Негасимое пламя

V. Издержки профессии

Коробка с учётными бирками при каждом шаге глухо побрякивала в рюкзаке. Поначалу это ужасно раздражало, но понемногу надоедливый монотонный звук смешался с другими такими же – гулом людской толпы, перестуком железных колёс по рельсам, надсадным фырчанием мотора старенького «пазика» и теперь вот оглушительным стрёкотом кузнечиков. Верховский прошёлся ладонью по коротко стриженным волосам, мокрым от пота. Три километра пешком, в самый солнцепёк, по разбитой грунтовке окончательно его вымотали. Ценных сотрудников в такие командировки, понятное дело, не отправляют – для этого есть расходный материал вроде вчерашних профанов, пусть и с завидной цифрой шесть в удостоверении.

Он, впрочем, нашёл бы предлог отбрыкаться от малоприятной поездки, если бы не две вещи, связанные с одной и той же женщиной. Во-первых, выбирать себе задания попроще было попросту малодушно, а малодушия она не прощала. Во-вторых, кроме злосчастной коробки, в рюкзаке лежал ещё бережно упакованный приборчик из тех, какими научники замеряют уровень активности магического фона. Эту высокотехнологичную приблуду принесла начальнику сама Лидия, когда узнала, что надзору приспичило провести ревизию в здешних краях. Боровкову за счастье было навалить на подчинённого побольше трудов, а Верховский на сей раз и не думал возражать. Оформленные результаты наблюдений он отнесёт в исследовательский отдел лично, и пусть хоть одна административная крыса попробует ему помешать…

Деревня началась как-то вдруг. Расступилась лесозащитная полоса – и потянулись вместо деревьев приземистые домики. Среди заборов, где покосившихся, где державшихся на честном слове, стелилась всё та же пыльная грунтовка, заросшая между колеями квёлой низкорослой травой; дома разной степени ухоженности стыдливо прятались в иссохшей за месяцы жары садовой зелени. Обыкновенная тихо вымирающая глубинка, навязчиво похожая на родные края. Вдоль единственной улицы, счастливо повизгивая, носилась чумазая детвора, сосланная сюда на лето из благополучных городов. Светловолосая девчушка, во все лопатки удиравшая от водящего, едва не врезалась Верховскому в колени, мельком извинилась и, скорректировав траекторию, помчалась дальше. Пожалуй, благоразумнее взять правее, ближе к заборам, насколько позволяет неряшливый край насыпи, которую явно давно не подновляли.

Нужный дом нашёлся в самом конце улицы. Здесь лес ближе всего подступал к цивилизованному жилью; до опушки метров триста, может, пятьсот. Бурьян, едва ли не в человеческий рост, стоял выше забора и надёжно защищал двор от любопытных взглядов. Из покусанного ржавчиной почтового ящика торчал тугой рулончик газет – хозяин явно не утруждал себя изучением корреспонденции. Калитка поддалась неохотно, сердито скребнула по сероватой земле; её не слишком часто открывали. Оглядев дышавший запустением двор, Верховский неуверенно поднялся по скрипучим ступеням и, за неимением звонка, постучал в обшитую фанерой дверь.

– Семён Василич! – проорал он во всю мощь лёгких, наверняка перепугав соседей – если они тут, конечно, водились. – Откройте, пожалуйста!

Несколько мгновений ничего не происходило, а потом за дверью послышались неторопливые шаркающие шаги. Тяжеловесно щёлкнула давно, судя по звуку, забывшая о масле щеколда; Верховский посторонился, чтобы не получить дверью по лбу. Нарисовавшийся за порогом согбенный дедок глянул на незваного гостя снизу вверх; леший его знает, увидел ли чего – вон как щурится против солнца…

– Здравствуйте, – гаркнул Верховский, на всякий случай не понижая голос. – Я из службы надзора. Вам должны были позвонить…

– А, – дед, подумав, закивал. Может, попросту не расслышал, поди пойми. – Ага.

Он и не подумал пустить визитёра в дом – стоял да пялился, будто никак не мог собрать воедино картинку, голос и ошмётки памяти. Неловкая тишина затягивалась.

– Буду у вас квартировать две недели, – сообщил Верховский, чётко выговаривая каждое слово. – Вам из владимирской Управы должны были…

– Знаю я, – оборвал его старый колдун. Голосок у него был под стать глухоте – как у полковой трубы. – Как звать-то тебя?

– Саня, – брякнул он механически. Что ж, так его теперь и зовут – начальство, коллеги и она. Под настроение. – В смысле, Александр Верховский, младший специалист службы надзора.

Дед туманно хмыкнул и пожал протянутую руку.

– Ну, заходи, – Щукин посторонился самую малость, ровно чтобы хватило места протиснуться мимо дверного косяка, – Саня…

Он так язвительно это сказал, что стало понятно: уважительного обхождения младшему специалисту службы надзора здесь ждать не приходится. Ну и леший с ним, лишь бы дед не мешал жить и работать. Щукин навязчиво маячил за спиной, показывать дорогу не хотел, только следил, чтоб гость не сунулся куда-нибудь не туда. Верховский наудачу выбрал одну из закрытых дверей; угадал.

– Тут живи, – одобрил хозяин, критически оглядев комнату – словно впервые её увидел. – Не помешаешь.

Вот уж спасибо… Места в этом клоповнике было раза в три меньше, чем подмосковном обиталище Верховского; из обстановки – две укрытых лоскутными одеялами кровати, кое-как втиснутая между стен мрачная громада шкафа, покрытый грязной клеёнкой колченогий стол и единственная розетка. Неработающая. Что ж, шесть лет тому назад он не смел мечтать и о таком.

– Уютно тут у вас, – вежливо соврал Верховский, нащупывая в кармане мобильный. Надо отчитаться начальству, что приехал и почти готов приступать к работе. – Водички попить не будет?

Щукин неопределённо махнул рукой куда-то в пыльные недра дома.

– Чего не будет-то? Будет. Бери на кухне.

