Моя вторая мама (др. вар.)

Глава 58

Ирене все еще вертелась перед зеркалом в новом платье, приготовленном для завтрашней презентации. Альберто куда-то исчез, сказал, что по делам купли дома. Теперь ее пугал каждый звонок в дверь. Испугал и этот, настойчивый, протяжный, повторившийся дважды. После– недолгих раздумий, она все же решила открыть, и тотчас раскаялась в этом. В дверях стояли двое незнакомых мужчин. Они, не поздоровавшись, направились к ней. Лица их не предвещали ничего хорошего.

– По вине Альберто погиб мой сын, Рубен. Вам ясно? – тоном прокурора зловеще, словно приговор, произнес Херардо.

– Вы сумасшедший! Я ничего не понимаю! – закричала Ирене. – Насколько я знаю, Рубен был сыном Альберто, а не вашим.

Будто не слыша того, что говорила Ирене, Херардо настойчиво продолжал:

– И он еще заплатит за все, что совершил.

– Во всяком случае, я тут не при чем. Ясно?

– Почему вы и он продолжаете делать подлости? – вступил в разговор Филипе.

– Но мы говорим об Альберто!..

– Вы с ним два сапога... пара. Передайте Альберто, что очень скоро мы с ним увидимся. Это серьезно. Передайте, что я не успокоюсь, пока не добьюсь, чтобы он сел на скамью подсудимых. Это его ждет. Неотвратимо.

– Убирайтесь! Убирайтесь! – Ирене задохнулась от страха и ненависти.

Херардо чувствовал себя совершенно опустошенным, считая, что он не выполнил отцовского долга; все уверения Филипе о том, что он лучший из отцом на свете, не успокоили Херардо. Да, он пытался воспитывать Рубена, любил его, но из этого ничего хорошего не вышло. Появился этот сатана, преступник Альберто, перед которым он оказался бессилен, и погубил мальчика... Он, Херардо, непременно пойдет на это открытие дома мод Ирене Монтенегро – уж туда непременно препожалует эта мразь. Расположившись напротив дома, он будет ждать, пока Альберто не войдет или не выйдет оттуда... Нет, нет, старшего Лало, он не хочет брать с собой, мало ли во что выльется их встреча...

– Надеюсь, ты мне не откажешь в компании, – Филипе снял очки. – На кого нам опереться в трудную минуту, как не на друг друга.

Херардо и Филипе закрыли офис в четыре часа и сразу отправились к дому мод Ирене Монтенегро. Они прогуливались в отдалении, не спуская глаз с подъезда, к которому подъезжали машины, входили люди. Говорить не хотелось.

Каждый сосредоточенно думал о своем. Как ни удивительно, но Херардо почему-то сейчас думал о Джине, о той неразберихе, которая творилась в семье Филипе. Никто серьезно не занимался воспитанием детей, родители, словно самые малые дети, продолжали дуться друг на друга. Джина раза два в неделю заскакивала домой, хватала в охапку детей и отправлялась с ними на прогулку, закармливала в кафе сладостями. Филипе в это время закрывался у себя в кабинете и не высовывал носа, не желая встречаться с ней. Но такая жизнь не приносила другу особого наслаждения, Филипе всегда был грустен и озабочен, но, к сожалению, не детьми. А жаль... Вот Рубен... И снова, вышагивая под густыми деревьями аллеи, Херардо терзался мыслями о том, что упустил сына, проглядел беду. Ведь никогда не знаешь, когда это начинается, когда молодая, неокрепшая душа попадает под влияние взрослого. И хорошо, если это добрый человек, а если нет? Дети-подростки такие скрытные!.. С Эдуардо никогда не было никаких проблем. Они поженились с Каролиной, когда Лало был чуть постарше Джины Даниэлы. Мальчик сразу привязался к нему, чуть ли не с первой встречи доверял ему безраздельно, и Херардо всегда знал, чем он живет, что волнует мальчика, кто его друзья. Не так было с Рубеном. Казалось бы, тут все должно быть проще: Рубен совсем не помнил ни отца, ни той жизни, которой жила его семья до знакомства с Херардо. И вот, на тебе, вооруженный грабитель. У него вдруг непроизвольно вырвалось:

– Альберто еще пожалеет о содеянном! Жестоко пожалеет! Ему придется иметь дело со мной!

