Моя вторая мама (др. вар.)

Глава 9

Энрике отодвинул шахматную доску и подошел к Сонии. В синей юбке и белой кофте с поясом, крепко перехватывающим ее талию, она показалась ему удивительно привлекательной. Конечно, он любит детей, но Паулина никогда не вызывала у него таких чувств, какие до сих пор вызывает Сония. Если бы только она не настаивала на разводе, возможно, все еще как-то образовалось бы. Он не собирался придавать значения ее россказням о каком-то мужчине, появившемся у нее. Всегда спокойная, уравновешенная Сония не способна на любовные авантюры, думал он. Но Сония продолжала настаивать:

– Тебе лучше не дожидаться завтрашнего дня. Уходи сегодня же. Уходи...

– Но, Сония, ты моя жена, и я... Она закрыла ему рот рукой.

– Я тебе уже сказала: ты любишь меня не больше, чем мебель в этом доме. Ты целые дни проводишь с другой и не говори, что это не так. Я ведь наняла детектива, чтобы за тобой следили.

Сония, не торопясь, подошла к подзеркальнику, вытащила тоненькую папку и бросила ее на ковер. Из папки выпали фотографии детей.

– Как ты могла? – скорее удивился, чем возмутился Энрике, подбирая снимки.

– Я должна была убедиться. А дети похожи не на тебя, а на нее. Надеюсь, это действительно твои дети. – Она помолчала. – Естественно, дом останется мне. Он принадлежал моим родителям. – Сония с решительным видом села в кресло, пододвинула к себе телефон. – Я обещала самой себе, что изменю мою жизнь, и я ее изменю. Всю жизнь я делала то, что хотели другие: сначала моя мать, потом ты. А сейчас я чувствую себя свободной, и мне это нравится. – Сония говорила легко, убежденно, как о чем-то хорошо продуманном и решенном.

Энрике понял, что спорить с ней бесполезно, по крайней мере сегодня, и пошел собирать чемодан.

...Прошло уже несколько дней, как Рамон поселился в доме, но он до сих пор чувствовал себя не в своей тарелке. Ему трудно было назвать эту интересную сеньору просто Сонией, о чем она его каждый раз просила, он с трудом заставлял себя обращаться с ней на "ты". Конечно, Сония чудесная женщина – ласковая, нежная, заботливая, но ведь она – сеньора, а он – простой садовник. Она богата, а он гол как сокол... Однако каждый раз, когда он заводил об этом разговор, Сония твердила одно: "Мы с тобой мужчина и женщина, а остальное – неважно". Однажды, когда он особенно настойчиво доказывал ей, что они не пара, она сказала:

"Ну что ж, отдай мне взамен твое сердце, и твое тело". – "В таком случае, они твои. Только твои и ничьи больше", – с жаром ответил он.

Как-то вечером, когда Рамон, уже готовясь лечь, сидел на постели, а Сония расчесывала перед зеркалом волосы, дверь спальни неожиданно отворилась и на пороге вырос... Энрике. Не веря своим глазам, он снял очки и быстро протер их, но увидел все то же: замершего на постели садовника Рамона в его,Энрике, пижаме и тапочках.

– Так вот в кого ты влюбилась? В садовника! – возмутился он. – Никогда бы не поверил. В слугу! Ты, Мендес Давила, путаешься с садовником...

– Твоя Паулина тоже не принцесса.

– А ты? – повернулся он к Рамону. – Как ты посмел? Вон отсюда! – Его небольшие, глубоко посаженные глаза гневно блестели.

Сония подошла к Энрике совсем близко и, отчеканивая каждое слово, сказала:

– Он и я, мы можем делать все, что нам захочется. Это мой дом, и ты тут не командуй. Как только мы разведемся, я выйду за него замуж.

– Это же унизительно! Ты и садовник! – не мог успокоиться Энрике.

– Но рядом с ним я чувствую себя женщиной, желанной женщиной, – со злым напором говорила Сония. – С тобой я никогда этого не испытывала.

– И как давно это у вас?

– Очень недавно. У меня открылись глаза, Энрике, и я не намерена закрывать их снова, – решительно сказала Сония.

Утром она подвела Рамона, одетого в футболку и просторный комбинезон, к шкафу. Распахнув дверцы, Сония выбрала ему светлую рубашку и красивый темно-коричневый костюм.

– Переоденься, – она протянула вещи Рамону.

