Моя вторая мама (др. вар.)

Глава 27

Весь день Ирене металась по квартире, вскакивала на каждый телефонный звонок.

– Что с тобой? У тебя появился поклонник? Берегись, Ирене, со мной шутки плохи! – Леопольдо подозрительно посмотрел на жену.

– Вечно ты усложняешь жизнь. Ты ведь знаешь, что я люблю тебя одного!

– Что-то не верится. Молодая красотка и вдруг влюбилась в меня, старика.

– Не болтай глупости!

– От кого же ты ждешь звонка?

– Ни от кого. Просто тебе показалось.

К счастью Ирене, когда раздался долгожданный звонок, Леопольдо не было дома.

– Работа сделана, гоните остальные деньги, – услышала она в трубке сиплый голос.

– Вы получите больше обещанного, но я должна быть уверена в

результате.

– Я работаю без промахов. Даниэла Лоренте попала в автомобильную катастрофу.

– Как только смогу, я свяжусь с вами. До встречи! Ирене повесила трубку и расхохоталась. Наконец-то она отомщена! Ее соперницы нет в живых!

Но это надо проверить. Только тогда можно заплатить деньги этому типу.

Ирене позвонила Ракель. Трубку сняла Долорес и очень быстро закончила разговор.

– Кто звонил? – поинтересовалась Ракель.

– Угадай, – улыбнулась Долорес.

– Ирене? Надеюсь, ты ей ничего не сказала?

– Конечно, нет.

– Узнай она о случившемся, была бы на седьмом небе от счастья! Я все больше и больше в ней разочаровываюсь.

Из газетного сообщения Ирене узнала о том, что Даниэла и ребенок остались живы, и пришла в бешенство.

Этот тип не получит больше ни песо, и пусть вернет ей аванс. Или доведет дело до конца. Не станет она швырять деньги на ветер.

Даже угроза разоблачения не испугала Ирене.

– Ладно, она еще пожалеет, эта красотка, – процедил бандит сквозь зубы, выйдя из телефонной будки после разговора с Ирене.

Бедняжка Моника! Она слонялась по дому, как потерянная, не хотела ни есть, ни пить, то и дело принимаясь плакать.

Ей не давала покоя мысль о том, что несчастье случилось из-за нее, что Даниэла никогда не простит ее и даже не захочет с ней разговаривать. А она так ждет свою вторую маму и братика!

Теперь она мысленно называла Даниэлу мамой. Пусть скорее приезжают домой, она будет пеленать малыша, ухаживать за ним и никогда не даст в обиду. Она ведь большая, а он совсем маленький , слабый. Но почему Мария сказала, что он в инкубаторе? Учительница говорит, что в инкубаторе держат яйца, чтобы из них вылупились цыплята. Надо спросить у Марии. Но Мария тоже не смогла толком ничего объяснить.

Она рассказала о несчастье подругам. Маргарита со слезами на глазах жалела Даниэлу, Летисия по-своему пыталась успокоить Монику.

– Нашла кого жалеть, – говорила она, как всегда, кривя губы. – Ведь они тебе чужие! Выдумала, тоже, братика нянчить! Какой он тебе братик, сын мачехи? Даниэла рада будет превратить тебя в няньку. Ох, и дура же ты!

– Замолчи, – выходила из себя Моника. – Иначе я перестану с тобой разговаривать!

Маргарита обняла Монику.

– Не плачь! Я рада, что ты, наконец, полюбила Даниэлу. Она очень добрая. Объяснишь ей все, и она тебя простит. Мне тоже всегда хотелось младшего братика. Но папа сказал, что хватит с меня и старшего, по крайней мере, он сможет обо мне позаботиться.

Трагедия с Даниэлой по особому отозвалась в душе Мануэля, который однажды, к своему ужасу, обнаружил на месте Хустино в коляске мотоцикла Ракель с малышом на руках.

Сам Мануэль, поддавшись уговорам Долорес, прокатился как-то раз сидя у нее за спиной, и зарекся. Это удовольствие не для него. Он не из храбрых.

Теперь же он был непреклонен, требуя прекратить езду на мотоцикле с ребенком.