Филипе тоже, очевидно, занятый своими мыслями, отрешенно поднял на Херардо глаза.

– Знаешь, я сейчас подумал – нам нет смысла оставаться здесь и ждать.

Ну, выйдет он к автомобилю, поедет... И что же мы, двое взрослых мужчин, как мальчишки, будем бежать за его машиной? Как в какой-нибудь комедии...

Херардо не успел ответить, потому что именно в этот момент к подъезду дома мод подошла женщина, и оба, замолчав, безошибочно узнали в ней Росу, секретаря Даниэлы Лоренте. Швейцар распахнул перед нею двери, громко пригласив:

– Пожалуйста, сеньора Роса! Проходите, прошу вас! Обомлевшие от удивления друзья переглянулись:

– Похоже, в доме ее хорошо знают, – протянул Херардо.

– Что-то тут не так, дружище! – Филипе засунул руки поглубже в карманы брюк. – Надо предупредить об этом Даниэлу.

– Но это мы сделаем позже, – медленно сказал Херардо.

...Они простояли до позднего вечера и, лишь когда публика начала покидать дом моды, друзья вошли в его двери. Ни Херардо, ни Филипе не слышали ни смеха, который вызвала коллекция Ирене Монтенегро, ни язвительных замечаний о бездарной копии стиля Лоренте. Они не слышали и не видели ничего, кроме фигуры мужчины во фраке и с серьгой в ухе.

Херардо подошел к нему и со словами: "Это ты убил моего сына, подонок", – ударил Альберто по лицу. В этот удар он вложил всю свою боль, ненависть, презрение, и Альберто не устоял, – с окровавленным лицом, он повалился на пол и захохотал.

Так закончилась презентация дома мод Ирене Монтенегро.

Рабочий день подошел к концу. Усталые, но довольные подруги неспешно беседовали, отдыхая после напряженной работы. Перебирая в памяти все его события и встречи, Даниэла почему-то остановилась на Алехандро, – какой умница, какой работник! С его участием работа продвигается очень быстро. Да и сын у него замечательный, Карлитос.

Джина усмехнулась:

– Но ты-то любишь Хуана Антонио?

– Независимо от моих чувств, у него есть обязательства перед Летисией и будущим ребенком, – Даниэла не хотела обсуждать эту проблему даже с Джиной.

– И все-таки, я уверена, – кипятилась Джина, – они ни за что не поженятся. Не упрямься, дорогая. Тебе надо научиться защищать свое счастье... И когда Хуан Антонио в следующий раз попытается сблизиться с тобой, уступи ему... И пусть земля вертится!.. – добавила она со смехом.

Что они, сговорились все, что ли? И Моника тоже все время ее уговаривает помириться с отцом, уговаривает мягко, сердечно.

Дочь видела настойчивые ухаживания влюбленного сеньора Алехандро так же, как видела, что мать ее остается холодна. "И слава Богу, – думала Моника, жалея и мать, и отца. – Зачем мама из-за Летисии ломает свою жизнь?

Ведь все они давно знают характер Летисии, а Маргарита, так та даже не желает сочувствовать бывшей подруге: мол, сама нарвалась, сама виновата и поделом, пусть расплачивается". Моника была более снисходительна – она только что родила ребенка, родила без поддержки мужа, – это тяжелое испытание для любой женщины. Но у нее есть дом, лучшая в мире мама, отец, Мария, друзья. А у Летисии – никого и ничего, и в Монике теплилось сочувствие к тяжелой участи бывшей подруги. Но отец не принадлежит Летисии!

Хочет или не хочет мама понимать это, они с ним одно целое. Поэтому Моника, как и Джина, уговаривала Даниэлу сменить гнев на милость и простить Хуана Антонио.

