Негасимое пламя

XX. Вольный

В заповедной роще царил покой. Берёзовое редколесье застыло в солнечных лучах, точно в золотистом меду; по опушке – вездесущий ясенец, у древесных корней – невытоптанная мурава, налитая летними соками. Никого вокруг на многие вёрсты, кроме мелкого лесного зверья и хозяйки землянки, упрятанной среди бурелома. Так было всегда: божьих отшельников не тревожат по пустякам. За минувшие годы поменялось многое, но не это.

Яр никогда прежде здесь не бывал. Дремучий суеверный страх, оставшийся с детства, до сих пор смутно его беспокоил. Был и ещё один, вполне земной. Следовало бы поскорее уносить ноги из здешних краёв, пока вооружённые огнём и вилами зареченцы не добрались до беглеца, однако уйти просто так Яр не мог. Он целый месяц тянул, находил предлоги сюда не ходить, а теперь откладывать стало некуда. Что ж, много времени ему не нужно. Может, он и говорить-то не станет – только поглядит издали, хватит и того.

Свет, сквозивший меж тонких стволов, ласково коснулся кожи. В древесных кронах безмятежно щебетали птицы; тихие шаги чужака их не потревожили. Яр решил бы, что вокруг морок, если бы не умел отличать явь от наваждения. Его вели метки на белых стволах, вырезанные в незапамятные времена, задолго до его рождения. Священные символы, принадлежащие богине-матери. Богине-смерти. Здесь не место дважды живым. Здесь вообще никому не место; бабка говаривала когда-то, что в добрые годы отшельничья землянка стояла пустой…

Меж расступившихся берёз показалась выстланная дёрном крыша. Яр замер, не решаясь идти дальше. Хозяйка, не старая ещё женщина в простом платье из грубого льна, неподвижно сидела у дома, обратив лицо к солнечным лучам. Переброшенная через плечо седая коса кончиком касалась травы у босых ног. Глаза, затянутые мутной дымкой, не щурились на яркий дневной свет.

– Боги в помощь, добрый человек, – не шелохнувшись, проговорила Забава. Яр вздрогнул: голос её, негромкий, надломленный, тронул в памяти что-то заветное, надёжно укрытое под ворохом прожитых дней. – Подойди ближе. Мне тебя не видать.

Не поздно ещё уйти. Он узнал, что хотел – то есть чего никогда не хотел бы знать. Недаром Зима так скупо говорила о сестре… Медленно, словно во сне, Яр шагнул к землянке. Забава безошибочно повернула к нему лицо. Казалось, глаза её видят незваного гостя.

– Здравствуй, почтенная, – совладав с голосом, проговорил он.

Сестрины губы дрогнули, изломились в призрачной улыбке.

– Здравствуй, мудрый, – она учтиво склонила голову. – Так ли величать тебя теперь, братец Яр?

– Как ты… – начал было он и осёкся. Если сестра теперь Семарина ведьма, значит, ей дано чуять чужую силу.

– А как же мне не узнать тебя? Ты и прежде был, как летнее пламя, – Забава тронула висящий на шее оберег – искусно сплетённый из серебряной нити знак её богини. – Мстилось мне, что суждено ещё нам встретиться. Что ты придёшь с полуденным солнцем. Милосердна Матерь, сбылось…

Яр невольно вскинул голову. Солнце и впрямь стояло в зените. Сбросив с плеч поклажу, он опустился на мягкую траву у ног Забавы, взял в руки её узкую ладонь. Было время, он выручал сестру от деревенских забияк, а вот от подлинных бед уберечь не сумел.

– Как же так вышло? – спросил он тихо и горько. – Зачем ты сюда ушла? Разве не было тебе дороги назад, в Заречье?

– Дорога-то была, да жизни мне там не было, – отозвалась Забава. Голос её звучал ровно, мягко; старые раны давно покрыл седой пепел. – Счастье моё сгорело в пожарах, а судьба погибла под вражьими стрелами. Старуха Илана меня пригрела, ремеслу научила, – она вновь коснулась оберега. – Я ведь, братец, теперь тоже лечить умею, хоть и не так, как вы. Нынче дело нужное… Ходят ко мне со всех окрестных деревень, сколько их осталось…

Она примолкла, опечаленная горечью собственных слов. Яр бездумно гладил сухую её ладонь, не зная, что теперь говорить. Он привык уже к своему проклятию, обращавшему радость встречи в печаль о минувшем, надежды в отчаяние, а добрые намерения в пустые старания. Того, что было дорого, уже не спасти. В родные края путь заказан, а Забаве не вернёшь ни цвета в косу, ни света в глаза, ни пламени в сердце. Из всех прошлых долгов только один и остался – защищать живых. Этот будет с ним до самой смерти.