Их разговор прервал визит Ирене, которая искала любую возможность узнать подробности аварии. Мануэль, коротко поздоровавшись с Ирене, удалился: он по-прежнему не терпел Ирене и был противником ее дружбы с Ракель.

– Что же ты мне вчера ничего не сказала? – притворившись обиженной, спросила она. – Я узнала о случившемся из газет.

– Признаться , я думала ты будешь злорадствовать, а Даниэла мне очень симпатична. Прекрасная, достойная женщина.

– Ну, это уж слишком, – возразила Ирене, – порядочные женщины не отбивают чужих женихов. Я не люблю Даниэлу, но чтобы радоваться чужому горю!

Да еще желать зла ни в чем не повинному ребенку! Нет, на такое я неспособна!

– Рада от тебя это слышать, – проговорила Ракель. – Не желай зла ближнему, Бог накажет!

– Ракель права, – вздохнула Долорес. – Зло порождает зло.

Выздоровление шло медленно. Даниэла все еще была слаба. Боль утихла, но не прекратилась. Физические страдания усугублялись постоянным страхом за ребенка.

Но не проходило дня, чтобы ее не навестили Джина или Сония. Они старались успокоить, утешить Даниэлу. Но стоило ей остаться одной, как тоска накатывала словно волны на берег во время прибоя. Почему судьба так к ней несправедлива? За что ей такие страшные испытания? В чем она провинилась?

Даниэла не могла припомнить, чтобы хоть раз в жизни причинила кому-нибудь зло. Разве что Ирене? Или Альберто?

Но ведь она не хотела, они сами виноваты в том, что случилось.

С какой ненавистью смотрел на нее Альберто, когда она навестила его в тюрьме!

Он проклял ее, проклял! И Ирене ее прокляла!

Грузовик... Это не случайность, – Даниэла заметалась на постели. – Ее хотели убить. Но кто? Перед глазами мелькнуло искаженное злобой лицо Ирене, огнетушитель, змея в изящно упакованной коробке. Эта женщина способна на все. Она никогда не оставит Даниэлу в покое.

Только бы Бог сохранил ее сына! Ведь она не сможет больше иметь детей.

А Моника никогда не назовет ее мамой. Всем сердцем Даниэла полюбила девочку, но та отплатила ей черной неблагодарностью. "Я не хочу, чтобы у тебя был ребенок, не хочу никакого братика!" Какие страшные слова! Убитая горем, Даниэла забыла, что Моника совсем еще дитя и нуждается в снисхождении.

По ночам Даниэлу мучил все тот же кошмар: врач с лицом Альберто и мертвый ребенок. Она просыпалась в холодном поту и боялась снова уснуть.

Хуан Антонио буквально разрывался между больницей и офисом. Для Моники у него почти не оставалось времени. Когда же, наконец, папа возьмет ее с собой в больницу? К Даниэле и братику? Ей так хочется на него посмотреть! Но где-то в самой глубине души Моника понимала, что Даниэла не хочет ее видеть.

Как ей искупить свою вину? Ведь она действительно обожала Даниэлу. По совету Марии, Моника написала и передала Даниэле красивую открытку. Но та, едва взглянув, небрежно бросила ее на столик. Сама мысль о Монике была Даниэле неприятна и она старалась о ней не думать.

Такая перемена в жене заставляла страдать Хуана Антонио и он поделился своей тревогой с Мануэлем.

– Это пройдет, – успокоил его Мануэль. – Даниэла больна и воспринимает сейчас все слишком остро. Как только она с сыном вернется домой, все пойдет по-другому.

В то утро Даниэла проснулась позднее обычного. Сквозь занавеси уже пробивалось яркое солнце. Первой мыслью после пробуждения была как всегда мысль о сыне.

Она не в силах больше ждать. Пусть ей покажут ее малыша.

С трудом дождалась Даниэла Хуана Антонио.

– Я должна увидеть нашего сына!

– Но тебе еще нельзя вставать с постели, – попробовал возразить муж.

– Все словно сговорились мучить меня... – голос Даниэлы дрогнул от слез.

– Хорошо, любимая, успокойся, что-нибудь придумаем. Хуан Антонио вышел из палаты и вскоре вернулся с креслом-каталкой.