Связь ни черта не ловила. Отчаявшись отзвониться, Верховский написал для очистки совести короткое сообщение и запихнул старенькую «нокию» поглубже в рюкзак. Кроме начальника никто ему трезвонить не станет, а Боровкова и к лешему не грех послать, оправдавшись паршивым покрытием. На то, чтобы выгрузить из рюкзака лишнюю поклажу, ушло от силы минут десять. В доме делать было решительно нечего, тащиться в лес в самый полдень, да ещё и к незнакомой нежити, додумался бы разве что полный идиот. Чтобы чем-нибудь себя занять, Верховский вытащил из футляра выданный научниками хитроумный измеритель. Разбуженный экран сонно моргнул и высветил восемьдесят девять единиц. Леший его знает, много это или мало. Из-под обложки изрядно помявшегося дорогой журнала наблюдений выпала бумажка с памяткой по методике выполнения замеров; Верховский не глядя запихнул её обратно. Чего тут непонятного? Таскать везде с собой эту хреновину, включать через каждый десяток шагов и записывать показания. Попроще будет, чем уламывать строптивых лешаков повесить на шею управскую бирку.

Как только спала дневная жара, Верховский забросил за спину полегчавший рюкзак, вышел из дома и едва не споткнулся о рассевшегося на завалинке Щукина. Устроившийся на солнцепёке дед что-то идиллически строгал коротким кривым ножичком. На постояльца он едва взглянул. Вот и славно: равнодушие – лучшее, что обыватели могут испытывать друг к другу. За редким исключением. Тропинка, ведущая к лесу, начиналась едва ли не сразу за забором; по ней к деревне брели две бабки, гружёные корзинами лисичек. Аборигены, похоже, не прочь пошататься по окрестным чащам, хотя эти места вообще-то значатся в документах надзора как зона повышенной опасности. Леший его знает, почему.

На топографической карте обозначено пять точек, все – вдоль кромки леса, не дальше пары километров вглубь. Странновато: обычно наблюдательные станции, наоборот, прячут от греха подальше в непролазную чащобу. Ближайшая, за номером три, была устроена в перекрестье двух чахлых ручейков, один из которых имел явно рукотворное происхождение. Прежде чем приступать к работе, Верховский вытащил из рюкзака блокнот с ручкой и расчехлил измеритель. Сто четырнадцать. Солидно, наверное.

Тайничок соорудили внутри трухлявого пня, чёрт знает чем бывшего при жизни. Сверившись с инструкцией, Верховский осторожно отковырнул фальшивый кусок коры и нашарил в сыроватом дупле запечатанный пластмассовый футляр. Крышка никак не отреагировала на прикосновение; пришлось лезть за управским пропуском. Стало быть, тут не новомодная печать, а допотопный кварцевый замок – штука безмозглая и надёжная, как бывалый армейский прапор. В футляре обнаружился оправленный в серебряную проволоку кристалл горного хрусталя; выбитый на металле серийный номер подозрительно короткий, из тех, что присваивают спецзаказам. На крышке футляра изнутри была приклеена бумажка с предупреждением: «Использовать только при значениях напряжённости фона в точке наблюдения не выше 150 ед.маг.экв.». Выходит, сто четырнадцать – это не так уж и мало, ещё чуть-чуть – и уже нельзя было бы трогать эту висюльку… Верховский сжал в ладони мигом потеплевший артефакт и принялся ждать.

Первыми подтянулись лесовики. Долговязые, сморщенные, больше похожие на худосочные деревца, чем на нечто человекоподобное, они подходили к ручьям почти вплотную, на бегущую воду косились досадливо, но без страха. Откуда-то вылезло несколько шишиг; приполз даже один древний дупляник, недовольный тем, что его выдернули из уютного отшельнического существования. Русалки, заслуженно слывшие среди надзорщиков самой безалаберной нежитью, заявились позже всех, не считая лешего, который по праву начальства не опаздывал, а задерживался. У большинства неживых имелись бирки, примерно поровну – московские и владимирские. Порядочно было и неучтённых; эти припёрлись не на зов, а из любопытства или из остатков стадного чувства. Нежить не любит себе подобных. Люди, если разобраться, тоже.

– День добрый, – бросил Верховский, ни к кому не обращаясь. – Служба надзора, плановая проверка.

Лесовики понимающе заскрипели. Какой-то шальной русалке пришло в пустую голову строить ревизору глазки; слабенькая защитная цепочка на шее разогрелась, но как-то вяло. Должно быть, ей тоже мешали высокие показания измерителя.

Леший соизволил наконец вылезти из зарослей. Низенький, горбатый, похожий на ожившую корягу, он неспешно проковылял мимо расступившихся подданных и замер напротив незваного гостя. Стар, как дерьмо мамонта. Верховский таких уже видал в сибирской тайге; некоторые натурально разменяли пятую тысячу лет. Будь им дело до людской возни, то-то историкам привалило бы счастья…

– Чего тебе? – неприветливо поинтересовался лешак, сверля визитёра пристальным взглядом. Должно быть, силился отличить от последнего приезжавшего надзорщика.

– Плановая проверка, – упрямо повторил Верховский, старательно глядя мимо блестящих чёрных глазок. – Как тут обстановка?

Леший сипло вздохнул и лапой, похожей на толстый лысый сук, тронул болтающуюся на груди бирку. Прищурившись, Верховский различил выбитую на серебре пятиконечную звезду и год выпуска – тысяча девятьсот шестьдесят третий. До сих пор работает. И менять никто не собирается…

– Помаленьку, – уклончиво сообщил лешак. – Вроде не помер никто с прошлого раза.

А что, должен был?.. Наверное, у старой коряги просто меланхолическое настроение. Обычно осёдлая нежить первым делом жалуется на вырубку лесов, на вонь от проложенных через её владения магистралей и на радиошумы, вызывающие у особо утончённых аристократическую мигрень.

– Убыль, прирост?

Нежить принялась беспокойно переглядываться. Лешак поскрёб в затылке, пожевал губами и наконец проговорил:

– Кто прежде был, вроде все на месте. Новые есть. Дюжины три.

Вот ведь чёрт, придётся-таки всерьёз поработать… Верховский устроил на пеньке коробку с пока ещё ничейными бирками, открыл блокнот на чистой странице и распорядился:

– Первые десять пусть сейчас остаются, остальные по десять экземпляров – завтра, послезавтра и послепослезавтра. Не толпиться, не бузить, чары не применять, иначе пущу в расход. Всё понятно?

Почти весь остаток дня ушёл на бюрократию. Переписать номер бирки в блокнот, обозначить вид счастливого обладателя и пару его отличительных черт, выслушать незамысловатую клятву и – самое главное – проследить, чтобы очередной ушлый клиент добросовестно напялил серебряную цепочку. Опасных тут никого нет; все, напротив, подозрительно покладистые и дружелюбные. Странное дело. Обычно не обходится без пары-тройки борцов за права и свободы.

