал я.

— А я не хвастаю. Я сказал правду. Я хотел ее сказать и сказал.

— Это, видимо, тоже относится к свободе, к свободе поведения?

Подошла Лиля.

— Вот рыба, — сказала она. — Опускать в котел?

Опускайте.

И она стала опускать по рыбке в кипящую воду.

— Э, что же мы делаем, — с досадой сказал я. — Ведь надо же картошку сначала. Заговорился тут. Давайте скорей, вымойте. Потоньше порежем, дойдет вместе с рыбой.

Лиля взяла картошку и побежала к воде.

— Вам хотелось бы, чтобы вот так бегали по вашей указке? — спросил он.

— А зачем вы поехали со мной?

— Чтобы поглядеть Ладожское озеро.

— Ехали бы один!

— С вами удобнее.

— Это не очень порядочно.

— Абстракция.

— То есть? — Я уже с ненавистью глядел на его жирную шею.

— Опять объяснить? Неужели непонятно, что то, считалось в ваше время порядочным и правильным, сегодня уже не является порядочным и правильным?

— Смотря для кого!

— Я говорю про себя.

Подбежала Лиля.

— Вот картошка. — Она подала ее мне, мокрую, скользкую, и я стал нарезать тонкими ломтиками, чтобы она быстрей сварилась.

— Вы солили? — спросила Лиля.

— Да.

— Ой, Геник, какая будет чудесная уха! — воскликнула Лиля и подсела к нему. — Тебе хорошо, да?

Бедняга, как она унижалась, как была бессильна. Он мог в любую минуту встать и уйти от нее, и она это знала, и ничем бы не смогла остановить его.

Он, как слепой, нашарил ее и положил пухлую руку ей на колено. Лиля встревоженно взглянула на меня и сняла его руку. Но он снова положил.

«Ну-ну, — подумал я, — это тоже, видимо, входит в его понимание порядочности и свободы». Но не хотелось больше думать о нем, было противно, и я пошел к озеру мыть руки.

Ветер стал посильнее, и на берег, через поломанные тростники, набегала грязная пена. Пришлось зайти подальше, где вода была чище. Небо затягивало с юга плотной мглой, и хотя солнце еще светило в чистой половине синевы, но чувствовалось — ненадолго, через каких-нибудь полчаса и его затянет. И наступит серенький денек, без дождя, а возможно, и без ветра.

Вернувшись, я увидал следующую картинку: фавн нес из кастрюли на ложке самого большого окуня, того, который ходил, как на аркане, когда я его вываживал. От окуня валил пар. Странно, я не мелочный человек, но тут почувствовал, как начинаю мельчиться и обращать внимание на то, на что не следует обращать. Подумаешь, в конце концов, кому достанется окунь! И все же не удержался, сказал, что я им хотел угостить Лилю. Я и на самом деле хотел угостить Лилю!

— Нет-нет, я не люблю крупную рыбу, — тут же поспешно ответила Лиля.

Фавн усмешливо взглянул на меня и начал есть. И получилось так, что я как бы совершил бестактность.

Я взял рюкзак и снес его в лодку. Потом стал сталкивать лодку с берега. Ее засосало в ил, но я все же сдвинул, а дальше она пошла легче. Я влез в нее и стал отталкиваться веслом.

— Вы что, уезжаете? — донесся до меня Лилин голос.

Я не глядел на них и не хотел отвечать.

— А как же мы? — Это все она кричала.

Я оглянулся. Они стояли на берегу, Лиля встревоженная, фавн — озабоченный.

— Вы приедете за нами? — Это все Лиля.

— Нет! — Я уже греб веслами. Тут было глубоко.

— Это все же непорядочно! — крикнул фавн. — Бросать!

— Берег не остров, — ответил я. Он что-то еще кричал, но я уже отплыл и за шумом весел не слышал его слов.

— Но почему же «фавн»? — спросила жена, когда я вернулся домой и рассказал эту историю. — Помнится — это бог полей и лесов...

— Что ты говоришь? — в раздумье сказал я. — Неужели я запамятовал? Уж что-что, но мне никак не хотелось своего фавна делать богом.

Я достал с полки «Словарь иностранных слов», открыл букву «ф». Да, действительно, фавн в древнеримской мифологии — «бог полей, гор и лесов». Мало того, еще покровитель стад». Что же я, с сатиром его спутал, ли? Но тут, на мое счастье, за второй скобкой значилось: «фавн — американская обезьяна с двумя хохолками на темени».

— Вот именно это я и имел в виду, когда прозвал его фавном, — сказал я жене и громко, с выражением, прочитал ей то, что было за второй скобкой.

1967