– А ты что же? – спросила Забава, и в голосе её вновь послышалась теплота. – Выучился у Драгана Белогородского? Сделался волхвом?

– Сам не знаю, – честно ответил Яр. – Выучился понимать, как мало могу. Кем сделался, одним богам ведомо.

– То мудрые слова, – сестра улыбнулась, и в чертах её вдруг проглянула прежняя Забавка, беззаботная, ласковая ко всем. – Стало быть, и впрямь судьба твоя великая.

Яр только усмехнулся в ответ. Какая уж тут судьба…

– Правда ли, что волхвам дано за холодную черту заглядывать? – спросила Забава. В голосе её послышалась надежда невесть на что.

– Правда, дано.

– А правда ли, что живут там те, что отсюда ушли навек?

Так вот она к чему… Истина ранит её, оставит без тайных чаяний. Но и ложь не даст ничего, кроме зыбкого морока.

– Нет, неправда, – тяжело проговорил Яр. – Там другие живут. Иной раз на нас похожие, но и только.

Губы Забавы горько дрогнули. Теперь и она оказалась лицом к лицу с необратимым течением времени, стремительным и безжалостным. Сестра беззвучно прошептала короткую молитву, сотворила обережный знак.

– Вот, возьми-ка, – ладонь её скользнула в складки платья. В солнечных лучах остро сверкнуло серебро. – То я сделала, как впервые Матерь мне сон послала… Пусть убережёт тебя от погибели.

Колдовство на обереге, скрученном из серебряной проволоки, отблёскивало мертвенно-синим светом. В хитроумном его узоре Яр различил едва заметные призрачные завитки – вероятностные чары, вплетённые в искусные лекарские заклинания. Он давным-давно зарёкся брать в руки такие амулеты, но тут случай особый… К тому же здесь не просто заряд удачи. Забава – Семарина ведьма, а значит, подарок её призван отвести смерть. Яр осторожно развязал шнурок, на котором носил положенные мужчине обереги, и продел сквозь тонкую серебряную петельку. Будет среди пустышек один настоящий.

– Благодарствую, – тихо сказал он, вновь касаясь сестриной руки. – Мне нечем отдарить, кроме труда. Чем помочь тебе?

– Мне помощи не надобно, – Забава покачала головой. – Добрые люди дают мне хлеба и мёда, а иное не нужно. Я уж счастлива тем, что ты пришёл, братец. Храни тебя Матерь…

Уходил он с тяжёлым сердцем. Знал, что так будет. Знал и то, что вряд ли вернётся. Путь его лежал в южные земли, в новую княжескую столицу. Яр ещё не решил толком, что станет делать, чтобы добиться своего, но времени на раздумья у него было вдоволь. Он не представлял, где именно находится Гориславль, и вдобавок осторожничал с магией. В безлюдных местах, каких вокруг лежало теперь много, можно было шагать сквозь вёрсты, полагаясь на собственное зрение. Вблизи деревень приходилось бить ноги по изъезженным телегами пыльным дорогам. У людей Яр спрашивал направление и изредка, когда не хватало ни сил, ни дара, выменивал на кусочки золота нехитрую снедь. Почти никогда не обходилось без чар. Тяжёлые времена сделали хлебосольных прежде ильгодчан подозрительными и прижимистыми. Памятуя о своём промахе, золото Яр сплавлял в волшебном пламени с чем было не жалко – с найденными по дороге кусочками породы, с не слишком нужными оберегами, с металлическими пуговицами от принесённой из чужого мира одежды. Так можно было надеяться, что селянина, вздумавшего продать золото на торжище, не отправят на костёр.

