Негасимое пламя

XI. Незваные

Чёрные птицы кружат над белым снегом. Высится над бескрайним пустынным полем обугленный остов маленькой крепости, ветер приносит от него едкий запах гари. Идти тяжело; ноги увязают в высоких, по колено, сугробах, отказываются повиноваться. Конца-края не видно равнодушной белой пустоте. Бросить бы тщетные усилия, упасть в пушистый снег и забыться… Но нельзя. Нельзя, потому что снег густо перемешан с пеплом. Вот небывалый порыв ветра разметает его с пути, и из-под белого покрывала проступает голая бурая земля. Будто бы кровью политая. Будто бы…

Кто-то неласково встряхнул Митара за плечо. Он сел рывком, едва не столкнувшись лбами с наставником. Несмотря на холод, рубаха липла к телу, насквозь мокрая от пота. Гарью тянуло от огонька, пляшущего над быстро прогорающим хворостом; злою зимой, посредь мёрзлого леса, никак без него не обойтись. Митар потянулся к пламени. Сил у него не хватало, чтобы согреться.

– Опять Летица снилась? – глухо спросил Ергол, глядя на него исподлобья.

Митар кивнул, не в силах вымолвить хоть слово. Сколько дней прошло, как осталась позади мёртвая крепость? Гнали их оттуда горожане, гнали, а всё одно степняки, как пришли, разбираться не стали, где чародеи, а где – простой люд… И на помощь-то кликнуть было некого. Молва донесла, что всё Тихоново воинство полегло у стен Белогорода. Только и осталось теперь, что идти заснеженными равнинами к краю мира. Ергол говорил – за чертою лучше. Там никто убивать не станет…

– Пригляди за огнём, – велел волхв, с трудом поднимаясь на ноги. – Пойду посмотрю, не помер ли кто.

Он каждую ночь так делал. Среди тех, кто шёл с ними от Летицы и кто прибился в дороге, мало было дважды живых, а все прочие от невзгод и холодов тяжко болели и, случалось, не просыпались после привала. Одно лишь волшебное пламя и было способно побороть жестокий мороз, разогнать в жилах стынущую кровь, да только на всех его не хватало. Митар давно перестал считать, сколько погибло в пути. Одно он знал точно: до края мира осталось от силы полдня пути. Уж завтра настанет им спасение… Тем, кто дойдёт.

Вернулся Ергол, уселся у огня, ничего не сказав. Добрый знак. Стало быть, все живы; хорошо бы так к утру и осталось. Беззвучно, одними губами Митар принялся шептать молитву. Если боги не пожелали спасти Ильгоду, то, может, хоть над ними сжалятся?

Они двинулись в путь, как только забрезжил рассвет. Шли лесами, обходя открытое всем ветрам поле; впереди – пятеро волхвов, чтоб наверняка не сбиться с верной дороги, следом – немногочисленные одинокие, а уж после – все остальные. Колдуны, ворожеи, чародеи и чародейки; разве вот божьих людей не было. Тем от священных мест уходить не след. Болела раньше за них душа, да давно устала. Митар упрямо месил ногами смёрзшийся снег – точь-в-точь как в недобром сне. Он мог бы одним взмахом руки разметать с дороги и сугробы, и бурелом, и непролазные заросли, но берёг силы. Боялся не дойти. Вот до чего съёжилась прежняя его надежда – что наставник уведёт подальше от беды, от войны, от престольного волхва, дерзнувшего воспротивиться клятве. Сделавшийся с недавних пор немногословным Ергол молча шёл вперёд, словно бы вовсе не замечал, как тяжело даются ученику торопливые шаги. Здесь ещё слишком далеко, чтоб его тянула к себе холодная черта; стало быть, тоже устал, тоже хочет уйти поскорее…

Тоненький вскрик нагнал их в полудюжине вёрст от межи. Митар поспешно оглянулся. Боги, пусть бы только лишь кто-нибудь подвернул ногу или испугался случайного неживого!.. Но боги оставили их: повсюду, сколько хватало глаз, выступали из-за деревьев хищные тени. Ждали… Кто же сказал им о крае мира? Кто надоумил устроить тут засаду?

– Да будьте вы прокляты, – прошипел Ергол. Он был бледен, взгляд его беспомощно рыскал от лица к лицу. – Неужто всё зря…

– Вы, кто клятв не приносил, – говорил кто-то из волхвов сбившимися в кучу одиноким, – ведите людей к черте. Мы ещё поборемся…

– Что ж ты делать станешь? Здесь ведь нельзя!..

– Не дойти нам!..

– Без вас не пойдём!..

Раздался громкий треск. Кто-то из чародеев решил-таки попробовать силы, да не сладил: вместо врага-лучника удар пришёлся по корявому вязу. Ствол, переломленный надвое, медленно накренился и рухнул в снег. Закричали, заметались люди – свои и чужие. Кто-то рядом помянул в сердцах лешего. Двое волхвов бросились в самую неразбериху. Митар встрепенулся, дёрнулся бежать следом.

– Тут стой, – процедил сквозь зубы Ергол. – Дурачьё… Уходить надо, а не драться…

Он ухватил за руку случившегося рядом человека – Митар в лицо его помнил, но не по имени – и, заглянув в испуганные глаза, заговорил быстро, властно:

– Собери людей, сколько успеешь, и ко мне. Волхвов и одиноких не зови. Надолго не уходи. Говори всем, чтоб за нами шли…

Верно он задумал. Так, может быть, и получится. Человек вернулся вскоре с дюжиной напуганных беглецов; быстро, как только могли, потянулись они прочь от заварившейся сумятицы. Ергол впереди всех, Митар – позади. Он сам так решил – чтоб, когда вдруг что, первым встретить нагоняющих чужаков. Кто-то и впрямь шёл за ними, то ли преследуя, то ли ища спасения; не поспевал по заснеженному лесу да супротив страха перед холодной чертой. Показалась среди деревьев межа. Неужто суждено им спастись?