– А тебя как звать, служивый? – поинтересовался очередной лесовик, лучившийся жутковатой древесной улыбкой.

– Ноготь, – буркнул Верховский себе под нос, не отвлекаясь от записей. В общении с неживыми подопечными старая кличка оказалась весьма удобной.

– Чудно́, – постановил лесовик. Он был долговязый и нескладный, то есть ещё более долговязый и нескладный, чем его собратья, и навскидку примерно вдвое их дурее. – А живёшь где?

– Пока тут – в деревне, крайний к лесу дом. Уеду через две недели.

– А что ж так? Не нравится у нас?

– Работа у меня.

Лесовик пропустил его ответ мимо замшелых ушей.

– Никому у нас не нравится, – с надрывом пожаловался он. – Только свыкнешься – уж всё, след простыл… Были времена, знаешь, тут народу жило – у-у-у! А нынче что? Одни и те же ходят, новых нету…

Верховский настороженно вскинул голову.

– Запомнил, что ли? – недоверчиво спросил он. – Местных?

– Так а что их запоминать? Сколько уж они тут…

Интересные дела! Это как же вышло, что столь ценный кадр без бирки тут слоняется? Когда в последний раз владимирский надзор чесался сюда съездить? Надо накатать Боровкову докладную, чтобы разобрался… И взять на заметку этого деятеля с хорошей памятью. Готовый резидент разведки, ей-богу. Верховский оглядел его повнимательнее. Стандартно похож на дерево, которому вздумалось прогуляться; от других лесовиков отличается разве что на редкость бестолковым выражением лица и характерными наростами лишайников на правом боку. Вот пусть и будет Лишай. В документацию это вносить, конечно, не стоит; бирки надо раздавать, а не клички.

Эта самая документация сожрала весь вечер и значительный кусок ночи. В комнатушке, которую отвёл постояльцу Щукин, разложить бумаги было негде, и Верховский перебрался вместе с макулатурой на кухню. Дед заявился разок понаблюдать за его мучениями, забрал свои кроссворды и потащился их гадать куда-то ещё. Оголодавший специалист службы надзора ограбил его на пару бутербродов и стакан воды. Хозяин не отказывался разделить с гостем припасы – в конце концов, за это ему Управа и платила, – однако возиться с кастрюльками уже не осталось сил. Около полуночи Верховский пересчитал оставшиеся бирки, отметил в журнале наблюдений сто четырнадцать единиц магического эквивалента у станции номер три и поплёлся спать.

И вот так теперь – две недели.

За неполных два дня он закончил с первой станцией. Следующая расположилась поглубже в лесу, в живописном окружении колючих ежевичных кустов, среди которых управские умельцы ухитрились обильно рассадить ясенец. Должно быть, на этом участке обитает какая-то аморфная дрянь. Разрыв землю в указанном месте, Верховский вытащил из футляра манок, тоже из спецсерии, и уже почти активировал, когда на глаза попалось предупреждение про сто пятьдесят единиц. Пришлось, чертыхаясь, лезть за измерителем.

Экран показал сто семьдесят восемь. Верховский недовольно встряхнул приборчик, не слишком надеясь, что это поможет. И не помогло: измеритель насчитал сто восемьдесят пять, потом сто шестьдесят четыре, потом сто семьдесят три. Дурь какая-то. Не может магический фон так истерично меняться… Или может? Не зря же тут везде рассовали это предупреждение. Время – почти полдень; наверное, дело в этом. Тащиться обратно в деревню не хочется, лучше перекантоваться здесь часик-другой… Верховский швырнул на землю рюкзак и уселся ждать.

Спустя полчаса прибор выдал сто пятьдесят девять. А что, интересно, будет, если наплевать на предупреждения и таки включить манок? Просто не сработает или вместо деликатного сигнала поджарит обладателей бирок? Вот уж великая была бы утрата. Верховский задумчиво покрутил в пальцах остроконечный кристаллик. Если он без крайней необходимости повредит местных лесных обитателей, начальство его как следует взгреет. Какого лешего с нежитью так цацкаются? Чем её меньше, тем лучше. Надзор должен тайну сообщества хранить, а он вместо этого со всякой дрянью нянчится, и по чьей милости?.. Взять бы за шкирку господ великих магов из отдела контроля да заставить зачистить пару областей. Заодно и выяснили бы, кто способен задницу от стула оторвать, а кто годится только прошения подписывать.

– Вы что тут делаете?

Верховский недовольно обернулся на голос. Его обладательница – невысокая молодая женщина в плотной водолазке и армейских штанах – маячила по другую сторону ежевичных зарослей и недовольно хмурила тёмные брови. Она не выглядела важной; можно было, пожалуй, и не вставать.

– Я из службы надзора, – сообщил Верховский и махнул в воздухе тёмно-синей корочкой с эмблемой московской Управы. – Причину вашего здесь пребывания поясните, пожалуйста.

Любительница лесных прогулок изменилась в лице: сперва бестолково удивилась, потом насторожилась – примерно так обычно и реагируют одарённые, столкнувшись с представителями госорганов. Из своих, значит.

– Из какого надзора? – строго спросила женщина. – Я вас не знаю.

– Я вас тоже. Документы, будьте добры.

– Вы что, контроль – документы у меня требовать?

Разговор начал принимать официальный оборот, так что Верховский нехотя поднялся на ноги. Подошёл поближе к служившим изгородью кустам, скрестил руки на груди.

– Здесь наблюдательная станция надзора. Гражданским тут находиться не положено. Либо предъявляйте документы, либо уходите, пока я ваш контроль не вызвал.

Дамочка презрительно фыркнула.

– Как это вы их сюда вызывать собрались, интересно мне, – насмешливо бросила она, но удостоверение из кармана всё-таки достала. Даже два. – А кто тут додумался станцию устроить? Наши или ваши?

– Не имею понятия, – нахально сообщил Верховский, изучая документы. Одна книжечка, общегражданская, сообщала, что зовут женщину Маланина Марина Алексеевна, носит она гордое звание мага девятой категории и приписана к владимирскому отделу контроля. Вторая, служебная, удостоверяла, что означенная Марина Алексеевна трудится лаборанткой в научном отделе владимирской же Управы. Верховский хмыкнул и вернул корочки. – В экспедиции или отдыхаете?

– В экспедиции, само собой, – язвительно отозвалась Марина Алексеевна, пряча документы в карман. – Вы бы хоть представились. По протоколу, вообще-то, положено.