Новый стольный город вырос в трёх дюжинах вёрст от разлома, через который Яр впервые шагнул на другую сторону. Белокаменные стены поднимались над высоким речным мысом и гляделись в неторопливые воды Ивны. Должно, многое сменилось, раз великий Брай, по которому шли некогда ладьи к Благоуханному заливу, к вольным городам и великим морским царствам, сделался теперь не нужен. Ивна течёт с севера на юг, в Буреносное море, на берегу которого стоит древний Саборан, ставший теперь твердыней завоевателей. Старый князь удачно выбрал место для своей столицы.

Старый князь… Зима говорила, при нём нынче служит Волк. Кто-то давным-давно привёз этот слух в Заречье, да так он и прижился: деревенские судачили, что средний Ладмиров сын в бою спас Гориславу жизнь, и за то князь приблизил Волка ко двору. Яр не слишком верил в эти россказни. Люди горазды чесать языками почём зря. На деле брат, может, и впрямь живёт в стольном городе, только искать его здесь – как иголку в стоге сена. Да и к чему? Встреча эта, если случится, принесёт снова одну только печаль.

Отдав десяток медных монет стражам нижних, деревянных, стен, Яр вступил в лабиринты гориславского посада. Здешние слободы мало отличались от белогородских: невысокие бревенчатые домики теснились вдоль извивов случайно сложенных улиц, карабкавшихся вверх, к величавым крепостным стенам. В каменный город простому страннику, само собой, хода нет; навряд ли найдётся там Чародеева сторона, на которой в былые времена мог бы найти приют пришлый волхв. Поглядев снизу на сторожевые башни и неприступные валы, Яр свернул в посадские закоулки. Ещё не время.

– Скажи, добрый человек, где здесь храм? – спросил он у уличного торговца с коробом кренделей.

Тот поскрёб в затылке, прежде чем отвечать.

– Вона, гляди, за Гончарной свернёшь налево, там через Боровую, по Лекарской слободке. Дальше сам увидишь башню-то – к ней и иди.

Яр в благодарность оставил ему монетку и зашагал, куда было сказано. Высокая восьмигранная крыша и впрямь вскоре показалась за домами, тёмная против белокаменных стен детинца. Ступать на обнесённый резной оградой двор было боязно. Пусть теперь Яр знал кое-что о новых обычаях, любое неосторожное слово могло его выдать. У ворот снаряжался в дорогу храмовый сокол – не в пример рябиновскому поджарый и могучий сложением. Вокруг предназначенной ему повозки суетились двое парней немногим старше Яра; одеты они были в нарядные белые рубахи, расшитые священными знаками Воина. Сокол зорко наблюдал, как они укладывают в телегу запасы снеди. У его пояса висела короткая кривая сабля.

Под низкими сводами было темно и тихо. Пахло душистыми летними травами, деревом и дымом. На высоком столе, покрытом дорогим цветным полотном, стояли перед священным огнём восемь резных фигур, бросавших на стены зыбкие тени. Премудрого Стридара, покровителя волхвов, здесь, конечно же, не было. Опального бога убрали даже со старого зареченского капища, а в новодельных святилищах ему с самого начала не нашлось места. Пожилой жрец в расшитых алыми нитками одеждах неторопливо шёл вдоль стены, ровняя лучины в напольных светцах. Он не обернулся на шум шагов – может, привык, что люди то и дело заходят и выходят, а может, был туг на ухо.

Повинуясь порыву, Яр осторожно приблизился к вырезанным из дерева богам. Фигурки здесь не в пример искуснее, чем те, что стояли когда-то на полке в восточном углу отцовской избы, и подношения перед ними куда обильнее. Как вышло, что по всей Ильгоде разом бросили славить одного из самых почитаемых богов? Как сам он это стерпел? Может так быть, что наставница права и на деле вовсе нет никого за резными ликами? Нет такого знания, которое ответило бы наверняка, а могущественнее знания ничего не бывает…

– Чего ищешь, добрый человек?

Жрец подошёл неслышно и уже, наверное, с минуту стоял рядом. Яр учтиво склонил перед ним голову. Старик не казался ни корыстным, ни бесчестным; должно, впрямь посвятил себя богам, позабыв мирскую жизнь. Богато живёт Гориславль, раз это лишь один из многих храмов, и в каждом свой жрец, да ещё и соколы… Сколько их нужно на престольный город?

– Скажи, – осторожно проговорил Яр, вызывая в памяти много раз продуманные слова, – нельзя ли при твоём храме сделаться соколом?