Повеяло могильным холодом. Страж соткался меж белых жердей, строгий и бесстрастный; люди прянули прочь от него, принялись творить обережные знаки. То они зря. Не бывает так, чтобы страж у черты кого убил.

Почти не бывает…

– Почто вы здесь, живые?

– Уйти через черту, – тяжело выдохнул Ергол. – Искать спасения. Зла на душе и оружья в руке не держим…

– Лжёшь ты, волхв, – плакальщик качнул головой. – Веди живых через черту, да сам возвращайся, как долг велит.

Ергол увёл двоих, наказав Митару покамест остаться. Покуда ждали, к ним прибились ещё с полдюжины беглецов; со страхом озирались они вокруг, сторонились недвижно стоявшего у межи стража. Казалось, целый век минул, пока вернулся Ергол; был он бледен и шагал неровно. Подойдя к меже, тяжело привалился к столбу. Он говорил прежде, что шаг через черту даётся непросто; теперь Митар видел и сам. Люди окружили волхва, споря, кому теперь идти. Не след его донимать… Митар приблизился, чтоб отогнать их прочь. Только потому и увидал, как в чьих-то побелевших от холода руках блеснула сталь.

Да за что же? То был свой, ильгодский – не чужак, не дикарь степной! Может, из тех, с кем нынче ночью Ергол делился силой, чтоб не замёрзли на стылой земле… Митар растолкал столпившийся люд, ухватил убийцу за плечо. В былые времена горазд он был подраться, но лишь под веселье, когда не нужно беречь каждую крупицу сил, когда не идёт кругом голова от близости края мира. Чудом сам не напоролся на короткий нож – такими кожевники кроят дублёные шкуры; вцепился что было сил в чужие холодные пальцы, отнял оружие. Враг будто бы вовсе его не видел. Белыми безумными глазами глядел он на Ергола, рвался к волхву, сыпал беспорядочными проклятиями.

– Всё ты!.. Ты, пёсий хвост… Ты продал… Ты прятаться прибёг… Твоя вина… Бережёшься теперь… Не уйти тебе!..

Митар попробовал глянуть ему в глаза, приказать угомониться – не вышло. Видать, из одиноких… Ергол велел не брать их с собою – они и сами шагнуть могут… Если безумец убьёт волхва, им конец. Митар потащил его прочь; тот не стронулся с места – невиданную силу вложила ярость в тщедушное тело.

– Что тебе теперь? – негромко сказал из-за спины наставник. – Нынче уж всё одно. Или жить, или помирать.

Что он?.. Митар оглянулся, замешкался на миг – и тут же пленник вырвался из его рук, бросился на волхва, как был, с голыми руками. Ергол отшатнулся в страхе, едва не упал; сил в нём после шага через черту и назад совсем не осталось. Нет, не должно ему умирать! Кому угодно, да не ему… Нож лежал в ладони, как влитой. И замахиваться-то не пришлось толком… Митар знал, что сейчас будет, и ничуть не боялся. Без дара живут, и с чужою кровью на руках – живут. Им бы жить, а остальное уж перетерпят…

Брызнула тёмная горячая кровь, до самой земли протопила рыхлый снег. Вокруг глухо загудели чужие голоса, засуетились испуганные, измученные люди. Плакальщик глядел на Митара неживыми синими глазами, молча качал головой. Холод продрал до костей. Всё теперь. Нечего бояться. Митар крепче сжал нож: вдруг сгодится ещё, вдруг придётся снова…

– Пошли, – бесцветным голосом сказал где-то рядом Ергол. – Уходить надо.

Уходить надо… Уходить… Митар встал у межи, заступил путь сгрудившимся беглецам. Заслонил собою наставника.

– Руки покажи! – прикрикнул он на дрожащую от страха и холода женщину. Лишь когда раскрыла она пустые ладони, позволил пройти. – Все показывайте, да поживее! Рукава закатывайте! За голенищем-то что у тебя?..

Пришли ещё люди. Видать, справились как-то со степняками. Все, кто мог, повели беглецов к холодной черте; Митар приглядывал лишь за теми, кто шёл с Ерголом. Сам уходил последним, с каким-то незнакомым одиноким. Тот, бедняга, совсем измотался, вернулся из одного лишь упрямства. Митар, перешагнув край мира, ничего не почувствовал; его цену платил за него провожатый. Едва отойдя от черты, бросился искать наставника. Нашёл целым и невредимым, прошептал короткую молитву богам в благодарность.

– Выходит, всё? – тихо спросил он, пытаясь заглянуть Ерголу в лицо. – Выбрались? Теперь жить будем?

Наставник лишь глянул мимо него и ничего не сказал.

***

В тесном кабинетике новоиспечённого главы группы оперативного реагирования было очень светло и очень душно – в противовес невнятной серой хмари за окном. Верховский терпел; в конце концов, преть – не мёрзнуть, а к холоду он по старой памяти относился без восторга. Пышущий здоровьем Витька расстегнул воротник форменной рубашки и шумно пыхтел, словно пытался выдышать из комнатёнки остатки воздуха. Ерёменко, пару недель назад сменивший погоны на майорские, сдержанно улыбнулся подчинённым и словно невзначай задвинул под лоток для бумаг подписанный какой-то важной шишкой приказ.

– Вить, открыть окошко?

– Не-е-е, продует, – отмахнулся Щукин, надувая покрасневшие щёки. – Вот весело-то будет на вызовы носиться с соплями по ветру…

– Ты, Дим, лучше говори поскорей, чего хотел, – посоветовал Верховский, сдержанно улыбаясь. – Уйдём – всем сразу легче станет.

Ерёменко бросил на него быстрый настороженный взгляд, но не стал комментировать. А жаль; любопытно, насколько командира изменило новое назначение. В безопасности который месяц царит сумбур, насквозь пронизанный трудноуловимыми начальственными намерениями. Даже интересно, по чьему это недосмотру до сих пор не вышвырнули вон его, Верховского, неблагонадёжную персону.

– Вы, ребят, с новым шефом уже пересекались? – спросил Ерёменко в лад раздумьям подчинённого. – Не на общих собраниях, а лично?