Даниэла попыталась спустить ноги с постели, но тут же в изнеможении откинулась на подушку – закружилась голова.

Хуан Антонио помог жене сесть в кресло и только сейчас заметил, как сильно она похудела. Он повез ее по унылому больничному коридору, свернул направо, потом налево и остановился у двери с табличкой: "Отделение для недоношенных".

Открыла дежурная сестра. Они въехали. Хуан Антонио помог Даниэле подняться и она заглянула через стеклянную перегородку.

– Вот он, наш сын!

Даниэла молча смотрела на крохотного, голенького младенца, мирно спящего в инкубаторе.

– Бедненький! Ему должно быть холодно! Так хочется взять его на руки! – Даниэла счастливо улыбалась впервые с тех пор, как очутилась в больнице. Выражение страдания на лице сменилось радостью.

Она не испытывала больше ни тревоги, ни страха. Только счастье! Безбрежное и сияющее, как море, озаренное солнцем. Море, которым она любовалась тогда, на "Норвее".

– Сын, наш сын! – шептала Даниэла, не в силах оторвать глаз от этого маленького создания, жалкого и беспомощного.

Даниэла уговорила Хуана Антонио еще раз отвезти ее в специальном кресле к инкубатору, где лежал их сын. "Такой маленький и такой беззащитный, под этим стеклянным колпаком, – подумала она. – Мой дорогой Хуан Мануэль Мендес Давила Лоренте". Даниэла давно решила, что назовет ребенка именем своего мужа и своего отца.

– Знаешь, я могла бы смотреть на него часами и никогда бы не устала, – сказала Даниэла, с нежностью глядя на ребенка.

– Я знаю, – откликнулся Хуан Антонио, – но ты не должна этого делать.

Тебя только вчера прооперировали.

– Побудем здесь еще немножко...

– Нет, нет, видишь, малыш уже рассердился. Ты слишком пристально на него смотришь.

Даниэла с трудом оторвалась от ребенка.

Как медленно идет время! Через несколько дней, если все будет нормально, ее выпишут из больницы, а потом должно пройти еще целых две или даже три недели, прежде чем она сможет увидеть сына в стенах своего дома, взять его на руки, рассказать ему о своей любви. О Монике она почти не вспоминала, хотя Хуан Антонио при всяком удобном случае осторожно напоминал ей о дочери, об ее интересе к братику и как-то раз сказал, что девочка хотела бы навестить Даниэлу. В его словах звучал вопрос, но Даниэла будто не слышала его. Несколько раз Хуан Антонио передавал ей открытки, написанные Моникой. Даниэла благодарила и откладывала их в сторону. В глубине души она была ужасно суеверна и сейчас ничего не могла с собой поделать: Моника столько раз говорила, что не хочет этого ребенка, и судьба едва не пошла ей навстречу. Нет, нет, пусть вокруг нее будут только те, кто желал и заранее любил ее малыша. Всерьез обеспокоенный Хуан Антонио уговаривал ее простить Монику – ведь она еще ребенок и очень привязана к Даниэле, но что-то мешало Даниэле на этот раз отнестись к девочке с обычной терпимостью и пониманием – пока ее сын не поправится, она не в состоянии переживать и думать о ком-либо еще. Сейчас ничего не существовало для женщины, кроме крошечного, голенького тельца, лежащего под прозрачным колпаком.

А Моника не находила себе места: Даниэла не разрешила ей прийти в больницу, что-то будет теперь? А тут еще Летисия, как всегда, подлила масла в огонь: "Даниэла тебя к нему и не подпустит. А ты как думала?" Спасибо Маргарите и Марии, которые как всегда успокоили ее: когда малыш будет дома, она сможет доказать свою любовь к нему.

В день возвращения Даниэлы из больницы Моника едва могла дождаться, пока за ней придет машина. Быстро войдя в гостиную, где собрались все их знакомые и родственники, не замечая никого, кроме Даниэлы, она быстро сказала:

– Я уже пришла.

Но Даниэла, не слыша ее, продолжала разговаривать с Филипе.