– А я не контроль – протоколы соблюдать, – заявил Верховский. – Как это вас в экспедицию отправили и расположения станций не сообщили?

– Как это вас сюда послали и не рассказали, как здесь работать? – нагло парировала Маланина. – Совсем, что ли, у Москвы кадровый дефицит?

Вот ведь хамка! Верховский все душевные силы приложил к тому, чтобы не сказать ей что-нибудь нелестное. Самообладание – щит сильного… По крайней мере, этому он научился за прошедшие годы.

– Покиньте территорию станции, – сухо потребовал он. – Моя работа не подразумевает присутствия гражданских.

– Я уйду, а вы сейчас активируете все метки в радиусе километра и половину нежити перебьёте! – негодующе выдохнула Маланина. – Возмущения в фоне сейчас на пике, вообще никакими чарами нельзя пользоваться!

– Я в курсе, – невозмутимо солгал Верховский. Чарами пользоваться нельзя? А Боровков почему про это не сказал? – Дождусь спада и займусь делом.

Научница насмешливо прищурилась.

– Вы тут ночевать собрались?

– Нет, – процедил Верховский, из последних сил сдерживая злость. – А что, понадобится?

– По моим расчётам, раньше пятницы снижения не предвидится, – сбавив тон, сказала Маланина. – Лучше где-нибудь переждать. Вы в деревне живёте?

– А вы нет?

– У меня стоянка там, ближе к… к объекту исследования, – она махнула куда-то в сторону лесной чащи и тут же погрустнела: – Правда, сейчас, наверное, придётся часть оборудования оттуда убрать.

– Так и вам тоже, наверное, не стоит там оставаться, – хмыкнул Верховский.

Марина Алексеевна улыбнулась, разом став почти красивой, и покачала головой.

– Нет, я переживу. Это техника не выдерживает…

Верховский с сомнением оглянулся на брошенный рюкзак. До пятницы, значит, делать тут нечего… Обидно. Как бы не пришлось здесь задерживаться сверх положенных двух недель. Маланина так и топталась на месте, опасливо косясь на увешанные красноватыми плодами стебли ясенца. То ли всерьёз опасалась, что московский надзорщик наплюёт на технику безопасности, то ли втайне надеялась на помощь с транспортировкой чувствительного оборудования. Как бы ей так намекнуть, что по всем мыслимым регламентам им обоим должно быть плевать с высокой колокольни на чужие профессиональные проблемы?

Хотя она ведь его предупредила, что в ближайшие пару дней фон не успокоится…

– Я сейчас закрою тайник и помогу вам с вашей техникой, – скрепя сердце, постановил Верховский. – Могу к себе забрать, пока у вас там проблемы. От станции отойдите только, пожалуйста.

Научница просияла и покладисто отбежала на несколько шагов. Отвернулась.

– Не смотрю. Можете закрывать.

До стоянки пришлось топать минут двадцать, углубляясь в непролазную чащу. То ли от явной одичалости леса, то ли от густеющих с каждым шагом теней проснулось и окрепло иррациональное беспокойство; должно быть, давали о себе знать первобытные страхи темноты и неизвестности, которые Лидия учила презирать. Самой Маланиной здесь тоже не слишком нравилось; она заметно побледнела и как будто занервничала. Верховский ради интереса вытащил из рюкзака измеритель: на экране значилось сто девяносто три.

– Это вряд ли точно, – прокомментировала Марина Алексеевна. – Берите погрешность в десять-пятнадцать единиц в обе стороны.

– Я лучше ящики ваши возьму, – хмыкнул Верховский, кивая на громоздкие обшитые фанерой кофры. Научница принялась проворно их паковать, бережно складывая хрупкие антенны. – Что они хоть делают такое?

– Вот этот, – она защёлкнула крышку самого большого, – примерно то же самое, что ваш интерферометр, только точнее на пару порядков. А тот – раскладывает фон на отдельные спектры. Они самые нежные, остальное вполне переживёт…

– А журналы вы ведёте? – поинтересовался Верховский, примериваясь к ящикам. С таким соседством в его комнатушке совсем не останется места.

– Веду, конечно, – Маланина укоризненно на него посмотрела. – Вы только спектрограф не повредите, очень прошу. У меня есть второй, портативный, но на нём не работает экран…

– Только экран?

– Да, похоже на то…

– Давайте сюда, посмотрю вечером, – как можно любезнее предложил Верховский. – Всё равно теперь делать нечего.

Маланина смерила его подозрительным взглядом.

– А вы в технике разбираетесь?

Спокойствие, только спокойствие. Ему нужны журналы. Они могут пригодиться Лидии…

– Сколько-то разбираюсь.

Научница посомневалась ещё немного, а потом нырнула в палатку и вернулась с небольшим приборчиком, чем-то похожим на выданный в Москве измеритель.

– Только не трогайте, пожалуйста, сигнальные цепи… Те, на которые наложены чары. Вы сможете отличить?

– Конечно, – самоуверенно заявил Верховский. – А на журналы можно будет взглянуть?

Маланина побуравила его недоверчивым взглядом, но в конце концов кивнула.

– Да, разумеется. Вам прямо сейчас надо или мне вам потом копии отправить?

– Сейчас, – решил Верховский. – То есть когда починю эту штуку. И потом тоже вышлите копию. На всякий случай.

На удивление, у Щукина нашёлся паяльник – правда, доисторический и с толстым горелым жалом, – а ещё кусок канифоли и оловянная проволока. Должно быть, дед в молодые годы баловался радиолюбительством. За упражнениями постояльца колдун наблюдал с отстранённым любопытством; когда на второй день возни научная штуковина начала подавать признаки жизни, он словно бы невзначай пожаловался на барахлящий телевизор. Хитрый старый хрен. Верховский сделал вид, что повёлся и поверил в тщательно разыгранную беспомощность. Этот тип, в конце концов, его кормит; мало ли, чего подмешает в водянистый капустный суп…

– Что-то неладно тут у нас, – пожаловался навязчивый Лишай. Лесовик увязался за Верховским, когда тот потащился отдавать научнице налаженный прибор; орать и отгонять было непрофессионально, приходилось терпеть.

– Что случилось? – вежливо спросил Верховский, не замедляя шага.

– А ничего покамест, – на голубом глазу заявил информатор. – Но что-то неладно. Зверья понабежало немерено, всё с южных окраин… Чего им там не сидится, а? Сходил бы посмотрел?