Он готов был призвать на помощь чары, однако жрец не спешил сыпать проклятиями или кликать стражу. Склонив к плечу седую голову, он пытливо оглядел Яра и огладил висевший на шее священный знак – деревянный, украшенный лишь резьбой.

– Ас-скалы сами берут себе подмастерьев, – степенно отвечал он, не сводя взгляда с лица гостя. – Ежли даровали тебе боги благословение, а в сердце ты зла не носишь, то, может статься, пригодишься кому.

– Вот как.

У здешнего сокола, выходит, и так уже двое в услужении. Что ж, может статься, в других храмах найдётся местечко. Со священным знаком на груди сподручнее будет с нежитью управляться. Хоть не страшно, что за любую магию люд поднимет на вилы.

– Иные, науку получивши, при храмах остаются, – продолжил жрец, испытующе глядя на Яра, – иные уходят странствовать вольными. Кому что дороже: кусок хлеба али свобода.

Свобода, конечно. Кусок хлеба-то всегда добыть можно. О вольных соколах Яр прежде не слыхал; должно, немногие думали так, как он. Это даже проще: помыкаться для порядка в подмастерьях, получить благословение на все четыре стороны и право на чародейство заодно. Если не выгорит, что задумал, можно пойти и по этому пути.

– Благодарствую, добрый человек.

Жрец кивнул и спросил вдруг:

– Что тебя гложет, брат мой?

Яр поспешно отвёл взгляд.

– Ничего. Ничего, что мне не по силам, – дерзко прибавил он.

– Ладно, ежли так, – старик покачал седой головой. Не поверил. – Иная ноша легче, когда её с ближним разделишь.

Иную ношу ни с кем не разделить. Не желая больше ничего говорить, Яр прибавил несколько монет к горке подношений и вышел из храма. Сокола на дворе уже не было; наверное, пустился в путь по окрестностям в поисках неживых. Солнце стояло ещё высоко. Чтобы не терять зря времени, Яр забрался в верхние слободы – как водится, оружейные и златокузнечные – и неторопливо пошёл вдоль крепостных валов, изучая всё, до чего дотягивался взгляд. Стражи на стенах много, а ночью станет ещё больше. Что внутри стен, никак не разглядеть. Может, похоже на прежний Белогород, а может, выстроено по-новому. Соображать придётся на месте, и очень быстро.

Приметив, куда расходятся с торга купцы, Яр выбрал постоялый двор поскромнее и заплатил за ночлег в отдельной каморке. Витавшие в нижнем зале кухонные запахи так и манили выложить хозяину последние деньги и потребовать ужин. В припасах, однако, оставались ещё купленные в дороге лепёшки. Отогнав соблазн, Яр ссыпал в карман оставшиеся монеты и вслед за расторопной служанкой прошёл в купленную на ночь комнатушку. Щебеча без умолку, девка выволокла из резного ларя набитый соломой тюфяк, расстелила льняные простыни, видавшие виды, но вроде бы чистые. В тесном закутке запахло пижмой и полынью.

– А ежли добрый господин на денежку не поскупится, – служанка лукаво улыбнулась, призывно огладила себя по бокам, – так я и засовчик сама задвину…

Яр поморщился. Будь она даже и хороша, оставшиеся медяки могут послужить полезнее.

– Ступай.

Девка ничуть не расстроилась – хихикнула и выскочила за дверь. Яр нашёл неплотно сидящую половицу, упрятал под неё поклажу и прикрыл чарами на всякий случай. Сквозь крохотное оконце струился закатный свет; долгий летний день подходил к концу. Снаружи, утихая к вечеру, гомонил стольный город. Отсюда не слыхать рокота речных вод, зато с берега доносятся чаячьи крики, с которыми мешаются людские голоса, тележный скрип и шум шагов по высушенным жарой улицам. Дожидаясь темноты, Яр улёгся на тощую перину. Если глядеть только на потолочные балки и не прислушиваться к чуждым звукам, можно вообразить, что он вновь в сестрином доме. Что долгие дни дороги – всего лишь мимолётный сон, а на деле не было ни бегства, ни драки с Малом, ни Вельгоровой ночки. Что было бы, пойди с ним Зорица от летних огней?.. Яр до боли закусил губу, прогоняя призрак несбывшегося. Может быть, Забава и права насчёт великой судьбы, но, должно, в судьбе этой не найдётся места простому счастью.