– Даниэла, Моника пришла, она здесь, – сказал Хуан Антонио.

Даниэла прервала разговор и холодно поздоровалась с девочкой, поблагодарив ее за открытки. Вмешательство Джины заполнило затянувшуюся паузу.

...Даниэла каждый день навещала ребенка в больнице. Хуан Антонио, боясь показаться сентиментальным и потому скрывая это, перед работой тоже заезжал взглянуть на сына, размышляя по дороге о том, каким деловитым и умным вырастет их сын – он, без сомнения, унаследует их с Даниэлой способности.

Наконец доктор Карранса разрешил забрать ребенка домой. Даниэла была счастлива. Скорее бы прошел этот день, скорее, скорее... Она с удовольствием оглядела детскую, готовую к приему малыша, и уселась, чтобы довязать кофточку, – на нем должно быть все, сделанное ее руками. Увлекшись вязанием, она вздрогнула от звука открываемой двери: на пороге стояла Моника.

– Можно с тобой поговорить? – неуверенно спросила девочка.

– Да, проходи.

– Даниэла, я знаю, что вела себя плохо и наговорила тебе много обидного, – сказала Моника, не поднимая глаз.

– Как хорошо, что ты это поняла, – сухо ответила Даниэла.

– Я больше не буду слушать Летисию. Клянусь тебе. Я хочу быть твоей подругой и чтобы ты любила меня, – сказала Моника. В голосе ее слышались слезы.

– Хорошо, Моника. Посмотрим. Сейчас я очень расстроена и плохо себя чувствую. Я не хочу еще раз обмануться в тебе, – сказала Даниэла, заканчивая тягостное объяснение.

Она припомнила этот разговор ночью, когда, взволнованная предстоящим радостным событием, долго лежала без сна. Конечно, она простит Монику, только бы все было хорошо. Но вдруг (ей показалось, что она еще не успела заснуть, только прикрыла глаза) она увидела склонившуюся над ней крупную, странной формы лысую голову, немигающие темные глаза и крепко сжатые губы.

Она в ужасе проснулась. Боже! Да ведь это тот человек, который сидел за рулем трайлера, преследующего ее машину. Сердце у нее бешено забилось. Казалось его тяжелые удары заполнили всю спальню, она не могла пошевелиться.

Когда же этот кошмар перестанет преследовать ее? А вдруг это опять... Нет, нет, ни о чем плохом она и думать не хочет. Даниэла долго лежала без сна, прислушиваясь к ровному дыханию мужа.

Утром, отряхнув свой сон, как наваждение, она, трепеща от радостного ожидания, под руку с Хуаном Антонио вошла в больницу, быстро прошла по коридору, нетерпеливо открыла дверь, которая отделяла ее от сына, и ...

– Хуан Антонио, его нет... Его там нет...

– Наверное, одевают, чтобы отдать нам. А может, решили оставить еще на пару деньков.

– Нет, нет, – встревоженно сказала Даниэла. – Ни на одну минуту! Давай пойдем к врачу.

Но доктор Карранса сам торопливо вошел в комнату. Даниэла бросилась к нему.

– Доктор, я всю ночь не спала от волнения! Наконец-то мы можем забрать

нашего мальчика.

Доктор Карранса молчал, переводя взгляд с Хуана Антонио на Даниэлу.

– Даниэла, Хуан Антонио, не знаю, как сказать вам, но это невозможно, – выговорил он наконец.

– Вот видишь? – заволновалась Даниэла. – Я так и знала: что-нибудь случится. Почему я не могу забрать его? Только не говорите мне, что он должен остаться здесь еще на неделю.

– Даниэла, Хуан Антонио, я не знаю, как это произошло, но у вашего малыша остановилось сердце. Ваш сын умер.

– Умер? – не поняла Даниэла. – Умер? С ним же все было хорошо...

– Так иногда бывает, – тихо сказал врач.

– Нет, нет, это невозможно. – Даниэла подняла руки, как бы защищаясь от услышанного. – Вы пошутили. Но это плохая шутка. Я не верю. Господь не мог его отнять. Это слишком жестоко. Нет... Нет...

– Дорогая... – повернулся к ней побледневший Хуан Антонио.

