Негасимое пламя

III. Поделом

– А я тебе, Мара, когда ещё говорила – не жилец…

Двойник скалит острые зубы, тянет длинные дымные руки – нет, не к нему, к сжавшемуся у коряги Митару. Как ни колоти по твёрдой прямой спине, как ни тяни за коротенькую чёрную косичку – всё впустую, будто и не замечает вовсе. А другу и невдомёк, что надо бежать; сидит, сбившись в комок, скулит жалобно, глядит мимо. Раз – и упал замертво, а неживой стоит над ним, кривит злобно Яровы губы. Грудь будто ледяным копьём пробили насквозь – до того больно глядеть, а не глядеть не выходит…

– Будет тебе, бабонька. Рано ещё…

Светлокосая девчонка ногой в нарядном башмачке ступает за холодную черту и падает мёртвая. Он ей так велел. Он виноват…

– Плохо дело. Неси-ка, хорошая, из бани горячих каменьев да печь разожги пожарче…

Девчонка сидит на пеньке, прячет в ладонях зарёванное лицо. Он, спотыкаясь о коряги, несётся к ней, кричит, чтоб ни за что не ходила к краю мира. Она поднимает голову, улыбается пустыми глазами. Заговорил, дурак… Первый заговорил…

Звонко, протяжно заголосил петух. Кто-то тронул Яру лоб горячими пальцами, коснулся шеи – искал, бьётся ли жилка под влажной кожей. Жарко. До чего жарко, как в бане, как в поле в ясный день…

– Полночь. Теперь уж легче станет.

Голос незнакомый. Низкий, звучный, неторопливый. И тут же – материн, тихий и тревожный:

– Так ведь сколько уж прошло, мудрый…

– То ничего. Выдержит. Ежли до сих пор дотянул, так теперь до старости доживёт.

Ох и всыплет отец… Под замок посадит, до будущего лета велит яблок медовых не давать. Ещё и, небось, Митарова мамка пристаралась… А вдруг Митар и не жив вовсе? Яр вздрогнул, будто его ударил кто, раскрыл глаза – как сумел, широко. Темно вокруг, только алый свет от печного огня пляшет по горнице. Тени от вырезанных из дерева богов – как живые, сердито смотрят со стен пламенными глазами. Старик-волхв склонил к плечу седую голову, усмехнулся в усы.

– Погляди-ка, бабонька, верно ли говорю?

Мать ахнула, склонилась над Яром, бережно отвела с его лба вымокшие от испарины волосы. Может такое быть, чтобы она плакала? Пахнущие молоком руки поправили одеяла, под самый подбородок подоткнули пушистый белый мех. Яр увернулся, попробовал подняться и рухнул обратно на подушки; в глазах на миг опять потемнело.

– Ты, малец, полегче. Слабый ещё, – строго сказал волхв.

– Ми… Митар, – шёпотом выговорил Пройда. Губы спеклись от жара, едва шевелились. – Где?

– Спит, почитай, – старик внимательно прищурил светлые глаза. – Он-то живёхонек-здоровёхонек.

Слава богам! Митар – живой, а отец пусть выпорет, и впрямь заслужил. Мать всё гладила его по волосам, шёпотом звала по имени, будто аукала. Совестно было смотреть на неё, такую. Волхв тяжело поднялся, расправил богато вышитую рубаху, взялся за прислонённый к стене посох; должно, наскучило ему тут сидеть.

– Ты бы, бабонька, поспала хоть до рассвету, – сказал он на прощание.

– Благодарствую, мудрый, – тихо сказала мать. Глаза у неё блестели. – Чем отплатить тебе? Хочешь – серебра дадим, али мёда, али тканого полотна…

– Мне плату за помощь брать не можно, – волхв покачал головой и усмехнулся. – Бывай, хозяюшка. С утра, может, свидимся.

Сказал так – и исчез, как не было. Мать вздрогнула, вздохнула, сотворила обережный знак.

– Каково тебе, хороший? – жалостно спросила она, гладя медвежий мех на Пройдином плече. – Хочешь ли чего?

– Пить, – шёпотом ответил Яр. – Жарко…

– Так волхв повелел. Терпеть надо.