– Где ж с ним пересечёшься? Занят, небось, по уши, – Витька простодушно пожал плечами.

Ерёменко молча перевёл взгляд на Верховского. Пришлось отвечать.

– Один раз поговорили. Неформально, в коридоре столкнулись. Полгода назад уже, наверное.

И, леший побери, это был не самый приятный разговор в его жизни. Страшномордый, битый жизнью бывший контролёр отлично умел одним взглядом вынимать из собеседника душу. Вроде ничего особенного тогда не спросил – имя, звание, доволен ли службой, чего бы хотел в дальнейшем – а чувство было, как после допроса. Пойми теперь, что думать по этому поводу.

– Ясно, – Ерёменко выпрямился в кресле. – Ну, на группы нас разделили, теперь вот за личный состав взялись. Меняется всё…

Ага, вот оно что. Исправили недосмотр – будут выгонять. Витьку-то зачем позвали, интересно? Предупредить, чтобы впредь не тащил с улицы в отдел всякую шантрапу?.. Ерёменко взял из лотка две тонкие непрозрачные папки и по очереди коснулся сердито мерцающих печатей. Верховский взял ту, что предназначалась ему. Сверху лежал приказ, украшенный горделивыми эмблемами Управы и магбезопасности. Солидный столбик подписей в самом низу листа – от самого Ерёменко до какой-то бонзы из Магсовета. Верховский поискал взглядом слово «уволить»; не нашёл, зато обнаружил «с учётом заслуг», «представить ко внеочередному повышению в звании» и «лейтенант». Ещё раз изучил документ. Фамилия – его, подвоха никакого не видно. Это-то и плохо. Если не видно – значит, подвох там на редкость хитрый.

– Во дела! – обрадованно воскликнул Витька, изучавший свою порцию документов. – Меня – и сразу в капитаны? Ну, Димка, спасибо!

Он привстал и потянулся через стол, чтобы пожать Ерёменко руку. Верховский нехотя повторил манёвр. Дима смущённо улыбался, принимая незаслуженные благодарности. По ходатайству какого-то там майора управские шишки чесаться не станут; это кто-то повыше подсуетился. Из какого интереса, вот бы что знать…

– Будут ещё людей набирать, – поделился Ерёменко, наблюдая, как подчинённые подписывают бумаги, – внутри группы отдельные отряды организуют. Человек по пять-семь, смотря как подбор пойдёт…

– И под это дело нас, старичков, повышают, – подхватил Витька. – Понятно тогда. Вот заживём-то! Сколько можно на всю Москву одной вдесятером пахать?

– Точно, – Дима потянулся за его документами и слегка поморщился. Подлечить-то его подлечили, но нет-нет да напоминает о себе прошлогодняя история. – К нам часть контроля переведут. В группу предотвращения.

Витька красноречиво поморщился.

– Проку от них! Бумажки писать мы и сами умеем.

– Там не все бумажки пишут, – возразил Ерёменко. – Ну, в оперативники оттуда пока никого не берут. Будем сами…

Он замолк, внимательно проверяя подписи на приказах. Витька, беспросветно счастливый, так и лучился служебным рвением. Иногда кажется, что он конструктивно не способен испытывать к людям неприязнь; удивительное качество для человека, каждый день копающегося в отходах жизнедеятельности сообщества.

– Да, всё в порядке, – заключил наконец Ерёменко, откладывая бумаги. – Вить, как насчёт возглавить отряд?

Щукин от такого предложения опешил. Если б Верховский хуже знал приятеля, решил бы, что напоказ – до того нелепую состроил гримасу. Вряд ли согласится. Он хорош на своём месте, в начальство не рвётся, служит верой-правдой… Или что – решится попробовать? Возьмётся командовать? Полудюжиной бойцов и Верховским в их числе?

– Не, Дим, не моё это, – вздохнул Витька. – Я уж лучше… Ну, не буду, в общем. Мне и так хорошо.

– Ясно, – снова сказал Ерёменко.

Он задумался на пару мгновений – неужто размышлял, не предложить ли Верховскому? Нет, не стал; прохладно улыбнулся подчинённым и пожелал спокойного дежурства. Ну конечно, он же не идиот – доверять человеку с сомнительной биографией, который вдобавок работает-то тут без году неделю… А на кой чёрт тогда было выдавать вне очереди офицерское звание? Чтобы было на кого повесить всех собак, если вдруг запахнет жареным?

– Дела, да? – протянул Витька, прикрыв за собой дверь кабинета. – Опять, что ли… Ну, будет?

Верховский неопределённо дёрнул плечом.

– Леший его знает. Вроде не с чего.

Щукин нахмурился, мозгуя. У самой двери обиталища опергруппы остановился и решительно заявил:

– Не будет уже. Люди ж не дураки – опять в это всё…

Верховский не стал возражать. Приятель прав: люди не дураки – люди в большинстве своём дремучие идиоты, недалеко ушедшие от пещерных пращуров. Какая-то умная голова в Магсовете это осознала и всерьёз взялась за отдел обеспечения безопасности. Очухались от минувшего безвременья или готовятся к новому?

– Собирайте манатки и по машинам, – зевнул диспетчер им навстречу. – Туляки чего-то всполошились, говорят, помощь нужна. Остальные уже попёрлись.

– Чего это у них там? – пасмурно поинтересовался Щукин. Он не спешил ни возвращаться за стол, ни мчаться к служебному автобусу – соображал.

– А леший его знает, что-то стряслось, – легкомысленно отмахнулся Боря. – Вам парни вводную дадут по дороге… Если сами получат, в смысле.

Витька послал приятелю встревоженный взгляд и торопливо засобирался. Верховский ограничился тем, что запихнул в рюкзак походную аптечку и нацепил оставшуюся с надзорских времён защитную цепочку. Артефактов специального назначения ему не положено, табельное при себе, а должным образом зачарованные патроны им выдадут, как только разберутся, что ж там такое случилось. Может, и не выдадут вовсе; опергруппа посидит полчасика в машинах и благополучно расползётся обратно по своим рутинным делам. Витька, судя по выражению лица, очень на это надеялся.