Рамон послушно оделся и взглянул на себя в зеркало. Он не понравился себе – смущенный парнишка с кривой улыбкой и непричесанными волосами.

– Знаешь, – сказал он, – я хоть и беден, но никому не позволял содержать себя. И то немногое, что у меня есть, я заработал сам. Я хочу учиться, сделать карьеру.

Сония потянулась к нему:

– И сделаешь. Ты не будешь жить за чужой счет. Я тебе обещаю.

Рамон благодарно улыбнулся и, переодевшись в привычные футболку и комбинезон, направился в сад.

И глядя в окно на его ловкие движения, на милое лицо, Сония окончательно решила получить развод и связать с ним свою судьбу. Да, они принадлежат к разным слоям общества. Но Рамон будет учиться, и она в свою очередь поможет любимому овладеть всем, что должен знать и уметь человек, стоящий рядом с ней. А Бренда и Мириам, так называемые подруги, могут смеяться сколько им угодно: она теперь сама строит свою жизнь и плевать ей на то, что будут говорить люди. Даже Энрике, похоже, наконец понял ее, понял, что это настоящая любовь, страсть, и беспокоился лишь о том, чтобы Рамон не использовал во зло ее чувства. Теперь Сонию немало тревожило, как отнесется к случившемуся Хуан Антонио, хотя сама не раз заверяла Рамона, что Хуан Антонио, много переживший, поймет их и не осудит. Сония надеялась, что брат устроит юношу на работу и это даст возможность гордому Рамону самому оплачивать учебу в университете. Сония считала добрым знаком то, что Моника подружилась с Рамоном сразу же, как только Хуан Антонио первый раз привел девочку в ее дом – Рамон позволил ей посмотреть, как он работает, и разрешил полить цветы. Был, правда, один неприятный момент, который им пришлось пережить: девочка застала их целующимися. Она была потрясена. Но Сония честно сказала ей, что они с Рамоном любят друг друга, и попросила пока никому о них не рассказывать – люди могут их не понять, нужно как следует подумать, как объявить об этом.

Рамон с детства мечтал стать агрономом и вернуться в свою деревню, чтобы помогать людям. Вот почему, несмотря на все свои сомнения, он не смог отказаться от предложения Сонии поступить в университет: ему так хотелось учиться! Когда он начнет работать, то за все с ней расплатится: за одежду, которую она ему купила, за учебу, за эту роскошную жизнь в ее доме. "Ты будешь блестящим учеником, – заверила его Сония. – И я уверена, что смогу гордиться тобой". К прошлому, Рамон понимал, возврата для него нет. Он особенно ощутил это после разговора с Альмой, своей бывшей невестой. Альма специально приехала из деревни, чтобы повидаться с ним. Неловкая, небрежно одетая, она показалась ему совсем чужой. Она заплакала, по-деревенски громко закричала, когда он сказал ей, что между ними все кончено. В его душе шевельнулась было жалость, но он не дал ей пробиться наружу: решительно закрыл ворота и зашагал в дом, оставив плачущую Альму у ворот. Она славная девушка, но то, что происходит между ним и Сонией, – несравнимо, и отказаться от этого он не может. И не хочет. Плохо ли, хорошо ли, у него теперь другая жизнь, невозможная без Сонии.

Но что бы не думала Аманда, Херардо все еще обуревали сомнения: Каролина хорошая женщина и у ее детей такие грустные лица. Он тоже рано потерял родителей и знает, каково это – не иметь отца, но Даниэла...

– На твоем месте я бы так не обольщался, – сказал ему Филипе, когда он поделился с ним своими сомнениями. – По-моему, с Каролиной у тебя больше шансов. Думаю, тебе стоит серьезней заняться ею.

– Может быть... – протянул Херардо. – Но все-таки интересно (он перевел разговор на другую тему), Даниэла и Джина вспоминают о нас, как ты думаешь?

– Готов биться об заклад, они только о нас и думают, – заявил Филипе. Однако самоуверенности у него поубавилось, когда выяснилось, что Даниэла и Джина не торопятся сообщать им о своем возвращении. Они были уже в Мехико и, более того, появились в Доме моделей, но звонка от них еще не было. Однако, когда "их половинки", как говорил Филипе, все-таки, позвонили, он остановил заторопившегося было Херардо:

– Да погоди ты! Что за спешка? Пусть немного пострадают.