Она встала, набрала в плошку воды, прошептала короткую молитву. Села рядом на лавку, помогла ему приподняться на подушках, прижала к пересохшим губам гладкий край плошки. Яр жадно глотнул тёплой водицы. Мать с ним носится, как будто нету за ним никакой вины. А она ведь есть… Тяжкая, как камень, чёрная, как печная зола. Нипочём нельзя волхву рассказывать. Пусть хоть ножом режет – нельзя, и всё тут! А старик, как назло, с утра прийти грозился; надо спрятаться так, чтобы не нашли, и тихо сидеть, покуда он вовсе из Заречья не уйдёт…

Мать отставила в сторону опустевшую плошку, прижала Яра к себе, как маленького. Он бы и вывернулся, когда б хватило сил. Братья увидят – на смех поднимут… А они и так поднимут, как узнают, что его поймали. И что б ему было не лезть за межу? Вернулись бы в деревню, рассказали всем, каково там, у края мира – даже большие уж не смели бы над ними потешаться! Теперь-то всё Заречье прознает, что Пройда попался. И правду не скажешь – перед волхвом боязно…

Он опустил тяжёлые веки и сам не заметил, как заснул под тихий треск пламени.

***

Хромая на левую ногу, медленно шёл Драган вдоль межи. Трогал посохом палые листья, поглядывал, на месте ли пёстрые ленты, не пора ли где подновить веховые столбы. Давненько не подходил он так близко к холодной черте. Сколько лет уж минуло с тех пор, как позабыл старый волхв дорогу на другую сторону, а всё помнилось ему зовущее беспокойство, от которого ещё за версту начинало ныть сердце. Было время, от тягостного того томления душа у него пела соловьём; теперь же пламя отгорело, остался один лишь седой пепел. Оттого неспешно брёл старик мимо столбов, не заступая за межу. Не за тем пришёл.

Страж всё никак не показывался. Не то зализывал раны, не то чуял, что Драгану к холодной черте не надобно. Никогда старик следопытом не был, ни за что не сумел бы найти то место, откуда малец его днём позвал. И без того здесь с чарами не сладишь; когда б не сказала девчушка, и не успел бы вовсе до лесу на своих двоих – выпила бы тень ребятёнка досуха. В былые лета, что уж там, ловчей бы управился…

Клок чёрного тумана неохотно выплыл из-за деревьев. Вытянулся, зарябил, обратился молодой рыжеволосой женщиной – какою Драган её помнил. Дюжину лет тому назад, увидав такое, он тут же сжёг бы неживую дотла; теперь не стал. Стало быть, так им говорить всего сподручнее. Тень боязливо шагнула ближе, остановилась у межи; заступить не посмела.

– Почто пришёл, волхв?

Драган встал против неё, оперся на посох. Не похожа, как ни старается. Глаза-то пустые у тени, а что ж без глаз?

– Говорить станем, – сказал он спокойно. – Ответишь – отпущу с миром. Не ответишь – не погляжу, что страж.

Тень, подумав, кивнула. Неживые лгать не умеют, а вот хитрить, лукавить, слова за слова заплетать – то запросто. Навидался таких Драган за долгую свою жизнь.

– Что ж ты на живых-то бросаешься? – укорил он, глядя в белые глаза. – Али обидели тебя?

– Обидели, – эхом отозвалась тень. – Уговор каков был? Покуда я свою службу служу, ваше племя меня не тронет.

– А ты службу служила?

– Да, – она сощурилась, переступила с ноги на ногу. – Как и велено: живых отваживать, дважды живых – спрашивать. Трое было – никто не ответил.

Вот оно как! Трое… А он – ни сном ни духом. Беленький-то – понятно, и против тени устоял, и на помощь позвать умудрился, и саму неживую, видать, волшебным огнём шуганул со злости за друга-приятеля. А вот что и чернявый непрост – то Драгану в голову не пришло. Был бы впрямь одинокий – быстрей бы оправился… Когда б только тень не сдурела от выпитой силы, как пьяница от хмельного мёда. Видал старик и такое. Много, видать, вытянула, раз клятвы свои позабыла…

– А третий кто же? Не меня ли сосчитала?

– Не тебя, – тень усмехнулась, качнула огненными кудрями. – Третий чужой. Пришлый. Ничего не сказал, назад ушёл.

– Покажи.

– Не умею, – неживая развела тонкими руками. – Не свиделись мы.

– А других двух?

Она молча обернулась сперва черноволосым мальчишкой, потом – белобрысым. Драган кивнул.

– Как было? Скажи.

– Никто мне не ответил, – упрямо повторила тень. – Кто не отвечает – тех надобно прочь отвесть, за межу. Не пошёл.

– А ты и рада, – упрекнул её волхв. – И что ж? Хлебнула лишку?