Не сбылось. Они едва успели загрузиться в микроавтобус, как прилетела тревога по классу «нежить», а пятью минутами позже – указание выдвигаться как можно скорее. Верховский вместе со всеми завозился с табельным пистолетом, заталкивая в магазин патроны со стандартными артефактными пулями – «на упыря», как говорили в отделе. Выдали и по пяток серебряных, с замысловатой гравировкой – для тварей посерьёзнее. Так себе игрушки. Ещё с семёркой в удостоверении Верховский не слишком на них полагался, а теперь и подавно предпочитал огнестрелу магию. Против нежити однозначно надёжнее, а с живыми можно не бояться, что ненароком кого-нибудь убьёшь. Служебная присяга-то позволяет, да вот совесть – не особо.

– Что там за хрень хоть творится, а? – спросил интеллектуал Вилков, щурясь на несущиеся мимо окон перелески, перечёркнутые серой полосой отбойника. – С мертвечиной, что ли, балуются? Кладбище разворошили?

– Дебил ты, Тоха, – лениво процедил его сосед Харитонов. – Сказано тебе было – тревога по классу «нежить»! По мертвякам другое выдают, – он красноречиво похлопал по кобуре.

– А что тогда?

– Леший знает, – Харитонов сверился с последней присланной ориентировкой и сердито поскрёб в затылке. – Нежить из леса попёрла, минусов по округе распугала, беспределит. Надо пресечь.

– И ради этого нас из Москвы туда гонят? Почему не надзор тогда?

– Надзору туда нельзя, – отозвался вдруг Щукин. – Там же… ну… объект. Согласовывать надо.

Верховский навострил было уши в надежде, что Вилков переспросит про объект, но тот лишь глубокомысленно промычал: «Поня-я-ятно» – и замолк. То ли решил, что это не его ума дело, то ли был осведомлён значительно лучше новоиспечённого лейтенанта. Уже даже злиться почти не хочется. Должность не подразумевает – вот и не задавай вопросов, делай, что велено…

Их привезли в полевой штаб, развёрнутый наспех посреди обширного пустыря. Пейзажи вокруг были весьма условно тронуты цивилизацией: давно позабывшие о культиваторе луговины пересекала одна-единственная грунтовка, напрочь раскисшая по случаю поздней оттепели; грязно-зелёные штабные палатки казались на фоне этой упаднической идиллии несуразным чужеродным вкраплением. Капитан, заместивший Ерёменко в полевых вылазках, наскоро построил свой бравый отряд – вернее, пока ещё группу – и, увязая в подтаявшем снегу, отправился к местным выяснять обстановку. Верховский праздно оглядел окрестности, оценивая условия. Лесополоса – а может, и полноценный массив, чёрт его разберёт – тянется вдоль горизонта, сколько хватает глаз; до первых деревьев, лысых и чёрных, с километр по прямой через покрытое клёклым снегом поле. Низкое серое небо готовится чихнуть дождём. Всё тихо. Сбрендившая нежить либо ещё сюда не добралась, либо окопалась где-то в другом месте.

Капитан показался из палатки в компании – Верховский не сразу поверил глазам – начальника московской магбезопасности собственной персоной. Терехова сопровождали трое в штатском; к ведьме не ходи, бывшие коллеги из контроля. Ну и что же кабинетные задницы собираются здесь предпринять? Выписать парочку административных штрафов местным надзорщикам?

– Приветствую, – пристально щуря глаза, Терехов прошёлся вдоль строя вытянувшихся в струнку безопасников, остановился напротив стоявшего первым Щукина и рявкнул: – Категории!

Посыпались ответы. Сослуживцы, дождавшись своей очереди, отрывисто гавкали цифры, которые, вообще-то, Терехову полагалось знать. Верховский вслушался: девятая, восьмая, седьмая… Шестая – только у Витьки и у него самого. Ну и кто тут шантрапа?

– Задача! – объявил Терехов, выслушав подчинённых. Контролёры переглядывались и посмеивались за его спиной. – Прочесать квадрат двадцать три – десять, особое внимание уделять населённым пунктам. С гражданскими в контакт не вступать, при подозрительном поведении – взять под стражу, подвергшихся воздействию – эвакуировать в штаб к медикам для обследования. При встрече с нежитью экземпляры под охраной надзора по возможности сохранять, не внесённые в реестры – уничтожать на месте. К лесному массиву, – он указал в сторону чернеющей вдали гряды, – не приближаться ни под каким предлогом. Нарушители будут объясняться лично со мной!

Он для острастки ещё разок обвёл подчинённых пламенным взглядом. Верховский украдкой покосился на далёкий лес. Что там такое? Витька ведь знает; надо его порасспросить…

Капитан деловито принялся делить группу на патрули, выдавать ориентиры по топографической карте и зачитывать краткую лекцию об эндемичных видах нежити. Верховский, с надзорских времён примерно помнивший, какая дрянь здесь обитает, слушал вполуха и наблюдал. Терехов со своими подручными отчалил к штабной палатке, переговорил у входа с кем-то хорошо откормленным и направился прямиком к лесу. Вслед за ним потянулись проворные молодчики в камуфляже без опознавательных знаков – надо думать, местный магконтроль. Прогуляться бы той же тропкой… Кого это глава столичной магбезопасности вознамерился изловить собственноручно? Коллекционный экземпляр упыря?

Попадавшиеся по пути посёлки казались заброшенными. Для дачников ещё рановато, а немногочисленные аборигены, чуя неладное, заперлись в домах. Вот и молодцы, пусть сидят… На такие обитаемые домики старались накидывать простенькие сигнальные чары; ничего сверхъестественного – обыкновенная вопилка, настроенная на всякую неживую погань. Верховский до автоматизма навострился такие делать ещё на надзорской службе, а тут ни с того ни с сего что-то засбоило. Чары упрямились, неохотно свивались в правильный узор, а иной раз и вовсе рассеивались по собственной прихоти, не успев толком обрести форму. Напоминает… Верховский покосился на невесёлого Витьку, но при всех спрашивать не стал. Небось, старожилы и так в курсе; задавать вопросы – только зря выставлять себя идиотом.