Но настроение отдохнувших подруг было далеко от страдальческого. Нельзя сказать, чтобы оно было беззаботным, нет, перемены, что внесли в их жизнь Хуан Антонио и Ханс были серьезны, но пока... пока Даниэла и Джина полушутя, полусерьезно спорили о том, кому первому сообщить о том, что произошло с ними. Филипе? Херардо? Их разговор прервал звонок в дверь.

– Я открою! – направилась к двери Даниэла.

– Нет, подожди, я сама, сама, сама, – пропела Джина.

Она резко распахнула дверь, потом быстро отступила и стала рядом с Даниэлой спиной к двери.

– Привет! – бросил Филипе. – Ты скучала по своему Пиноккио?

– Мальчики... Можете на нас больше не рассчитывать. Во время круиза мы... мы обе... влюбились и выходим замуж, – быстро, хоть и с запинкой, сказала Джина.

Филипе громко расхохотался:

– Так и знал, что они выкинут что-нибудь в этом роде.

– Конечно, – смеясь поддержал его Херардо,

– Что это вы веселитесь, – возмутилась Джина, резко поворачиваясь к Филипе.

– Ладно, Джина, сказки рассказывай кому-нибудь еще, – махнул он рукой. – Мы не идиоты.

– Нам очень вас не хватало, – сказал Херардо.

– Знаете... То, что сказала Джина, это правда, – подтвердила Даниэла, но и ее слова ни тот, ни другой не приняли всерьез.

– Ладно, хватит болтать, нам пора идти в полицию, – решительно заявила Джина.

– В полицию? А что случилось? – в один голос переспросили Херардо и Филипе.

Даниэла рассказала, что произошло в ее доме, и попросила проводить их в полицию. Друзья охотно согласились.

Под впечатлением случившегося выяснение отношений отошло на задний план. Однако в полиции объяснения продолжились. Пока Херардо рассказывал все старшему полицейскому, Джина, сидя рядом с Филипе, пыталась убедить его, что Даниэла действительно познакомилась с интересным, состоятельным мужчиной и они влюблены друг в друга.

– А с кем познакомилась ты? – насмешливо спросил Филипе. – С братом этого самого Хуана Антонио?

– Нет, – Джина энергично тряхнула головой, – с одним немцем по имени Ханс. Мы с ним хотим пожениться. Он скоро приедет за мной в Мексику.

– Ха! Тогда я встретил английскую королеву, и мы приглашаем тебя на нашу помолвку, – заявил Филипе.

Весь полицейский участок стал прислушиваться к столь интересному разговору. Молодой человек перестал стучать на машинке, двое юношей, до этого бурно объяснявшихся с одним полицейским, примолкли.

Отвлекшись от заявления, в разговор вмешалась Даниэла:

– Поверь, Филипе, то, что тебе рассказала Джина, чистая правда.

– Но ведь не могла же ты обещать что-то другому мужчине после того, как мы с тобой обо всем договорились! – вскипел Херардо.

– Мне очень жаль, Херардо, но в жизни встречаются вещи, над которыми мы не властны, – чуть заметно улыбнулась Даниэла.

– Все женщины и впрямь одинаковы. Ты, наверное, даже Альберто не любила... Так быстро нашла ему замену! – продолжал возмущаться Херардо.

– Кто тебе позволил так говорить? Она не давала тебе обещаний! – гневно повернулась к нему Джина.

– Зато мне ты дала честное слово, – подскочил к ней Филипе. – Знаешь, кто ты после этого?

– Кто? Я? – надвинулась на него Джина. – Ты...

Но сказать, кто же, по его мнению, Джина, Филипе не успел: размахнувшись, она залепила ему такую пощечину, что он повалился на стоящих рядом людей.

– Сеньора, что здесь происходит? – вмешался недоумевающий полицейский.

– Ничего не происходит, у нас все в порядке, – успокоила его Даниэла.

Все четверо говорили одновременно:

– Ты сама знаешь, что это правда. Представляю себе вашу поездку.

Наверное, вели себя, как две идиотки! – кипел гневом Херардо.

– Ну знаешь... – протянула возмущенная Даниэла.

– Все правильно. Бог мой, каким же я был дурачком? – негодовал Филипе.

– И я тоже! – поддержал его Херардо.

– Оставайся с немцем, а ты со своим фабрикантом! У нас не может быть ничего общего с такими женщинами! – закричал Филипе, выскакивая из полицейского участка. За ним выбежал Херардо, за которым в гневе неслась Джина, а за ней – Даниэла.