Отводит взгляд. Отсиделась в чаще, себя вспомнила, стыдно теперь и страшно. Добей она мальчонку – уже от самой только клятвы бы и остались. Драган нахмурил лохматые брови.

– А дальше что было?

– Не помню, – нехотя проговорила неживая. – Едва не сожгли меня.

– Кто?

– Кто ж его знает… Не ты ли?

Волхв задумчиво покачал головой.

– Не я.

Беленький. Как пить дать, беленький. На ногах устоять, когда рядом тень шастает, уже дорогого стоит, а ежли он так вот, без учения, взял да и призвал волшебное пламя – и вовсе самородок. И смышлён, раз додумался его, Драгана, позвать, чем с обезумевшей неживой в драку лезть. Когда вдруг с утра впрямь окажется, что таков он и есть, так надо в город вести, отдавать в обучение… Будут боги добры – славный волхв получится.

– Благодарствую, – сказал Драган, отступая от межи. – Неси свою службу, страж. Да смотри мне, не балуй, не то в другой раз не отпущу…

Она растаяла в темноте до того, как он договорил. Рада-радёшенька, что не сожгли. А как её сожжёшь, когда достойного стража днём с огнём не сыскать?

Старый волхв тяжко вздохнул, перехватил поудобней посох и зашагал обратно к деревне.

***

Яр продрал глаза, когда на дворе уж вовсю припекало солнце. Выпутался из-под одеял, вскочил на ноги – тут же сел обратно: голова пошла кругом. Хорошо хоть не было никого в горнице, кроме тощего чёрного кота. Пройда с досады топнул на него ногой; кот отбежал к дальней стене и там улёгся, сердито блеснул круглыми глазами. На столе, на который он как раз едва не вспрыгнул, стоял накрытый рушником горшок. Ступая по полу, как по льду, Яр перебрался к столу, уселся на лавку и приподнял полотенце. Страсть как хотелось есть.

– Ох! Куда ж ты вскочил, прохвост? – послышался за спиной визгливый тёткин голос. – А ну вернись и ляг!

– Не хочу, – буркнул Яр, запуская ложку в горшок. – Я уже здоровый.

– Где ты здоровый! – прикрикнула на него Милолика. – Волхв вчера полуживого принёс, мать ночь не спала, а он взял да вскочил! Вот погоди, вернётся отец…

– Да не могу я уже лежать! Можно хоть на двор выйду? – взмолился Пройда. – На солнце погреться…

Тётка призадумалась. Ложку не отобрала – и то хорошо. Кот завистливо таращился на Яра из своего кутка; пожалев животину, Пройда поманил чёрного, шлёпнул ему на пол немножко каши. Милолика, увидав такое, аж зубами скрипнула.

– Неча прикармливать, сам мышей ловить должен, – рявкнула она и замахнулась на кота полотенцем. Тот, голоднущий, не удрал – только выгнул спину и зашипел на обидчицу.

– Не тронь его, – попросил Яр. – Пусть ест, от нас не убудет.

Кот, не будь дурак, споро сожрал угощение и потёрся Пройде о ногу – давай, мол, ещё. Яр не осмелился: и так уже тётка злая, как бы тем полотенцем его самого не огрела. Милолика подхватила кота под брюхо, отнесла в сени и дверь за ним закрыла, как за пьяным гостем. Отряхнула руки о передник.

– Иди уж на двор, – проворчала она. – Только чтоб за забор ни шагу!

– Никуда я не пойду.

– Знаю я тебя, – досадливо цыкнула тётка. – Чем шкодить, лучше б вон на Митара равнялся. Его нынче сам волхв в ученики берёт, а из тебя что получится?

Яр вперился взглядом в пол. Митара волхв в ученики взял? С чего бы? Хотя оно понятно, с чего: у кузнеца вон сколько серебра, чего б волхву не отдарить за услугу… Только сам-то Митар зачем согласился? А охотничий промысел как же? Неужто веселее по дорогам таскаться, неживых жечь?.. Яр зябко повёл плечами и поскорее слез с лавки, пока тётка не передумала из дому его выпускать. Надоело сидеть взаперти.

Послушный, как тихоня Волк, он устроился на завалинке, подставил солнцу лицо. Днём, да в самую страду, людей по улице ходило немного, и то все скучные. Одна только Лиска пробежала по ведьминским своим надобностям, зыркнула на Пройду так, будто он её чем обидел. Иной раз язык бы ей показал, а сейчас не стал – тётка всё крутилась поблизости. Откуда ни возьмись вылез давешний чёрный кот, ткнулся лобастой головой Яру в ладони.