Первая нежить попалась им посреди чистого поля, вдали и от леса, и от жилья. Вусмерть перепуганная шишига сидела в сугробе и затравленно озиралась; на длинной тонкой шее болталась управская бирка. Верховский обернулся к сослуживцам, показал условными знаками: нежить, не опасно, ждать здесь, поддержка не нужна – и, проваливаясь в талый снег, побрёл к беглянке. Что ж ты, милая, забыла под открытым небом, вдали от лесных теней?

– Приветствую, – проронил Верховский, демонстративно глядя в сторону. – Служба безопа…

Тварь прыгнула. Оттолкнулась, как лягушка, плоскими лапами от размякшей земли и швырнула жилистое тело в самоубийственную атаку. Верховский только и успел, что потрясённо выругаться; длинные когти, пропоров куртку и рубашку, скребнули по коже, а в следующий миг шишига взвыла от боли и мешком свалилась в перемешанный с грязью снег. Мучилась недолго; нарушенная клятва бьёт по нежити немногим медленнее, чем по человеку. Верховский механически смахнул набрякшие на царапинах кровяные бусинки и наклонился над дохлой шишигой. Нежить как нежить, не раненная, в меру упитанная… Чего ей спокойно не обиталось? Вылезла из лесу, на людей кидается – ни за что ни про что… Бездумно следуя регламенту, Верховский поджёг неподвижное тельце, дождался, пока пламя опадёт, и аккуратно вынул из остывающего пепла невредимую бирку. Серебро неплохой пробы, вполне крепкие чары ощутимо, как статическое электричество, покалывают кожу, на оборотной стороне – короткий номер. Спецсерия. У обычной, ничем не примечательной шишиги – бирка из спецзаказа. А сама шишига поехала чердаком и, позабыв про клятвы, напала на живого…

– Санёк! Ты чего там?..

Витька, пыхтя, пробирался к нему по сугробам. Углядел разодранный рукав, обеспокоенно охнул, полез в рюкзак за аптечкой. Верховский взял у него пузырёк с антисептиком, сдержанно поблагодарил. Левой рукой работать неудобно, ещё неудобнее – просить помощи. Расскажи кому: бывшего спеца надзора поцарапала взбесившаяся шишига!

– Укусила? – сочувственно поинтересовался Витька, разрывая упаковку с бинтом.

– Шишиги не кусаются, – угрюмо отозвался Верховский. Гремучая смесь медицинского спирта и ударной дозы лечебных чар немилосердно жгла кожу, вялый сырой ветерок пробирался под пропитанную по́том рубашку. Без куртки холодно. – Они злословят и иногда пускают в ход когти. Прямо как некоторые женщины.

Щукин неуверенно хохотнул и опасливо покосился на пепел, понемногу растворяющийся в жидкой грязи.

– Это же… ну… ненормально, а?

– Ага.

– Может, она больная какая-то? Бешеная?

– Нежить не болеет, – хмыкнул Верховский и взял у приятеля бинт. – Но у этой точно что-то замкнуло. Надо тут осторожней. Вдруг она не одна такая…

Витькино лицо обеспокоенно вытянулось. Да уж, дружище, это тебе не нелегалов корочкой пугать! Верховский закатал измочаленный рукав и, помогая себе зубами, наскоро перетянул царапины бинтом. Приятель молча таращился на его руку; не сразу дошло, что поразили его не шишигины отметины, а старые рубцы от упыриных клыков, бледные против загорелой кожи. Вот тебе и знаки отличия за верную службу на пользу общества… Впрочем, не сверни он на эту тернистую стезю, шрамы на руках могли бы быть несколько другими. Верховский усилием воли отогнал мрачные мысли. Пора возвращаться к своим, прочёсывать дальше треклятый квадрат.

– С этой минуты, – объявил он не допускающим возражений тоном, исподлобья оглядывая сослуживцев, – неукоснительно соблюдать технику безопасности. Обращаться только по имени. Держаться плотной группой, дальше трёх-четырёх шагов друг от друга не отходить. Любую непонятную хрень подвергать сначала сомнению, потом – огню на поражение. Спецпатроны у всех заряжены?

Коллеги серьёзно закивали. Назначенный главным Харитонов возражать не стал – значит, всё по делу. Верховский запоздало отругал себя за непрофессионализм. Успокаивающая тяжесть кобуры и пристойная подготовка по части боевой магии внушают излишнюю самонадеянность, а между тем от серьёзной нежити нет защиты лучше, чем рот на замке. Другой разговор, что и это спасает только до некоторых пределов…

Встретившийся по дороге плутень погиб быстро и бесславно, не успев ни на кого наброситься. Бирки на нём не было; подобные застенчивые зверушки вообще редко вылезают из чащобы – сидят себе, аукают, пока какой-нибудь незадачливый грибник не поведётся. Этот тащился куда-то по полузаброшенной грунтовке, не смущаясь солнечного света, мало-помалу сочившегося сквозь тучи. Харитонов ткнул дохлый экземпляр носком сапога и, не имея возможности выругаться, сердито сплюнул в снег.

– Сань, чего им тут надо, а?

Верховский, экономя слова, пожал плечами. Что надо нежити, не знает даже сама нежить. Может, массовый психоз, может, в лесу завелась тварь пострашнее. Одно понятно: в дачные посёлки никто её не звал, делать ей тут нечего. Близ очередной деревеньки Харитонов жестами показал: двое – вдоль улицы, остальные – вокруг. Верховский безропотно двинулся между осиротевших на зиму домиков. Витька, само собой, пошёл следом.

– Сань, – позвал Щукин через сотню-другую осторожных шагов.

Верховский встревоженно обернулся. Витька показал жестами: что-то слышу, надо проверить, прикрой. Оба замерли на несколько мгновений, вслушиваясь в пронизанную ветром тишину: один беспокойно, второй недоверчиво. Потом откуда-то из-за домов донёсся едва различимый человеческий голос. Не слова, не крик – скорее, жалобный стон. Верховский коротко показал: ловушка. Витька не согласился: человек, нужна помощь, надо проверить. Прикрой.