Ночь упала на город как-то вдруг, разом накрыла его полотнищем темноты. Яр дождался, пока прокричат первые петухи, и, стараясь не скрипеть половицами, подошёл к окну. Из его каморки виднелась часть пыльного двора, тесно застроенного кособокими сараюшками. В кривых проулках ни души. Всё тихо, только слышится из-за внешнего частокола далёкий тоскливый вой. Плакальщики. Полночь уже миновала, сила их вот-вот пойдёт на убыль, и, может быть, отправившийся в странствие храмовый сокол сумеет сжечь пару тварей. Яр досадливо тряхнул головой. Не его забота. Ему другое сделать нужно.

Приметив закуток между поленницей и баней, он с безупречной точностью шагнул сквозь чары. Наставница бы оценила. А может, назвала бы идиотом. Ей не понять. Яр без труда перемахнул через невысокий забор и, держась теней, торопливо двинулся вверх по тесной улочке. Призрачная громада крепостного вала высилась впереди, не позволяла сбиться с пути. На дозорных башнях горели огни. Рыжеватые сгустки света неторопливо плыли над зубцами; ночная стража, готовая оборонять детинец от живых и неживых. Внизу, у ворот, под ярко пылающими факелами – воины в кольчугах, с рогатинами в полтора человеческих роста. Хорошо берегут князя.

Не покидая укрытого тенями проулка, Яр пригляделся к ближайшей башне. Ему ещё не доводилось учитывать при пространственном прыжке такой большой перепад высот. Но ведь это то же самое расстояние, только поставленное на дыбы… Чувствуя, как закипает в крови шальной задор, Яр вперил взгляд в высокий шпиль над крутыми скатами крыши – а в следующий миг обхватил его руками. Ветер хлестнул в лицо, выбивая из груди дыхание. Обжёг изнутри пьянящий восторг: получилось! Здесь до него не дотянется огненный свет факелов – разве что в бледном лунном сиянии стража его заметит, если кому-нибудь взбредёт в голову посмотреть вверх.

Вышний город отсюда – как на ладони. Белокаменные палаты теснятся вокруг мощёных булыжником площадей; среди покатых крыш – одна восьмискатная, окружённая ещё восьмью узкими башенками. Храм. Туда идти незачем. Богато изукрашенные дома – один другого величавее; не понять, какие принадлежат воеводам и вельможам, а какой – самому князю. В окнах одного из каменных дворцов Яр заметил приглушённый свет. Там не спят среди глубокой ночи; там, может быть, говорят о чём-нибудь важном. Ещё один шаг, снова безошибочный. Под ногами – узкий карниз, совсем рядом – полукруглый оконный проём, забранный драгоценной прозрачной слюдой. Внизу, у украшенного пузатыми колоннами крыльца, двое стражей. Яр неслышно перевёл дух. Соваться сюда без подготовки было глупо. Опрометчиво. Ещё не поздно прямо отсюда прыгнуть обратно в укромную комнатушку на постоялом дворе и обмозговать всё как следует…

Скребнула о камень деревянная рама. Яр вжался спиной в холодную стену, ни жив ни мёртв. Один из стражников беспокойно пошевелился, но, должно, не различил чужака, неподвижно застывшего на грани теней и зыбкого света. Человек же, выглянувший в открытое окно, не собирался вертеть головой по сторонам. Он подставил немолодое лицо ночной прохладе, сощурился на низкие тусклые звёзды и сказал негромко:

– С реки холодом тянет. Лекари скажут – уморить тебя хочу.

– Пусть их. Так хоть свежего духу прибудет, – отозвался из комнаты другой голос, хрипловатый и надтреснутый. – Да и что те лекари? Кто их знает, из чьей мошны берут… Нет, побратим, не верю я лекарям.

Вычерченный свечным светом профиль обратился внутрь комнаты. Яр различил суровое обветренное лицо, светлые глаза и белёсый шрам от уха до подбородка.

– В былые-то времена, княже, не надо было никаких лекарей.

Яр затаил дыхание. Слова эти были о том же, о чём сам он хотел говорить со старым князем. Неужто и без него всё повернёт к лучшему?

– Сам знаю, – глухо отвечал Горислав. – Да теперь где ж найдёшь? Владыки всех повывели от моря до моря.