– Подумай, мамочка! Мы все могли бы быть так счастливы. В жизни никто не застрахован от нелепых поступков, наш отец не исключение. Мы ошибаемся, но имеем право исправлять свои ошибки, – убеждала Моника, имея в виду, конечно, и свой печальный опыт.

Даниэла слушала дочь, радовалась ее взрослению, ее умным речам и думала: а какую же ошибку совершила она сама? С отцом Моники она всегда была нежной, понимала его, ни разу не давала повода усомниться в своей верности.

Почему она должна доказывать это собственной дочери, на глазах которой прожили они все восемь лет.

Даниэла вдохнула аромат нежных цветов, стоящих рядом с диваном.

Лилово-желтые ирисы, ее любимые. Они – от Алехандро. А чуть поодаль, на журнальном столике, другой роскошный букет роз – от Хуана Антонио. Они будто сговорились соперничать, чей подарок привлекательнее, какой понравится даме сердца больше... Даниэла суеверно поменяла местами вазы и прикоснулась губами к лепесткам роз, присланных бывшим мужем... Ее терзали сомнения, как посту пить, что предпринять. В душе она верила в искреннее раскаяние Хуана Антонио.

– Я очень любила его, Моника. Наверное поэтому мне так трудно простить его предательство. – Она специально употребила глагол в прошедшем времени, чтобы оставить за собой право решать, как поступить в дальнейшем. Скажи она "люблю", Моника тотчас же ухватилась бы за это и, конечно, спросила: "Так в чем же дело, мама, почему вам не быть вместе?.. "Все же не готова она с распростертыми объятиями встретить Хуана Антонио, слишком велика горечь обиды, чтобы забыть о ней... И как хорошо, что есть любимая работа, в которую можно окунуться с головой, забыть на время о том, какую сложную проблему ей предстоит решать: простить или нет.

Ее часто ночами преследовал один и тот же навязчивый кошмар: она идет по пустынной улице, а сзади слышен топот погони. Она бессильна скрыться, крик застрял в горле. И вот уже руки ее распяты на мокром асфальте, а над ней склонились хохочущие лица. И одно из этих лиц – лицо Альберто...

Проснувшись, она обычно долго лежала без сна и забывалась лишь с рассветом... Утром Даниэла принимала душ, пила кофе, завтракала. Через открытое окно доносилось щебетанье птиц, солнечные блики разноцветили комнату. И ночные призраки забывались. Бросая беглый взгляд в зеркало, Даниэла удовлетворенно вздыхала: в зеркале отражалась стройная фигура молодой, элегантно одетой и модно причесанной женщины... Да, такой женщине еще можно дарить цветы, соглашалась Даниэла... Но два букета сразу – многовато даже для нее...

Может ли она обоим дать шанс, как просил на днях Алехандро и намекал Хуан Антонио? Алехандро предостерегает, говорит, что простив мужа, она забудет об обиде – а это значит, что она дважды наступит на те же грабли...

Она не желала обсуждать такую болезненную проблему с Алехандро. Но он вызывал на откровенность, проводил параллель – ив самом деле было много похожего в их неудачных браках. Но они не должны замыкаться в неудачах, терзаться мыслями: что было бы, если бы от него не ушла жена, а ей не изменил муж... Даниэла заставила переключить себя на работу. Она подтянула к себе поближе ворох газет и стала просматривать их. За этим занятием ее застала Джина, уже готовая к выходу.

– Посмотри, что пишут: "Открытие дома мод Ирене Монтенегро состоялось... – Даниэла отбросила газету...

– Читай дальше: "Все модели Монтенегро бездарные копии стиля Даниэлы Лоренте". А теперь посмотри на снимки: это же модели из новой коллекции.

Просто настоящее мошенничество, – возмущению Джины не было границ.

– Да, это мои модели, – изумилась Даниэла. – Только из других тканей и измененные. Но они, безусловно, мои!

Джина задумалась:

– Теперь ясно, что делала Роса в доме Ирене, – и, глядя в широко раскрытые глаза Даниэлы, добавила: – Мне сказал об этом Херардо. Вчера они с Филипе были там и видели Росу. Конечно, это она передала эскизы Ирене, – Джина стояла, подбоченясь, будто оборонялась от невидимого врага.