Друг за другом они пробрались между кое-как нагромождённых дощатых заборов. Щукин первым распознал в бесформенной куче тряпья на снегу что-то живое – или неживое, если брать в расчёт все возможные расклады. Полез выяснять. Верховский положил левую ладонь на кобуру, правую сжал в кулак, концентрируясь для незамысловатого силового удара. Царапины на предплечье нудно заныли.

– Сань, человек, – пасмурно сообщил Щукин. Верховский осторожно приблизился; там, куда показывал приятель, снег был испятнан красным. – Аптечку дай, и… того… эвакуировать надо.

– Вить, погоди ты эвакуировать, – Верховский уселся на корточки рядом с пострадавшим и уже сам показал приятелю: прикрой. Из-под тряпья виднелись спутанные седые лохмы; пахло от мужика крепко – алкоголем, немытым телом и подзабытым прошлым. Полуприкрытые голыми веками глазные яблоки двигались вполне осмысленно; он в сознании, видит и почти наверняка слышит. – Служба безопасности, сержант Верховский… – или уже нет? Или ещё да? Какая, к лешему, разница! – Обращайтесь ко мне по фамилии, без крайней необходимости ничего не говорите. Мы вас доставим в полевой госпиталь. Здесь есть ещё люди?

Мужик медленно качнул головой – то ли «нет», то ли «не знаю». Взгляд зацепился за валяющийся в стороне клетчатый баул, под завязку набитый какой-то утварью – наверняка краденой. Вот так и выходит, что жизнь стоит не дороже дюжины закопчённых чугунных сковородок… Верховский не чувствовал себя вправе читать морали по этому поводу: его собственная шкура подчас не дотягивала и до этой цены.

– Вить, дай обезбол.

Щукин завозился с аптечкой. Просто так бедолагу тащить нельзя; надо хотя бы остановить кровь и купировать боль, чтобы не помер от шока в процессе транспортировки. Если выломать из ближайшего забора пару штакетин и пожертвовать куртками, можно соорудить подобие носилок… Вот обрадуются хозяева, если узнают, что деревяшки пошли на спасение дачного ворюги! Цивилы очень любят своё драгоценное имущество. Едва ли не больше, чем самих себя.

Витька вдруг сдавленно выругался. Верховский не обозвал его идиотом только потому, что сам слишком хорошо знал технику безопасности. Бросив возиться с раненым, он проворно вскочил и оглядел округу. Вдоль деревенской улицы, почти не касаясь перемешанной со снегом слякоти, скользил невесомый хрупкий силуэт. Мимо домов. К ним. Левая рука сама собой потянулась к кобуре. Не на поражение стрелять, нет – толку-то по полуднице! В воздух, чтобы услышали свои, пришли на помощь. Вдвоём не сладить, хорошо, если впятером справятся…

Краем глаза он уловил рядом размашистое движение. Щукин, покачиваясь, нетвёрдо шагнул навстречу нежити; глаза у него были стеклянные. Верховский до боли закусил губу, сдерживая рвущуюся с языка грязную брань. Локтем оттолкнул приятеля, выстрелил в низкое серое небо. Краем глаза следя за зачарованным Щукиным, обеими руками вцепился в покосившийся заборчик, рванул на себя. Подгнившие штакетины и рады были подломиться; они неровным рядом рухнули в грязь, разбрызгивая снежную кашу. Верховский ухватился за хлипкую перекладину и отволок деревяшки на середину проулка. Сырое дерево занималось неохотно, больше чадило, чем горело, но всё-таки это был огонь – единственное безотказное оружие против нежити.

Щукин неуклюже пихнул приятеля в спину. Рвался к неживой чаровнице, невзирая на преградившее дорогу пламя. Не церемонясь, Верховский стреножил Витьку сетью. Придёт в себя – спасибо скажет… Обманчиво прекрасная женщина в белом платье, с венком из мёртвых трав на светлых волосах неторопливо шагала к людям, двое из которых – готовая добыча. Она пока не злится. Не воспринимает Верховского как угрозу. Правильно делает; что он может, кроме как прятаться за грудой горящих деревяшек?

Только то, что первой строкой прописано в регламентах хоть у надзора, хоть у безопасности. Защищать население.

Верховский втолкнул в табельное нагруженный серебряными пулями магазин. Харитонов не мог уйти далеко; коллеги явятся, самое позднее, через пятнадцать минут – если, конечно, захотят… Нежить ласково улыбалась сквозь языки пламени; Верховский поспешно отвёл взгляд. Сейчас не полдень и не лето, тварь явно не в форме. Ей здесь не место, её откуда-то выгнали, она расстроена и, если это к ней применимо, напугана. Стало быть, настроена решительно. Лучше всего было бы унести ноги, пока есть чему гореть, и они бы худо-бедно справились, если б не Витька, не ко времени протянувший язык! Двоих сразу Верховскому не вытащить, устраивать из деревушки гигантский погребальный костёр – не выход, Харитонова где-то черти носят…

Решившись, он крепко, до боли сжал кулаки. Боровков, чтоб ему пусто было, говаривал под настроение: если нежить не напугать и не обдурить, остаётся только отвлечь её на что-нибудь интересное. Ничего интереснее собственной скромной персоны в распоряжении Верховского не имелось. Отпихнув Щукина, бестолково возившегося в коконе ярко-оранжевых нитей, лейтенант службы магбезопасности лихо перепрыгнул через опадающее пламя и, почти не целясь, расстрелял по нежити весь магазин. Отбросил в снег ставший бесполезным пистолет, сжал в освободившейся ладони плотный сгусток чар. Невесть откуда взявшийся задор горячил ему кровь. Ну, красотка, ваше племя ведь любит как следует сплясать?..