– Обязательно, – буркнул Верховский себе под нос. Конечно. На то он и специалист службы надзора. Младший.

К счастью, Маринина стоянка располагалась на территории другого лешего, так что Лишай вскоре благополучно куда-то свинтил. Убедившись, что штуковина работает, Маланина просияла и позволила наложить лапу на заветные журналы. Кроме уровня фона, научница записывала ещё уйму показателей, от неведомого коэффициента энергетического преобразования и до банальностей вроде температуры и влажности воздуха. В отдельной тетрадочке были скрупулёзно собраны подробности из невесёлой жизни подопытных мышей. Сами мыши возились тут же, в просторной клетке, устроенной рядом с палаткой.

– Что вы тут исследуете, если не секрет? – без особой надежды спросил Верховский, переписывая цифры в блокнот. Отдать записи хоть на день Маланина наотрез отказалась.

– Влияние возмущений в магическом фоне на активность живых организмов, – на одном дыхании выдала Марина и смущённо прибавила: – Я вообще очень хочу выучиться на магобиолога… Но пока так, лаборантка в научном отделе.

– Тоже неплохо, – дежурно буркнул Верховский. Его собеседница просияла, будто он ей комплимент сделал. – И как? Сильно влияет… на организмы?

– Да нет, пока не особо заметно, – поделилась Маланина. – Это и к лучшему. Представляете, если бы влияло?

– Ужас просто.

Он прогулялся-таки в южную часть лесного массива, но не обнаружил там ничего подозрительного, а пользоваться манком всё ещё было нельзя – измеритель показывал сто девяносто, а где и за двести единиц. Боровков, скотина, даже не предупредил, что тут такая чертовщина творится! А если бы научники не всучили надзору своё задание, что бы натворил младший специалист, не имея даже возможности померить этот самый фон? Это в каком смысле начальство раздаёт подобные поручения?..

Щукин, должно быть, замёрз на вечерней прохладе, потому что, против обыкновения, не сидел на завалинке, а устроился в кухне со своим нехитрым рукоделием. То, что он прилежно выстругивал из дерева, больше всего напоминало свёрнутое в спираль щупальце; наверняка какая-то колдовская ерунда. В крохотной кухонной мойке стояла кастрюля с присохшей гречкой на стенках; Верховский сперва её вымыл по привычке, потом задумался, какого лешего.

– Ну, – ни с того ни с сего вдруг подал голос Щукин, – как труды твои? Много бирок раздал?

– Всё по плану, – огрызнулся Верховский.

– А ящики вот это чего ты понатащил?

Всё-то ему интересно! Даже не стесняется признаваться, что совал нос в комнату к постояльцу.

– По работе надо, – хмыкнул Верховский и поспешил переключить дедово внимание на другой предмет: – Вы вроде про телек говорили. Чего, посмотреть?

Хворым телевизором удалось откупиться от щукинского любопытства. Древнее, родом из ранних девяностых кинескопное чудище после долгих пыток паяльником расщедрилось на мутноватую картинку по трём каналам из десяти настроенных. Что ж, если младший специалист вконец надоест Боровкову, можно будет податься в какой-нибудь сервис по ремонту бытовой техники… Сейчас их много наплодилось, не то что тогда. Вернув деду инструменты и кое-как смыв с себя дневную усталость, Верховский убрался в свою комнатушку и, прежде чем завалиться спать, сверился с измерителем. Восемьдесят девять. Как в понедельник. Наверное, хороший признак.

В пятницу активность действительно пошла вниз, и к вечеру Верховский уже с удвоенным усердием записывал номера бирок, розданных обитателям радиуса станции номер четыре. В субботу оттащил обратно Маринины ящики, даже в меру своего разумения помог с настройкой антенн. Научница в благодарность показала ему, как пронизывающие пространство спонтанные магические токи распадаются на разноцветные спектры; зрелище оказалось неожиданно завораживающим при всей своей простоте.

– Здесь преобладают тёплые тона, – она указала на подрагивающие, словно язычки пламени, столбцы диаграммы. – Нежить не очень любит такие места, так что в этих лесах её не слишком много, и вся довольно слабая.

– Зато общительная, – хмыкнул Верховский, припомнив настырного Лишая. – Кстати, вы ничего необычного тут не замечали?

– Ещё более необычного? – усмехнулась Марина. – Нет, вроде бы спокойно. А что?

– Лесовики нервничают. Но я тоже ничего не нашёл. Наверное, их от свежих впечатлений клинит.

Вечером в деревне измеритель показал всего-навсего семьдесят четыре единицы. Под миролюбивое бормотание воскресшего телевизора Верховский прилежно переписал в журналы каракули из блокнота и, зевая, поплёлся к себе, пока Щукину не пришло в голову ещё как-нибудь приспособить его к делу. Он уже почти залез под пахнущее «антимолью» одеяло, когда в окно вдруг поскреблись. Звук вышел душераздирающий, хоть сейчас в дешёвый ужастик. Верховский чертыхнулся сквозь зубы и торопливо раздвинул занавески; из ночной темноты на него глядели доброжелательные фосфоресцирующие глазки лесовика.

– Чего сюда припёрся? – процедил сквозь зубы младший специалист службы надзора, не без труда распахнув деревянные рамы. Защитный амулет слабенько его обжёг – так, напомнить, что Лишай никогда живым не был.

– Так ходит же, – скрипучим голоском отозвался лесовик.

Хорошо, что деревенские, если вздумают выглянуть на шум, ничего за бурьяном не увидят. Зато от засевшего в соседней комнате Щукина не уберегла бы никакая растительность. Сердито скрежетнули шпингалеты, и на фоне безмятежной летней ночи нарисовалась встревоженная дедова рожа. Лесовика колдун, вне всякого сомнения, заметил.

– Это ко мне, – поспешно успокоил хозяина Верховский. – Всё в порядке.

Щукин, подумав, исчез в доме – правда, защёлкивать шпингалеты обратно не спешил. Ну и пусть греет уши, старый хрыч… Много он поймёт!

– Что стряслось-то? – вполголоса спросил Верховский. – Пожар? Потоп? Умирает кто?

Лесовик беспорядочно замахал похожими на ветки лапами.

– Чужой ходит! Не наш, не местный, у нас таких нету… А ну как осерчает? А ну как порешит нас тут всех?