– Мой ребенок... Мой маленький Хуан Мануэль... Я никогда уже не возьму его на руки? Никогда не смогу быть матерью? Нет, не могу поверить.

– Дорогая, не терзайся так, – пытался успокоить ее потрясенный Хуан Антонио.

– Не могу, не могу, не могу... Он никогда не улыбнется мне. Не скажет "мама". Не будет спать в своей кроватке. Я этого не вынесу. Разве можно пережить эту боль?

Хуан Антонио прижал ее к себе.

– Довольно, не разрывай мне сердце. Даниэла оттолкнула его.

– Я никогда не смогу быть счастливой без моего сына, моего маленького. – Она стремительно бросилась к врачу. – Я хочу видеть моего сына. Хочу взять его на руки хотя бы единственный раз в жизни. Пожалуйста, доктор.

– Не мучай себя, – снова попытался успокоить ее Хуан Антонио.

– Прошу вас, доктор. – Даниэла опустилась на колени. – Скажи ему, – умоляюще обратилась она к Хуану Антонио, – пусть мне позволят его увидеть.

Доктор Карранса вызвал сестру.

Через некоторое время рыдающей Даниэле подали завернутое в байковое одеяльце с белой косынкой на голове маленькое тельце. Уже остывшее. Даниэла прижала его к своей груди, жадно вглядываясь в неподвижное личико. Сидя на полу, раскачиваясь от невыносимой боли, она горестно выкликала мучительные, страшные своей непоправимостью слова, слова прощания с несостоявшейся жизнью:

– Сыночек мой, ты уже никогда не вырастешь, никогда... Я не увижу, как ты начнешь ходить... Я не смогу обнять тебя, прижать к своей груди, я не буду пеленать тебя и не спою тебе колыбельную... Спи, мой любимый, усни.

Спи, спи... Боже, за что ты наказываешь меня? Я не могу поверить. За что? За что? Так не должно быть. Я не верю...

Муж попытался было отнять у нее мертвого ребенка, но Даниэла только крепче прижала его к себе. Хуан Антонио и доктор, потрясенные глубиной страдания, стояли над баюкающей ребенка Даниэлой, тщетно пытаясь прервать эту рвущую душу сцену. Наконец, Каррансе удалось сделать Даниэле успокаивающий укол и только тогда она выпустила тельце сына из неожиданно ослабевших рук.

...А в доме Хуана Антонио и Даниэлы шли приготовления к радостной встрече. Неутомимая, несмотря на беременность, Джина вспомнила, какое это было веселое, романтическое зрелище – гроздья цветных шаров и большой плакат, которыми когда-то встретил Хуан Антонио Даниэлу на площади Индепенденсиа. И она решила напомнить им о том счастливом дне. С помощью Сонии она развесила по всему дому нарядные разноцветные шары. Херардо с Филипе приладили над входом в дом большой плакат: "Добро пожаловать, Даниэла и Хуан Мануэль!"

Долорес, примчавшаяся на мотоцикле со всем своим семейством, добавила шума к общему веселью. За суетой, музыкой и оживленными разговорами они чуть было не пропустили въехавшую в ворота машину.

Джина кинулась к дверям.

– Я первая хочу видеть маленького.

Но Хуан Антонио и Даниэла уже входили в гостиную. Одни. Без ребенка.

– А где малыш? – спросила удивленная Джина.

– Он умер, умер, умер!.. – Даниэла, закрыв лицо руками, громко разрыдалась. Джина бросилась к ней.

– У меня уже нет ребенка, Джина. Единственный раз я смогла прижать его к себе, но мой мальчик был уже мертв. Что я такого сделала? За что? За какие

грехи Господь отобрал у меня сына?

– Не надо. – По лицу Джины катились слезы. – Ты самая замечательная женщина, которую я знаю.

– Джина, без сына я не хочу жить. Я должна была умереть вместе с ним.

Все было слишком хорошо, чтобы быть правдой. Счастье – это только мираж.

Когда мы думаем, что достигли его вершины, что-нибудь случается. Всегда что-нибудь случается...

Джина и Хуан Антонио увели едва стоявшую на ногах Даниэлу в спальню.