Полудница разъярённо зашипела и ринулась навстречу, на глазах теряя человеческий облик. Пропороли воздух длинные чёрные когти. Верховский едва увернулся, подставив вместо лица многострадальный локоть. Не обращать внимания на боль! Он прекрасно знает, насколько может быть хуже… Не глядя зарядил в морду нежити пригоршню огня. Полудница визжала, честила его последними словами. Верховский не отвечал. Между оставшимися за спиной людьми и плюющейся ядом гибелью – только его здравый рассудок. Достаточно продержаться, пока не придёт Харитонов. Не может не прийти… Не ради Верховского – так ради Щукина. Витьку в отделе любят, его сочтут достойным спасения…

Нечеловечески мощным рывком полудница отшвырнула настырного врага в истоптанный снег. Мир нелепо кувыркнулся, рассыпался жгучими искрами. Целая вечность ушла, чтобы заново сообразить, где земля, где небо – одинаково серые, одинаково зыбкие. Неподалёку кто-то протяжно, болезненно охнул. Витька… Его голос… За грудой прогоревших деревяшек – неестественно хрупкий девичий силуэт, и прелестница эта без труда держит на весу здоровяка Щукина. Тянет силы, дрянь такая, ничем не смущаясь… Кое-как прицелившись, Верховский швырнул в тощую спину сердито искрящую боевую стрелу. Встал, морщась от боли в ушибленной спине. В два неловких прыжка оказался рядом, от души зарядил полуднице кулаком в висок, заставил выпустить из когтей едва живую жертву. Холодные пальцы тут же вцепились ему в горло. Нежить не привередлива, ей любой корм сойдёт… Пламя ещё раз напоследок обожгло ладони и погасло: стремительно утекающих сил уже не хватало на магию. Ну и плевать. Пусть подавится, лишь бы про других не вспомнила…

– Санёк, уйди оттуда!

Свои! Здесь, близко! Верховский рванулся, оставляя на чёрных когтях клочья ткани и капли горячей живой крови. Кто-то бесстрашно ухватил полудницу за плечо – конечно, недотёпа Вилков. Земля предательски податливо скользнула под ногами. Кусачий влажный холод забился под ворот рубашки. Всё, не боец больше. Парни справятся и без него…

Зато кое-кто другой не справится. Волевым усилием задвинув куда подальше тянущую жилы боль, Верховский кое-как перекатился по грязному снегу и пополз прочь от закипающей схватки. Туда, где остались Щукин и полуживой ворюга. В груди что-то подозрительно ныло. Прилично из него выпили, теперь неделю, не меньше, ходить минусом…

Витька ворочался в снегу, бездумно силясь совладать с обрывками сетки. Будь он в себе, сбросил бы в два счёта, а так – только упрямо пытается ползти к своей неживой погибели. Опершись на относительно здоровый левый локоть, Верховский без затей закатил приятелю оплеуху. Щукин ошеломлённо притих. Главное – жив, дуралей…

Пузырёк обезболивающего валялся, опрокинутый, рядом с разложенной на снегу аптечкой. Вокруг его горлышка расползлось бурое пятно, немногим темнее крови; острый запах спирта и травяной отдушки мешался с вонью от дыма, грязи и смерти. Дорого заплатил безымянный бродяга за сумку со сковородками. Давая волю досаде, Верховский сгрёб непослушными пальцами пропитанный снадобьем снег. Кто бы ни согнал нежить с насиженных мест, лучшее, что можно с ним сделать – посадить на веки вечные за решётку без права на условно-досрочное. Даже если это было ненамеренно. Особенно если ненамеренно; надо ведь хоть чуть-чуть соображать…

Сам-то много насоображал, великий мыслитель?

Полудница истошно завизжала где-то за спиной. Звук хлестнул по вискам, лишил способности слышать; по шее неторопливо стекла горячая струйка крови. Мир заполнила тонко звенящая тишина, а потом с низкого неба хлынула тьма. Подыхающая нежить поддала-таки напоследок.

***

Первое, что он понял, открыв глаза – он умудрился потерять сознание. Качественно так потерять: над ним нависало не пасмурное небо и даже не тряпичный полог палатки, а вполне себе белёный потолок капитального строения. Сил не было даже мизинцем пошевелить. Или последствия тесного общения с нежитью, или какая-нибудь целебная дрянь… Верховский медленно моргнул, приноравливаясь к приглушённому желтоватому свету. Не холодно. Почти не больно. Стыдно только, а с этим можно как-нибудь жить.

Вокруг отнюдь не спокойно. Он не сразу это сообразил; мельтешили на самом краю поля зрения, а вслушиваться в негромкие голоса получалось плохо. Людям – медикам – что-то не нравится, им не удаётся снять какие-то на редкость упрямые чары. Торопливо надвинулась чья-то тень; вспомнили и про Верховского. Из-под деловитых рук, затянутых в вонючие резиновые перчатки, нестерпимо хотелось вывернуться. Были бы силы…

– Не дёргайтесь, – миролюбиво посоветовали из-за маски, закрывающей половину лица. – Вы под действием анестетика. Пока не заживут швы, придётся полежать смирно.

О как. Швы. Это полудница так основательно его потрепала или резали уже сами медики, выковыривая глубоко просочившийся яд? Верховский разлепил-таки губы – по лицу ему, похоже, тоже досталось – и с четвёртой попытки прохрипел что-то похожее на «Щукин». Врач его понял. Плохо; значит, Витькина фамилия тут на слуху…

– Делаем всё возможное, – заверил медик. – Прогноз пока неясен. Давайте-ка я добавлю вам снотворного…

Когда Верховский в следующий раз вынырнул из небытия, вокруг царила тишина. Свет серый, дневной; поодаль кто-то шуршит бумагами. Двигаться можно, но больно. И просто лежать тоже больно. Выдохся злосчастный анестетик… Что ж, по крайней мере, его вытащили из заснеженного посёлка, из грязи и неприятного соседства со свихнувшейся нежитью. Он пока ещё нужен сообществу, и сообщество о нём заботится. А безвестный бродяга, не ко времени сунувшийся обчистить дачный посёлок, никому не нужен. Помер – и ладно. Верховский когда-то спокойно относился к мысли о том, что сам он рано или поздно сгинет точно так же. Теперь избаловался. Не хочется.