Верховский с трудом сдержал вздох. Опять паникёру что-то примерещилось. Послать, что ли, к лешему – во всех смыслах – и завалиться спать?.. Ага, а Щукин потом доложит начальству, что специалист московского надзора пинал балду, пока подшефная нежить билась в паническом припадке. Тихо ругаясь себе под нос, Верховский оделся, сунул ноги в стоптанные кроссовки, запихнул в карман компас и на всякий случай прихватил измеритель.

– Ну, веди, – сумрачно велел он, выбравшись из дома в прохладные сумерки.

Лишай недоверчиво его оглядел.

– Не поспеешь за мной, – не без гордости заявил лесовик. – Полезай-ка мне на закорки, донесу уж…

Ага, прямиком в какую-нибудь гиблую чащобу, товарищам на расправу. Нашёл дурака… Верховский скептически изогнул бровь.

– Да давай уж, родимый! – заныл Лишай, жалобно мигая светящимися, как гнилушки, глазками. – Думаешь, зло на тебя держу? Не держу!

– И никто тебя не заставил?

– Никто, сам я пришёл!

– И посреди леса меня не бросишь?

– Не брошу! Никак не обижу, помоги только! Вы ж обещались!

– Ну-ка поклянись мне, – Верховский скрестил на груди руки, – что донесёшь в целости и сохранности до места происшествия, и вреда мне от вас, местных, никакого не будет.

– Так к нему, месту, может, через чужую часть бечь…

– Временно дозволяю переход границ между секторами, – неохотно буркнул Верховский. – Отзову, как закончим.

Лишай на радостях выпалил слова клятвы самоотверженно и бойко, как не битый жизнью стажёр. Чувствуя себя героем страшной сказки, Верховский ухватился за крепкие плечи лесовика. Чтобы уничтожить этот импровизированный транспорт, хватит простейшего навыка, которым он вовсю пользовался ещё до того, как узнал, что такое магия. Лидия часто говорила, что огонь у него получается на редкость жаркий…

Поездка верхом на нежити, пожалуй, превосходила почти весь его прежний опыт странных переживаний. Лесовик бежал резво, не слишком заботясь о комфорте пассажира; стремительно удаляющиеся ночные огни деревни бешено прыгали вверх-вниз, сердце само собой сбивалось с ритма, а когда Лишай неосторожно наступал с разбегу в какую-нибудь ямку, из груди выбивало дух. Хлеставшие по морде ветки вовсе нежить не беспокоили, Верховский же, получив пару раз по лицу, приспособился прятаться за поросшей мхами деревянной башкой – правда, в таком положении он совсем не видел, куда несёт Лишая. Тропки нежить выбирала отнюдь не хожие; двигайся Верховский своим ходом, уже десять раз повернул бы ногу впотьмах. Шикарно будет смотреться строчка в отчёте: прибыл к месту потенциального происшествия, используя в качестве транспортного средства лояльный неживой контингент…

– Тут видал, – шёпотом сообщил Лишай, затормозив где-то посреди леса.

Верховский молча спрыгнул с его спины и огляделся. Тёмная чаща казалась абсолютно незнакомой, хотя в прошедшие дни специалист службы надзора почти наверняка сюда забредал по рабочим надобностям. Сказать, что ему стало не по себе, значило бы серьёзно преувеличить его личную храбрость: хотелось немедленно удрать отсюда за пару сотен километров и никогда больше не возвращаться. Верховский сам от себя не ожидал такой впечатлительности. Ну, нежить, ну, неопознанная, ну, опасная… Не страшнее ведь, чем вооружённые огнестрелом мутные личности, с которыми доводилось взаимодействовать в былые годы.

Из чистого упрямства Верховский побрёл по наитию в ту сторону, в которую меньше всего хотелось топать. Куда посредь ночи попрётся голодная нежить? Чтобы прикинуть варианты, гением быть не надо. Даже если догадка и мимо, все мыслимые регламенты предписывают в первую голову озаботиться безопасностью ошивающихся поблизости гражданских. Остановившись, Верховский жестом подозвал крадущегося следом Лишая и шёпотом, почти не разжимая губ, спросил:

– Где живая?

Лесовик сделал страшные глаза, завертел башкой и, не говоря ни слова, ткнул корявым пальцем во тьму между деревьев. От одного лишь взгляда в ту сторону по коже пробежали мурашки. Будь неладен Боровков, спровадивший вчерашнего стажёра в здешние гиблые места! Тревоги по классу «опасная нежить» план командировки не предусматривал! Делать-то что теперь, кроме как идти через ночной лес незнамо куда, превозмогая навалившийся душной глыбой страх?

У палатки горел костерок. Маланина, как ни в чём не бывало, сидела у огня и что-то читала; на шум шагов она настороженно вскинула голову, но предусмотрительно ничего не сказала.

– Марина, вечер добрый, – неприветливо бросил Верховский, подходя поближе к костру.

– Саша, здравствуйте, – она мигом смекнула насчёт техники безопасности и, закрыв книжку, поднялась на ноги. – Что-то случилось?

Верховский, как мог, сжато изложил ей суть дела. Детали, связанные с поездкой верхом на лесовике, разумеется, опустил. И так выходило более чем сумбурно.

– Подозреваю высшую нежить, – прибавил он, тревожно хмурясь. – Судя по виду воздействия…

– Саша, если вы имеете в виду страх, то ошибаетесь, – негромко возразила научница. – Так действует близость… аномалии. Вы просто не привыкли.

Какой ещё аномалии… Впрочем, не признаваться же, что он понятия не имеет, о чём речь!

– Марина, у меня есть сигнал и есть регламент, я обязан его отработать, – заявил Верховский. – Давайте-ка в деревню вас провожу, пока не прояснится.

Она яростно замотала головой.

– Саша, у меня здесь оборудование и животные, я не могу…

Выругаться вслух не позволила только намертво вколоченная в голову техника безопасности. Не зная, чем ещё пронять упрямую научницу, Верховский сунул ей под нос удостоверение.

– Маланина, подчиняйтесь. Мне приказать?