Даниэла поднялась с кушетки:

– Собирайся, немедленно едем: я хочу объясниться с Росой! Неужели она способна на предательство? После стольких лет работы... Боже, и это испытание я должна пережить. Но Росе я измены не прощу. Поговорим с ней сейчас же.

– Надеюсь, ты не дашь ей провести себя? – голос Джины дрожал от сарказма. – А то ведь я знаю тебя, дорогая! Стоит ей перед тобой пустить слезу, ты тут же и растаешь!

– Ну уж нет! – Разъяренная Даниэла, так не похожая на саму себя, надев кожаную куртку, подхватив сумку и газеты, направилась к двери. – С этим, Джина, покончено раз и навсегда! Я вне себя! Из-за предательницы пропали несколько месяцев работы.

– Да нет же, Даниэла! – рассмеялась Джина, тряхнув своей рыжеволосой коротко остриженной шевелюрой. – Это не так! Слава Богу, затея Ирене вышла боком...

Даниэла не уставала поражаться многоликости лицемерия. И как человек, сам не способный на подобные поступки, она не могла понять, что двигало людьми, готовыми за лишнюю сотню песо пойти на сделку с собственной совестью. Как могла Роса, которую она взяла когда-то на службу и в преданности которой не сомневалась, которой платила гораздо больше, чем та заслуживала, чем вообще полагалось за такую работу, как она могла украсть труд Даниэлы, труд долгих месяцев всего Дома? Но, увы, и на этом лицемерие не кончалось. "Как вы могли подумать такое, сеньора?" – лепетала, возмущаясь, припертая к стенке Даниэлой и Джиной, женщина. И только когда Даниэла, швырнув ей в лицо газеты, сказала, что Херардо и Филипе видели ее, заходящей в дом Ирене, та призналась, что отдала эскизы сеньору Альберто. И тут же пошла, ничтоже сумнящеся, в наступление – куда девалась скромность, покорность, услужливость.

– За что мне вас благодарить, сеньора? Вы богатели, пока я продолжала влачить жалкое существование. Я устала прозябать в бедности! Сеньора Ирене и сеньор Альберто хорошо мне заплатили и еще заплатят! А вы относились ко мне только как к одной из служащих, в то время как Каролина – чем она лучше меня – стала вашей подругой. Меня не волнует ваше прощение! Прекрасно, что вы уже все знаете и мне не надо будет видеть вас каждый день! – И уже в дверях, обернувшись, злобно выкрикнула: – Будьте вы прокляты! Вы разоритесь!

И неважно, что открытие дома моды прошло неудачно. Они все равно вас разорят, и я им в этом помогу!

По крайней мере, думала Даниэла, после ухода этой злобной неблагодарной твари – иначе ее не назвать – одним тайным врагом стало меньше, а с явным бороться легче. Джина предлагала немедленно вызвать полицию: пусть, мол, ее посадят в тюрьму. К несчастью, уже спокойно возразила Даниэла, у нас нет доказательств ее вины, а, значит, и нет состава преступления. Вообще теперь надо сосредоточиться, неожиданно объявила она собравшимся сотрудникам, их Дом не может рисковать и подвергать сомнению свою добрую репутацию, а поэтому придется отложить показ на несколько месяцев. Надо поговорить с журналистами и назначить им встречу на завтра – она сама им объяснит причину задержки презентации новой коллекции.

Алехандро застал Даниэлу устало сидящей за столом – разоблачение Росы стоило ей немалых сил. Алехандро, посмотрев на разбросанные повсюду газеты, заметил:

– Мои друзья были вчера вечером там, – он кивнул на газеты. – Говорят, что это – полный провал! Одежда плохого качества. И очень дурного вкуса. Но я рад главному, тебе нечего бояться конкурентов!

– Я в ярости, я подавлена всем случившимся, значит, никому нельзя доверять! – Даниэла вскипела. – Это дело рук Росы, представляешь?! Она призналась во всем. И ей даже не было стыдно! У нее было такое лицо... какого я никогда не видела. Это была другая Роса. Я приняла решение: надо работать и создать совершенно новую коллекцию.