На несколько мгновений повисло молчание. Князь дышал тяжело и хрипло, его побратим в сомнениях кривил губы. Что будет, если прямо сейчас выступить из тени? Дадут сказать хоть слово или сразу кликнут стражу?

– Может, оно и хорошо, что повывели, – сумрачно проговорил Горислав. – Сам видал, что в Летице было.

– Видал, – слово упало тяжело, словно топор на плаху. – Да нам ли их не понять? За свою землю стояли, за вольное житьё…

– Так кабы сами стояли! А то своею силой простой люд гнали под стрелы… Нет, братец, поделом вышло. Лучше уж вовсе без них, чем…

Князь надсадно закашлялся. Яр не шелохнулся. Этот человек, ни разу в жизни его не видав, за глаза желал ему смерти. Драган учил жалеть людей, какими бы те ни были. Драган погиб в войну, и никто не пожелал его защитить. Каменный холод призрачно-белых стен растекался по спине, глубоко проникал под покрытую испариной кожу.

– Я знал когда-то… – начал князев побратим, смолк отчего-то, но нашёл смелость продолжить: – Знал того, кого благословил Стридар. В нём не было зла.

Горислав натужно рассмеялся.

– Ни в ком нет зла, брат мой названный. Сколько я людей повидал – не знал ни одного, у кого была бы злая душа. Да только страшного лесного зверя мы встречаем рогатиной, пусть и желал бы он только лишь порезвиться на опушке.

– Да разве можно человека со зверем равнять?

– А человек ли тот, кому над людьми дана такая власть? – князь тяжко, хрипло вздохнул. – Полно, братец. Вздумай я всё повернуть вспять, не дадут ни владыки, ни мои воеводы. Нынче Ильгода такая, что тронь – развалится. Поди сюда, сослужи службу… Уж не так, как на поле брани: не щитом заслонить прошу от супостата, а слова мои записать твёрдою рукою…

Тяжёлые неторопливые шаги. Тихое щёлканье – верно, князев побратим чинил перо. Завозилась внизу стража – и тут же успокоилась. Что теперь делать? Упрямо ждать, когда уйдёт княжий побратим, или убираться восвояси, пока не заметили? А если ждать – то чего ради? Тщательно заготовленные слова казались теперь пустыми и глупыми, как детский лепет.

– Пусть подати с Хигреды уполовинят и дадут Зейку, чего он просил, – повелел Горислав. Отчётливо послышался скрип пера. – Скажи – из сердечной моей благодарности за верную службу. Ежли Зейко от нас отложится, так совсем беда. У него золотоносные горы и старые брайские пристани…

Горислав говорил о своенравных воеводах: наказывал, кого умилостивить, кого прищучить, кого казнить при всём честном народе. Не хозяин он им. В своих землях каждый – сам себе владыка. Старик слаб и разбит грудной болезнью; он уступил на поле боя свирепым степнякам, он едва держит ослабшие вожжи. Прикажи ему Яр хоть вернуть всё как было, хоть достать луну с неба – итог будет один. А ведь снизу, с городских улиц, князь ильгодский казался едва ли не всемогущим… На том, видать, и держится его шаткая власть. На зыбком мороке минувшей славы.

– И Хавраду скажи, чтоб отрядил послов к Агирлану, будь он неладен, – выплюнул Горислав. – Пусть думает, что у нас тут тишь да гладь. Лишь бы не ходил сюда свои порядки наводить, пёс шелудивый…

– Гляди, услышит.

– А что ж, разве он не знает, как мы тут его честим? Сколько языком ни мели, ничего мы против него не сделаем. Покуда оно так, говорить я могу, что вздумается – слова те мало стоят…

Довольно. Яр прикрыл глаза, сосредоточиваясь на знакомой каморке. Впустую все его наивные старания. Если бы достаточно было всего лишь наложить на старика-князя чары внушения, это давно уже сделал бы кто-нибудь другой. Отчего прежде такая простая мысль не приходила в голову? По праву наставница попрекала Яра глупостью. Что он такое против сурового неписанного закона, управляющего целыми народами? Ведь имя тому закону – не Горислав и даже не Агирлан. Может, боги. Но разве боги бы допустили?