– Нету у меня ничего, – виновато буркнул Пройда, почесал зверя за ухом. – В дом не пойду – запрут ещё.

От скуки он попытался допроситься у тётки работы – хоть горох перебирать, хоть горшки чистить. Милолика не позволила, сказала, что он только всё запортит. Бывало такое, Яр и впрямь нарочно делал плохо, чтоб другой раз не заставили; сам себя наказал. Тётка развесила на солнце выстиранные простыни, они хлопали теперь на ветру мокрыми краями, словно хотели сорваться с верёвок и улететь прочь со двора, как большие серые птицы. Саму Милолику было за ними не видать – она возилась теперь у старой риги, зато Яр слышал, как она сердито гремит там горшками и плещет грязной водой.

С улицы донёсся далёкий тоненький плач. Забавка! Опять, небось, кто обидел, а она и в слёзы… Яр подхватился было с места, тут же нехотя сел обратно: не велено со двора ходить. Да и куда он нынче, когда пару раз шагнёшь – и упасть хочется? Тётку, что ль, кликнуть… А что она скажет? Мол, Забавка малая, дурная, пусть её ревёт, как начала – так и перестанет. Чёрный кот трусливо порскнул под крыльцо, уставился оттуда на Пройду жёлтыми глазами. Надутые ветром простыни надёжно укрывают от тёткиных глаз, а за шумной работой ничего она не слышит. Тереть ей ещё полдня те горшки… Яр соскочил с завалинки и крадучись перебежал к калитке. Голова закружилась, но не так, чтоб совсем стало худо. Он только сестрёнку проведает – и тут же домой. Скажет потом, что просто по двору ходил…

Забавка нашлась неподалёку, посредь пёстрой стайки девчонок. Рада, одна из Митаровых сестриц, вертела в пальцах соломенную куклу – ту, что рукастый Волк сделал для малой. Сама Забава своё добро отобрать назад не умела, вот и ревела под насмешки Радиных подружек, а тем всё было не так: и лента-то блёклая, и солома-то жухлая… Вот и отдали бы, раз им негоже!

– Рада, верни, – потребовал Пройда.

Ему голову приходилось задирать, чтоб заглянуть ей в лицо. Рада большая, на два лета старше; вздумает – как даст затрещину, а ему нынче и того хватит…

– Чегой-то я вернуть должна? – выплюнула она и повыше задрала руку с куклой. – Хочет назад – пущай сама заберёт.

– Да она ж малая, где ей?

Подружки захихикали вразнобой, а Забавка жалобно всхлипнула за спиною. Иной раз Яр уже бы изловчился, поймал обидчицу за руку и отнял сестрину игрушку, да нынче не попрыгаешь – с ног бы не свалиться всем на потеху.

– А ты чего со двора-то вышел? – хитро прищурив глаза, спросила Рада. Она спрятала руки за спину и отскочила подальше, будто боялась, что он к ней драться полезет. – Волхв говорит, ты вчера чуть со страху не помер. А ну как собака забрешет, испугаешься…

– Помолчи, – процедил Яр под девчачий смех. Щекам стало жарко. Вот как, значит, теперь про него говорят! – Куклу отдай и иди отсюда.

Рада, видать, обиделась отчего-то – смеяться перестала. Лицо у неё стало глупое. Молча протянула она ему Забавкину игрушку, а как он забрал – развернулась, хлестнув себя по плечам светлой косой, и сердито пошла прочь. Подружки, поозиравшись недоумённо, побежали за ней, шумно загалдели. Пройда поглядел им вслед исподлобья да и отвернулся. Леший его знает, что у девчонок в голове: то смеются, то ревут, поди разбери!

– На, – он протянул сестре куклу. Ленточка на соломенной шее растрепалась на концах, а из пышной юбки торчали кое-где поломанные прутики. – Волка попроси, пусть починит.

Забавка, хлюпая носом и благодарно лепеча, забрала игрушку, прижала к груди. Потрусила за братом к дому; видать, не хотела больше к подружкам. Тётка так и мыла свои горшки, не заметила ничего.

– Не говори, что я со двора ходил, – шепнул Яр сестре. – И так уж…

Да что там, хоть бы и сказала! И без того отец за вчерашнее всыплет хворостиной так, что на спину не ляжешь до Хатворова праздника. Забавка взялась дразнить засевших под крыльцом котов; Яр за ней смотрел зачем-то, сам не лез. Охота пропала.