– Ой, вы проснулись, – охнул старческий голос где-то за пределами наблюдаемой вселенной. Зашаркали торопливые шаги. – Как себя чувствуете? Попить, может, хотите? Доктора позову сейчас…

Пришлось терпеть сперва назойливые хлопоты санитарки, потом – тщательное обследование врача. Верховский в меру сил скупо отгавкивался в ответ на вопросы о самочувствии и старался не морщиться, когда деловитые пальцы задевали какое-нибудь больное место. Всё это здорово напоминало о том, что он всё ещё жив и даже что-то чувствует. Под конец осмотра он вполне самостоятельно уселся в постели, опираясь саднящей спиной на подушки. Боль никуда не делась – он просто привык.

– Ну, – врач позволил себе вздох облегчения, – из палаты я вас пока не выпущу, но могу разрешить вам гостей. Вечером. Сначала укрепляющие и терапия…

– К лешему, – огрызнулся Верховский, потирая противно ноющую грудь. Ещё один, весьма солидный, шрам в его коллекцию. – С Щукиным что?

Медик замялся.

– Состояние приемлемое, – туманно сказал он. – Сами понимаете, высшая нежить…

Чего тут не понимать… Оно в методичках досконально расписано. Глотая через силу мерзкие укрепляющие снадобья, Верховский рассеянно оглядывал пустую палату. Куда отсюда увозят – в реанимацию и в морг? Тогда, безусловно, его пока рановато выпускать. Какой хоть день-то на дворе? Понятно, что пасмурный, а за каким номером?.. Беспокойные мысли изводили его до самых сумерек. Вечером, когда санитарка зажгла свет, чтобы без помех заниматься вязанием, в коридоре послышались торопливые шаги – кто-то звонко впечатывал каблуки в кафельный пол. Верховский как-то сразу и без сомнений понял, кто это. Поверить только не мог.

– Оставьте нас, – не допускающим возражений тоном приказала Лидия, влетев в палату. Белый халат, не то лабораторный, не то больничный, полоскался у неё за спиной, будто выцветшее знамя.

Санитарка и не подумала ослушаться – не выпуская из рук спицы, проворно выскочила за дверь. Лидия, бледная и сосредоточенная, небрежным взмахом руки выгнала из дальнего угла стул для посетителей, уселась рядом с койкой Верховского и во мгновение ока соорудила вокруг них чары тишины. Хотел бы он так же играючи обращаться с даром…

– Саша, как ты? – требовательно спросила Лидия, окидывая его цепким взглядом.

Да уж, не в таких бы обстоятельствах с ней разговаривать! Люминесцентные лампы беспощадно старили её лицо – а может, дело было в тревоге, которая глубоко залегла в правильных чертах. Худо-бедно выпрямившись, Верховский изобразил подобие вежливой улыбки.

– Потихоньку. Кое-кому пришлось хуже…

– Кто тебя ранил?

– Полудница, – нехотя признался Верховский. – Какое сегодня число?

– Двадцатое. Саша, что происходит?

Он слегка опешил: разве это не она должна быть осведомлена о том, что творится в мире за стенами больничной палаты? Вряд ли что-то хорошее… Чем она расстроена настолько, что даже не пытается скрыть беспокойство?

– Я не знаю, – осторожно ответил Верховский. – Я тут валяюсь уже… выходит, почти две недели. И Витька…

Он обречённо выругался. Если светила столичной медицинской магии столько времени не могут ничего сделать с заклятием, то, наверное, уже и не сумеют. Сама нежить развеяна по семи ветрам, а власть её никуда не делась. Насмотришься на такое – даже с домовыми разговаривать не захочешь…

– Саша, что там случилось? – понизив голос, спросила Лидия. – Что произошло у разлома? Вы что-нибудь видели? Слышали?

– Нежить сбрендила, – механически отозвался Верховский. У разлома? Объектом коллеги называют разлом? А что он такое? – Полезла разорять пустые дачи. На людей кидается… – он вздохнул, осознавая полное своё неведение. – Вы бы лучше у Терехова спросили. Он там со своими… шастал по лесам…

Лидия изменилась в лице. Что-то из того, что он сказал, всерьёз её встревожило. Верховский волевым усилием заставил себя соображать. Почти две недели прошло, а в сообществе ничего не известно. Более того – ей ничего не известно… Значит, и впрямь впору беспокоиться: случилась какая-то грандиозная пакость. Свешникова расспрашивала его о каких-то незначительных деталях, он покладисто отвечал в надежде, что она до чего-нибудь додумается. С рождения принадлежащая к сообществу, она знала об этом тайном мирке в разы больше, чем он, без малого два десятка лет проведший на неприглядном дне построенной минусами действительности.

– Лидия, – Верховский воспользовался её минутной задумчивостью, чтобы задать вопрос самому, – вы ведь разбираетесь в проклятиях?

– В вероятностных чарах, – рассеянно поправила она.

– Какая разница? Проклятия – это подвид, – упрямо сказал Верховский. – Можете… Можете, пожалуйста, посмотреть Щукина? Полудница какую-то дрянь на него нацепила, врачи снять не могут…

Свешникова встрепенулась. Взгляд её метнулся к запертой двери, к пустующим койкам. Медленно, с сожалением она покачала головой.

– Я ведь не медик, – глядя в сторону, тихо сказала Лидия. – Извини, Саш, нет. Не рискну.

Она вскоре ушла, а на смену ей припёрся Ерёменко. Тоже весь бледный и какой-то осунувшийся. Торопился; коротко справился о самочувствии подчинённого и заставил подписать бумажку о неразглашении. Загляни Лидия получасом позже – уже не сумела бы добиться от него ничего внятного. Начальник недвусмысленно намекнул, что копаться в инциденте не стоит; дело отдают контролю, к безопасности никаких претензий… У Верховского претензии были, но кто ж станет его слушать?

А ему впервые за долгие годы хотелось, чтобы его услышали.