Она побледнела, но наконец-то прекратила возражать и, пощёлкав пальцами, неуклюже, с третьей попытки потушила костёр. Где ей сидеть в лесу среди нежити, с таким-то уровнем владения даром? Зато по непролазной чаще она перемещалась весьма ловко – быстро и почти тихо, со знанием дела обходя пеньки и коряги. Должно быть, они двигались в верном направлении: животный страх понемногу отпускал. Лесовик благополучно куда-то запропастился; может, боялся, может, сообразил, что зря забил тревогу. Ну и леший с ним, всё равно безопаснее будет пересидеть неспокойную ночь в деревне…

Тишину прорезал протяжный вой. Так орут дупляники, если их как следует разозлить… или испугать. Марина обеспокоенно завертела головой в тщетных поисках источника звука. Верховский жестом велел ей не отвлекаться и двигаться дальше. Не очень далеко вопит-то. С такого расстояния любая серьёзная нежить почует тёплую человеческую кровь…

Где-то слева едва слышно зашуршали заросли. Верховский без церемоний схватил Марину за плечо и толкнул к себе за спину; её прерывистое дыхание показалось ему громче шквального ветра. Всё спокойно; вокруг ни движения – полный штиль, будто посреди морока. Но это не морок, иначе с каждым шагом мир вокруг непредсказуемо менялся бы, не стыкуясь с самим собой. Этого нет. Вообще ничего страшного нет. Только дупляник, зараза, никак не может заткнуться…

Марина испуганно ахнула. Верховский рывком обернулся; она указывала куда-то во тьму, почти туда, откуда они только что пришли. Спокойно… Непонятно, кто там; может, припозднившийся грибник или спешащая по своим делам шишига… Осторожный шаг вперёд – и с новой силой удушливой волной поднимается страх, безотчётный, сводящий с ума, самый презренный, какой только можно выдумать… Верховский вскинул дрожащие руки. Это всего лишь темнота и неизвестность, неизвестность и темнота… И то, и другое несложно развеять…

– Саша, осторожно!

Пламя ослепительно вспыхнуло в ладонях – чудовищный огненный шар вместо аккуратного язычка. Боль продрала по обеим рукам, от пальцев до локтей; ворвавшийся в лёгкие воздух обжигал и, кажется, вовсе не содержал кислорода. Что за чёрт?! Верховский не глядя стряхнул с ладоней вышедшую из-под контроля магию и тут же мысленно себя выругал. Подсохшая за дни сухой погоды трава охотно схватилась пламенем; листья на нижних ветвях съёживались от прикосновений шальных искр.

Марина тоненько вскрикнула за спиной. Это заставило его собраться. Магия подчинялась неохотно, отдавалась острой болью в обожжённых пальцах; тушить всегда труднее, чем поджигать… В пламени на миг померещились складывающиеся внутрь хлипкие стены торгового павильончика. Он никогда не видел этого воочию – только в кошмарных снах. О нет, он уже не тот идиот, способный ради пачки сигарет и десятка мятых купюр спустить на ни в чём не повинных минусов неукротимый огонь. Теперь он идиот, не умеющий совладать с собственным даром.

– Саша, там!..

Верховский стремительно развернулся. Они с тварью увидели друг друга одновременно. Нечто зубастое и безмозглое выскочило из-за кустов, ни капли не смущаясь полыхающего кругом пламени. Упырь! Вся техника работы с кровопийцами, как назло, мигом вылетела из головы; хватило ума только оттолкнуть подальше застывшую в ужасе Марину. Шустрая нежить тут же сменила траекторию, целя в более лёгкую добычу; пришлось снова отступать. На пути замаячили колючие заросли – через такие и с разбегу-то не продерёшься… Ловчая сеть никак не желала сплетаться, только зря жалила обожжённую кожу. Получилось отпихнуть раззявившего пасть упыря силовой волной, но тому хоть бы хны – отряхнулся и опять попёр, ещё злее, чем был. Голодный, дрянь такая, глаза белёсые и абсолютно безумные, позабыл про страх и лезет… Его тут вообще не должно быть, упыри в местных видах нежити не значатся! Явился чёрт знает откуда, шатун проклятый…

Жёлтые, как у завзятого курильщика, острые зубы щёлкнули совсем близко, в считанных сантиметрах от шеи. Этому красавцу до лампочки утончённые игрушки вроде ментальной магии: зачем выманивать неосторожное словечко и покушаться на жизненную силу, если можно без затей свернуть жертве шею и вдоволь напиться кровушки? Надо от него избавляться, и быстро, но на одну лишь мысль о том, чтобы попытаться зажечь огонь, ладони отзывались невыносимой болью. Можно попробовать спихнуть тварь в уже разгорающийся пожар… Да поди переупрямь голодную, нечеловечески сильную нежить! Верховский заслонился руками от распахнутой зловонной пасти и тут же взвыл: упырьи клыки вспороли воспалённую кожу. В глазах потемнело. Идиот, позволил себя ранить, потерял контроль над происходящим, что теперь…

– Слышь, Саня! Давай правее возьми!

Он послушался. Налетел плечом на древесный ствол, привалился к нему, царапая кожу шершавой корой. Сплошной мрак перед глазами слегка разошёлся; Верховский успел увидеть, как вылезший невесть откуда Щукин швырнул что-то маленькое и светлое под ноги упырю. Возмущённо загудела земля; из-под палой листвы рванулись вверх тонкие цепкие побеги. Желтоватые стебельки во мгновение ока стреножили кровососа, сплелись в плотную паутину, опутали яростно ревущую нежить не хуже ловчей сети. Верховский кое-как поднял левую руку; пальцы дрожали так, что он почти наверняка промахнулся бы, если бы цель не была обездвижена. От нахлынувшей боли показалось, что сознание вот-вот ускользнёт во мрак, полный пламени. Короткая огненная стрела сорвалась с пальцев и вонзилась нежити в брюхо. Плохо; лучше бы в грудь – так надёжнее…

– Ну давай теперь, туши, – ворчливо сказал дед, созерцая осыпающиеся пеплом стебельки. – Я ж колдун, не по моей части.

– Давайте я!

Марина выскочила вперёд и деловито вскинула руки. Вот и хорошо, вот и умница… Огонь, сердито шипя, припадал к земле, неохотно таял перед методично сплетающей чары провинциальной научницей. В выгоревшей траве, не тронутая пламенем, валялась деревянная поделка, похожая на щупальце – или, вернее, на скрученный побег. Ох и дед… Вроде пень пнём, а поди ж ты – увлекается боевой ботаникой…

– Тьфу ты, пропасть, покусал, что ли?.. Девка, подсоби, будь добра. Сам не дойдёт же.

– Дойду.