Солнце повернуло уже к вечеру, когда опять по деревне прокатился шум: вернулся с поля волхв, а с ним – староста, дядька Сила, довольный, как домовой от сметаны, и ещё с полдюжины мужиков и баб. Яр, завидев развесёлую гурьбу, поскорее убрался в дом. А ну как вспомнит старик, придёт спрашивать? В горнице после жаркого солнца было темно и холодно; пока никто не видит, Пройда забрался погреться под материну медвежью накидку. Чуть не уснул. Не дали.

Забавка выскочила из сеней, вся встрёпанная и бледная. Яр торопливо выпутался из пахнущего зверем меха – по коже ровно мороз продрал – и выглянул из своего закутка сестре навстречу.

– Тётка, что ли, ищет? Так я здесь.

– Там волхв пришёл, – выдохнула сестрица, и тут же захотелось хоть в подклет, хоть в хлебную ригу, лишь бы с глаз долой. – И с ним тётка Любава. Про тебя спрашивают…

Вот ведь принесла нелёгкая! Раз волхв с кузнечихой пришёл, точно ничего хорошего не жди. Пройда кое-как слез с лавки – пол под ногами закачался, будто льдина на воде – и побрёл к дальней двери, да не тут-то было. В горницу ворвалась тётка, злая, как упырь; без слов ухватила его за плечо и поволокла в сени. Забавка, шмыгая носом, побежала следом.

– Худо мне, – заскулил Пройда от отчаяния. Может, хоть хворого Милолика пожалеет?

– Вот пущай волхв и поглядит, как тебе худо, – прошипела тётка и вытолкнула его на крыльцо.

Пройда зажмурился от яркого закатного солнца, сердито вывернулся из-под тёткиной руки. Волхв стоял посреди двора, сурово хмурил мохнатые седые брови. Кузнечиха торчала у него за спиной, злющая, руки в боки. Яр отодвинулся от Милолики: заступаться за него она точно не станет, а раз так, то пусть хоть не дотянется.

– Привела вот, мудрый господин, – угодливо проблеяла тётка. Попыталась ухватить Пройду за ворот; когда он увернулся, фыркнула, как рассерженная кошка. – Спрошай, чего хотел.

– А чего спрошать! – взвизгнула кузнечиха. Лицо у неё было круглое и лиловое, как огромный буряк. – Ежли не он опять, так и я не я! Вымесок поморянский! Отродье ведьмино! Проклятье на нашу деревню!

– Тише, бабонька, тише, – сказал волхв, величаво повернув к ней седую голову. Потом снова глянул на Яра – так, что сквозь землю захотелось провалиться. – Ну-ка, малец, говори, чего с Радой нынче повздорил?

Пройда ещё на шажок отодвинулся от тётки.

– Ничего я с ней не позвдорил, – буркнул он, пряча взгляд.

– Враль несчастный, – отрезала кузнечиха. Волхв опять строго на неё зыркнул.

– На дворе, сталбыть, сидел? – прошипела над ухом Милолика. – На улицу, сталбыть, не ходил?

– Да я и не ходил почти! Так, выглянул! – взвыл Яр. Поди теперь выкрутись! – Услыхал, что Забавка плачет, вот и…

Сестрица, заслышав своё имя, попятилась подальше в сени. Тётка на неё даже не глянула.

– Ох я тебе…

– Так что ж ты такого Раде сказал, а, малец? – спросил волхв, перекрыв чужие рассерженные голоса.

Яр покосился на него исподлобья. Старик глядел спокойно, даже насмешливо, будто насквозь видел. Как такому врать-то?

– Чтоб куклу Забавкину отдала, – нехотя процедил Пройда.

– А ещё?

– Да разве ж я помню?

Волхв рассмеялся. Вот боги видят – рассмеялся! Милолика с кузнечихой уставились на него, ровно впервые увидали. Старик покачал головой, стукнул посохом в пыль рядом с собой.

– Спускайся-ка сюда, а то говорить несподручно.

Яр пошёл. А что тут сделаешь? Милолика следом сбежала с крыльца, словно для того, чтоб он не вздумал удрать обратно в дом. Она-то только рада будет, когда вдруг волхв его чем-нибудь проклянёт!

– Так вот, малец, заруби себе на носу, – строго сказал старик, сверху вниз глядя Яру в лицо, – ежли кому чего приказал, так обязательно помнить надо. Нельзя по-иному.

– Ничего я не…

– Видать, чего обидное тебе сказали? – участливо спросил волхв. Пройда угрюмо промолчал. – Девчушка-то слова молвить не могла, покуда я чары не снял.