– Другую? – удивился Алехандро.

– Да, другую! – настойчиво, будто убеждая саму себя, настаивала Даниэла. И она должна быть лучше предыдущей, над которой мы с тобой трудились. Рисунки тканей нам еще пригодятся – их-то, к счастью, не скопировали.

– Если ты хочешь, – предложил согласный на все ради любимой женщины, Алехандро, – можно сделать и другие. Я готов.

– Ну, что ж, благодарю тебя! – Даниэла с теплотой взглянула на своего партнера. – Я займусь сегодня же разработкой новых моделей, уже приспосабливая их под готовые ткани. Идет? Но хочу предупредить, чтобы не жаловались: работать придется и день, и ночь – мы не можем терять и ДНЯ.

– Не преувеличивай уж так, Даниэла, – решил пошутить Алехандро. – Не так все безнадежно, а главное, у тебя должно оставаться время для себя, – и, многозначительно глянув на нее, неуверенно добавил: – И для любви.

Даниэла неловкую шутку пропустила мимо ушей.

– Прошу тебя, Алехандро, – в голосе ее было явно недовольство. – Я никогда не давала тебе повода думать, что влюблена в тебя.

– Но я люблю тебя, – не желая смириться с услышанным, возразил Алехандро. – Для этого не нужен повод...

– Я не могу тебе ответить тем же, – с сожалением произнесла Даниэла. – И ты это знаешь.

– Давай забудем прошлое, – в который раз предложил Алехандро. – Начнем все с начала и вместе. Нас многое объединяет – взгляды на жизнь, любовь к детям... Кстати, тебя мой сын просто обожает... Давай попробуем? А? – И он легко приобнял Даниэлу за плечи, нежно прикоснулся губами к ее щеке.

Словно дожидаясь специально этой минуты, в кабинет Даниэлы влетел разъяренный Хуан Антонио. Голос его, обыкновенно спокойный, словно не принадлежал ему:

– Слушай... – двинулся он с кулаками на Алехандро. – Слушай... Что ты себе позволяешь? Какое он, Даниэла, имеет право приближаться к тебе?

– По-моему, это ты не имеешь здесь никаких прав! – не сдержался Алехандро.

– Уходите оба! – решительно потребовала Даниэла, но, увидев, что ни один не тронулся с места, направилась к двери.

– Ну, если вы не хотите этого сделать, уйду я. Столкнувшись в дверях с разгневанной Даниэлой и оценив метким взглядом ситуацию, Джина ехидно улыбнулась:

– Это так волнующе, когда двое мужчин дерутся из-за одной женщины!

Куда же вы, постойте! – пыталась она остановить устремившихся к выходу мужчин. Но ей это не удалось.

– Оба от тебя без ума, а ты от этого в восторге! – беспристрастно констатировала ситуацию Джина. – Тебе это не кажется?

– Ну, что ты говоришь! Обвиняешь меня в том, что я играю на их чувствах? Ты ошибаешься!

– Нет, дорогая! – смягчилась Джина, возвращаясь вместе с Даниэлой к ее рабочему столу. – Я совсем не то хотела сказать. Ведь иногда неплохо и поиграть. А? Пусть проклятые мужики пострадают, они это заслужили! – погрозила она кулаком вслед ушедшим, имея в виду, конечно, не только этих двух, а прежде всего, своего "Пиноккио".

Она испытывала непреклонность Филипе новым приемом: время от времени посылала ему в контору роскошные букеты с короткими остроумными записками, доставляющими великую радость Херардо. Джина улыбнулась:

– И смех, и грех! Я прихожу домой, а он сидит, надувшись, за газетой, и делает вид, что меня нет. А когда дети спрашивают его, когда же он поженится снова на маме, – срывается и бежит в спальню. Знаешь, он меня боится.

Даниэла невольно засмеялась, представив картину, нарисованную подругой. – Ты смеешься, а я говорю, что снова завоюю Филипе! Он будет умирать от любви, ко мне, богине. И я в восторге от этого.