– Молчи ты… Саня…

Он понятия не имел, сколько провалялся в лихорадке. Иногда просыпался от боли, когда ему меняли повязку; Щукин руководил, Маланина исполняла. На раны смотреть было страшно: вдоль двух почерневших полос, оставленных упыриными клыками, всё распухло и загноилось. Марина упрямо мазала саднящую кожу какой-то пахучей буро-зелёной жижей, наверняка колдовского толка, а антисептиком ей служила пожертвованная дедом водка.

– К Тоньке сходи, – распоряжался дед со своей командной высоты – колченогого стула в углу комнаты. – Она по лекарствам-то мастерица, вашим, владимирским, не чета…

– А вы в город звонили?

– Звонил, чего. Пока приедут, десять раз помереть можно. Сама ж знаешь, края наши…

Время слиплось в один сплошной липкий зловонный ком. Было то больно, то тревожно, то никак – это когда удавалось урвать клочок сна без сновидений. Помереть всё-таки не дали; в какой-то очередной день Верховский проснулся сам, без стимула вроде едкой мази на подживающей коже. Валяться в постели было и скучно, и блаженно-приятно; досугу слегка мешал дед, то и дело заглядывавший проведать постояльца, да ещё Марина, неизменно являвшаяся со своей стоянки сменить повязку хворому надзорщику. Потом, видимо, истек срок командировки, потому что ожил мобильный, заброшенный за ненадобностью в тумбочку. Трубка долго орала на Верховского начальственным голосом; позвони Боровков днём раньше, был бы послан далеко и надолго, лишь бы прекратил выедать измученный лихорадкой мозг. Через часик, когда Марина вовсю мазала затянувшиеся раны адским снадобьем, телефон зазвонил опять. Верховский рявкнул было на трубку, но, услышав донёсшийся из динамика голос, едва не утратил дар речи.

– Саша, что случилось? Нужна помощь?

– Нет, – не без труда выдавил он в ответ. – Нет, всё в порядке. Рабочие моменты.

– Ты уверен? Я могла бы приехать…

Верховский невольно улыбнулся. Она – и здесь? Немыслимо.

– Это лишнее. Я скоро вернусь в Москву. Я… успел кое-какие замеры сделать, всё передам…

Она молчала несколько мгновений. По её безмолвию нельзя ничего не понять; он много раз пытался, так ни разу и не угадал.

– Береги себя. Звони, если вдруг… Если я что-то могу для тебя сделать.

– Да, конечно, – солгал он. Нечего ей звонить. И так в Управе некуда деваться от косых взглядов…

Словоохотливая обычно Марина закончила с перевязкой и молча ушла. Верховский едва заметил. Лежащий рядом телефон беспокоил его едва ли не больше саднящей раны. Может, если бы руки так не болели, не выдержал бы – схватил бы и перезвонил по последнему входящему. И молчал бы в трубку, как идиот, потому что ему решительно нечего было сказать.

На следующий день возиться с повязками припёрся Щукин. Этот действовал негуманно: то и дело по небрежности задевал только-только зарубцевавшиеся раны, лечебную жижу набирал ваткой более чем щедро, так, что при соприкосновении субстанции с кожей глаза на лоб лезли от жгучей боли. Как закончил, приволок эмалированную кружку с чаем и миску бульона, но не ушёл – уселся за каким-то интересом на табуретку в углу.

– Живучий ты, – заметил дед, наблюдая, как гость не без труда орудует ложкой.

Верховский только сердито на него зыркнул. Вот уж спасибо на добром слове… Станет сил побольше – расспросить надо этого деятеля, за каким лешим его понесло ночью в чащу. Неужто под настроение гуляет тут, симпатическими артефактами разбрасывается? По категории-то положено, нет?

– Я так посмотрю, спектр у тебя тёплый, – ни с того ни с сего заявил дед. – Как в надзор-то занесло? Туда больше с холодным берут.

– Вы почём знаете? – огрызнулся Верховский.

Конечно, так он взял и рассказал деревенскому колдуну, как всеми правдами и неправдами изыскивал хоть какую-нибудь работу в Управе, вопреки клейму профана и оставшимся в прошлом мелким уголовным статьям. Ей-богу, глушить надоедливую нежить браконьерскими методами было бы куда более прибыльно, чем подвизаться вечным младшим специалистом в столичном надзоре! Но это означало бы вновь превратиться в никчёмного типа без принципов, мозгов и шансов на будущее; без права видеться с ней. Щукину абсолютно точно незачем это знать.

– Племянник у меня, – задумчиво проронил дед и пожевал губами, словно сомневаясь, продолжать ли фразу, – в безопасности у вас там служит. Боец. Вроде ничего, не жалуется…

Верховский порылся в словарном запасе в поисках чего-нибудь достаточно вежливого.

– Рад за него.

Дед посидел немного в раздумьях, созерцая ползущую по колену муху. Потом молниеносным движением её прихлопнул.

– Хошь, словечко замолвлю? Парень ты шустрый, там такие нужны.

Чтобы не фыркнуть в ложку с супом, ушло всё самообладание. Верховский осторожно отставил тарелку. Разговор совершенно отбил остатки аппетита.

– Меня в безопасность не возьмут, – угрюмо сказал он, глядя в сторону. – У меня… всякого в досье хватает.

Щукин захихикал, хитро улыбаясь.

– А ты думаешь, там все без греха, что ли? Всяких берут, лишь бы человек был полезный.

– Да вы-то откуда знаете? – вскинулся Верховский. Каждая чёртова бумажная крыса в Управе считала нужным сунуть нос в его документы. Каждая после их изучения смотрела, как на кучку дерьма, и слова цедила через губу. И это в занюханном надзоре!

– Уж знаю, – дед усмехнулся краем рта. – Сам в безопасности служил. Не в той только, что по вашему ведомству.

Приехали. Вот тебе и деревенский колдун… Щукин, довольный произведённым эффектом, тихонько посмеивался. Верховский запоздало сообразил, что вид имеет донельзя глупый, и разозлился на себя. Сколько можно трястись перед людьми в погонах!

– Лучшим сотрудником, небось, были, – нагло буркнул он. – Снадобья там всякие, амулетики…

Дед ему это спустил.

– Э, Саня, иные методики-то получше любого колдовства работают. Ну, а ты подумай, покуда отлёживаешься, – он, кряхтя, поднялся с табуретки, неуклюже шаркнул ногой в стоптанном ботинке; в этом движении теперь явственно чудилась тщательно выверенная наигранность. – Номерок-то я тебе оставлю. Если вдруг надумаешь – позвони. Витя его зовут, Витя Щукин…

Верховский мысленно послал его к лешему.