Всю ночь Яр провёл без сна, пытаясь вернуть к порядку встрёпанные мысли. Не шли из головы князевы слова. За что равнять волхвов не с людьми, но с дикими зверями? Много ли дурного видели ильгодчане от того же Драгана? Может, в этой Летице кто и пошёл против собственных клятв – Яр не знал, что там было; но вина за это лишь на тех, кто преступил запреты. Отчаявшись уснуть, он наугад достал из рюкзака одну из принесённых книг, но читать тоже не выходило. Медленно скользили мимо взгляда мелко набранные строчки. Натащил с собой трудов о том, как работают законы природы, а надо было совсем другие. О человеческих душах, об истории чужого мира, о том, как живут огромные людские сборища…

За окном светлело. Город по-прежнему безмятежно дремал. Должно, Ярова наглая выходка так и осталась незамеченной, будто сам он был призраком, не принадлежащим миру живых. За ночь так и не надумалось ничего лучше, чем попробовать набиться в подмастерья к кому-нибудь из храмовых. Уж с нежитью-то бороться – с любой стороны доброе дело… Насилу дождавшись рассвета, Яр собрал пожитки и покинул своё уединённое убежище. Больше на постоялые дворы денег нет. Следующая ночёвка будет или в тесной клетушке при храме, или под открытым небом. Впрочем, ему ли привыкать?

Храмов в гориславских посадах понастроили много, чуть ли не на каждую слободку. Где-то у сокола вдосталь было подручных, где-то сам охотник за нежитью едва надел знак на шею; дважды Яру отказали, не сказав, почему. Может, из-за нездешнего говора, а может, и впрямь что-то в нём пугало осторожных ильгодчан. Не прогнал его только хмурый жилистый сокол в годах, с длинной седоватой косой и бронзовой кожей, обильно изрезанной плохо зажившими шрамами. Этот выслушал, скрестив на груди руки и сведя к переносице выгоревшие на солнце брови, а потом процедил краем рта:

– Ну, покажи, чего можешь.

Старательно разыгрывая из себя неумёху, Яр зажёг в ладонях огонь – обыкновенный, подвластный даже самым бестолковым магам. Уставился на сокола горделиво, будто сотворил невесть какое чудо. Так ведь должен вести себя деревенский неуч, в счастливый час обнаруживший на себе божье благословение? Храмовый задумчиво поглядел на представление и медленно, словно нехотя, кивнул.

– Годится. Смотри мне только: будешь дурить – выгоню взашей, не пожалею.

– Не буду, – пообещал Яр скорее себе, чем ему. Пора бы уже и поумнеть.

Сокол повернул голову, криво сидящую на короткой бычьей шее, и гаркнул куда-то в сторону приземистых построек, теснившихся близ восьмиугольной храмовой башни:

– Дранок! А ну поди сюда!

Откуда-то из-за бревенчатых сараев торопливо выскочил долговязый паренёк парой лет старше Яра. Его льняные волосы, едва прикрывавшие непомерно большие уши, топорщились, будто видавшая виды щётка, а на щеках виднелись следы порезов. Интересные дела. Чем это он навлёк на себя бесчестье?

– Вот, гляди, товарищ тебе будет, – небрежно бросил сокол подмастерью и обратился к Яру: – То вот Стоян, только я его Дранком зову, потому как от позорного столба его вызволил, когда уж обкорнать успели. Мне имя Влас, я тут по южной округе всякую нечисть в узде держу. Работа грязная, – он испытующе воззрился на новобранца, словно ожидал, что тот сбежит сей же час. – А правило одно у меня: не отнимать жизнь человеческую. Боги не велят. Больше ничего не блюду.

Оно и видно. Короткий широкий меч у пояса, разбойничья морда – если б не золотой знак на груди, не поймёшь, что храмовый. И подмастерьев, видно, не бережёт, раз так легко взял к себе пришлого. Яр усмехнулся, без страха глядя в исчерченное рубцами лицо.

– У меня правил побольше, – сказал он негромко. Парнишка по кличке Дранок зыркнул на него испуганно; видать, Влас не любит, когда ему отвечают. – Неживых не боюсь, а на человека руку не подниму.

Сокол насмешливо скривил рот.

– То поглядим ещё.

Нечего тут глядеть. С этим головорезом они нравами не сойдутся, как пить дать. Не беда; получить бы право зваться вольным соколом, а потом можно и уйти – поминай как звали. Хоть так будет польза от волшебного ремесла.

А иначе и думать страшно.