Тётка протяжно ахнула. Яр упрямо замотал головой. Брешет Рада, а кузнечиха и счастлива поверить. Да умом подумать – что он сделать мог? Сейчас-то? Даже за косу бы не дёрнул…

– Не умею я никакие чары, – честно сказал Пройда, глядя волхву прямо в глаза. – То Радка всё наврала…

– Не умеешь, значит, – старик сердито насупил брови. – А ну, сказывай, что как вчера было? Да смотри мне, соврёшь – увижу!

Разом стало холодно. Нельзя ему знать! Кузнечиха глядит злобно – тоже, небось, ждёт, что волхв Пройду прищучит. Милолика не стерпела, заговорила сама:

– Я, мудрый господин, только и знаю, что сбёг он, пока Тихомир тебя звал. Через частокол перебрался и был таков. Ежли б Зимка наша не сказала…

– Через частокол! – охнула кузнечиха и вмиг стала белая, как молоко.

– То я знаю, – проговорил волхв, не сводя взгляда с Ярова лица. – А дальше-то что было?

Зимка, значит, сказала. Ну, удружила, сестрица! А Митар-то сколько наговорил? Небось, не очень много, иначе б волхв осерчал, не стал бы его в ученики брать, сколько б кузнец ни заплатил. Старик их в Гиблом лесу видал, то правда, а всё остальное… Да Митар и не знает почти ничего!

– В лес пошли, – буркнул Яр с таким честным видом, с каким только мог. – А там тот, чёрный… Ну, он и споймал меня. Потом не помню.

– К границе-то почто полез?

Пройда поёжился. И правда, почто полез?

– Захотелось.

– Куда? На другую сторону?

Тётка аж задохнулась от злости. Яр от неё отошёл подальше – да вот беда, ближе оказался к волхву.

– Нет, просто… Поглядеть.

– Что ж, поглядел? И кого ты там повстречал, кроме стража-то?

Он знает! Всё знает, ничего от него не спрячешь! Вот сейчас вытянет признание – и проклянёт намертво. Ох, боги милостивые, лучше б уж отец розгой выдрал…

– Девчонка там была, – нехотя выдавил Яр, не в силах хотя бы взгляд отвести от сурового стариковского лица. – Я… я так подумал, что… не наша. Не здешняя. Знал бы наверняка – не сказал бы ей ничего…

– А что ж ты ей сказал?

– Где край мира, – шёпотом проговорил Пройда. – Думал… Думал, пусть уйдёт восвояси… Ничего не хотел дурного…

– Дурного и не вышло, – вдруг сказал волхв. – Девчонка, значит… Как пришла, так и ушла. А потом что было?

Яр так на него и таращился молча. Не вышло дурного? Верно он, стало быть, угадал? И что ж теперь, не станет старик его наказывать?.. Да уж станет, конечно – за то, что за межу полез. Но то ладно, то не беда. Главное – нет за ним чёрной вины. Пройда выдохнул, будто тяжкий груз сложив с плеч.

– Потом что… – а какая уж разница? Разве что кузнечиху вот перепугать ещё разок. – А неживой пришёл. Сначала был чёрный, а потом стал точь-в-точь как я, только глаз нету. Ну, я с ним и схватился, чтоб он до Митара не долез…

Тишина настала такая, что слышно было, как сердито дышит Любава. Волхв долго глядел на Пройду; не поймёшь, о чём думал. Потом разомкнул наконец узкие губы:

– Ошибся я, видать, – он повернулся к Митаровой матери, виновато склонил голову. – Уж прости, бабонька. Ежли вдруг захочешь – свези сына в город, отведи к наместному волхву. Без наставника не бросят. А ты, малец, – он вдруг улыбнулся, будто Пройда не провинился, а доброе чего сделал, – до утра подумай, хочешь ко мне в ученики али нет.

– Не хочу, – тут же выпалил Яр. Куда ему, пахареву сыну, к волхву в ученики?

– Не поспешал бы отвечать-то… Даю до утра тебе сроку, – повторил старик. – На рассвете, как уходить буду, приду – спрошу ещё раз. Больше не стану.

Сказал – и пошёл прочь. Кузнечиха так и глядела ему вслед, рот разинув; на тётку смотреть не хотелось. Забавка из сеней выглядывала, бледная и напуганная. Слышно было, как в соседнем дворе надрывно брешет собака.

Ох и всыплет отец, как про всё прознает!