Негасимое пламя

XXVIII. Тайное и явное

– Я чувствую себя преступницей.

Верховский с трудом сдержал утомлённый вздох.

– Присягу нарушала? Не нарушала. Остальное ерунда.

– Нет, – Марина упёрлась локтем в жёсткий матрас и упрямо сдвинула брови. Сквозивший меж задёрнутых штор серый утренний свет скользнул по её коротким вьющимся волосам. – Не ерунда. Я веду себя непорядочно.

– Не веди.

Она воззрилась на него оскорблённо. Наверное, это у неё профессиональное – выдумать себе замороченную проблему и потом ломать в своё удовольствие голову над решением.

– Я подам на развод, – твёрдо заявила Марина. – Это… это ни к чему тебя не обязывает. Просто… не могу так.

Ни к чему не обязывает. Пока она об этом не сказала, он толком и не задумывался. Мысль о том, что он может, как любой добропорядочный обыватель, обзавестись семьёй, перебраться из своего медвежьего угла в просторную уютную квартирку где-нибудь на окраине Москвы, даже построить какие-то отделённые от работы планы на будущее, время от времени его посещала, но казалась химерой – немногим правдоподобнее, чем идея, к примеру, отправиться куда-нибудь в экваториальную сельву истреблять эндемичные виды нежити.

– Погоди, – осторожно сказал Верховский, выпрямляясь среди подушек. Гостиничные наволочки резко пахли дешёвым отбеливателем. – Он кто? Маг, минус? Работает где-то?

Марина смутилась. При всей её решительности один лишь призрак чужого осуждения ввергал её в растерянное бессилие. Должно быть, это проклятие всех добропорядочных людей.

– Он… коллега. Бывший. Сейчас на производстве, – она горько поджала губы. – Ушёл, потому что нам платили совсем мало… Кто-то один должен был…

Её голос окончательно увял, задушенный беспощадной совестью. Самое удивительное, что Верховский её, пожалуй, понимал. И… переживал за неё, что ли?

– Ну, – он рассеянно взъерошил пятернёй волосы на затылке. Становиться причиной перемен в чьей-то жизни оказалось непривычно и неуютно. – Я-то золотых гор не зарабатываю. И не заработаю. Зато мне раз в четыре дня могут оторвать голову. Или проклясть.

– Это ты к чему?

– Да к тому, что спутник жизни из меня, как из лешего домохозяйка, – раздражённо буркнул Верховский. Привычка не замечать очевидного и ставить под сомнение всё подряд порой делала эту женщину невыносимой. – Лучше нам всё это прекратить. Пока я тебе жизнь не сломал.

– А ты намерен сломать?

Прозвучало это почти насмешливо. Смелая улыбка делала Марину завораживающе красивой; здравомыслие стремительно сдавало позиции, уступая пьянящему безумию. Безумию… Верховский рывком отстранился. Он, кажется, намеревался решать проблемы, а не создавать новые.

– Я бы не хотел, – сказал он тихо и серьёзно. – Оперативники безопасности живут не то чтобы долго и не то чтобы счастливо. Мне уже недавно… пожелали здоровья, – он невольно усмехнулся. – Теперь пятьдесят на пятьдесят: либо сдохну, либо нет.

– Пятьдесят? Так врачи сказали?

В этом она вся. Вместо заламывания рук и горестных стенаний – деятельный интерес. Разве ей не полагается раствориться в тумане, предварительно прибавив собственное проклятие поверх того, что уже есть?

– Врачи пока ниже шестидесяти сбить не могут, – сухо признал Верховский. – Значит, всё-таки скорее сдохну.

– А как звучало?

– Какая разница?

– Саш, я вообще-то работаю с вероятностями, – Марина мягко рассмеялась. – Знаешь, почему мыши умирают от проклятий реже, чем люди?

– Какие ещё мыши?..

– Подопытные. У них смертность раза в два ниже, чем показывают диагностические методики, – она лукаво улыбнулась, будто речь шла о чём-то забавном. – Потому что мыши не разумные. Не знают, что их прокляли, и живут себе спокойно. Иногда до глубокой старости.

– Методики ваши, значит, сбоят.

– Нет. Они рассчитаны на людей, – нравоучительным тоном сообщила Марина. Верховский сердито вздохнул: связавшись с научницей, он рисковал теперь получить лекцию где угодно и когда угодно. – Мы иной раз делаем проклятия самоисполняющимися. Ничего сверхъестественного, – она рассмеялась, заметив, как он скептически хмурит брови. – Люди опускают руки, или лезут на рожон, чтобы пощекотать нервы, или зацикливаются на том, чем их прокляли. По статистике со стопроцентной вероятностью сбываются только самопроклятия, понимаешь?

– Предлагаешь делать вид, что всё прекрасно? – ядовито уточнил Верховский. – И тогда оно всё как-нибудь само собой рассосётся?

– Да нет же! – Марина в сердцах хлопнула ладонью по одеялу. В её искренней горячности было что-то заманчиво убедительное. – Ни в коем случае! Надо здраво ко всему подходить, вот и всё. Потому и спрашиваю, чем таким тебя прокляли.

Он всерьёз задумался. Эта женщина не просто не испугалась нарисованной им сумрачной картины будущего – она всерьёз хотела помочь. И могла помочь. Лидия говорила когда-то, что там, где есть знание, нет места страху… Бездумно блуждая взглядом в извивах узора на выцветших обоях, Верховский осторожно сказал:

– Точно я не запомнил. Что-то про смерть в самый ответственный момент. И ещё… про безумие, – последнее слово далось ему с трудом. Может, эта часть уже начала сбываться – иначе какого чёрта он делает тут, с ней?..

– Так и сказано – «в самый ответственный момент»? – въедливо переспросила Марина.

– Нет. Не помню. Я должен сдохнуть перед чем-то важным, – Верховский изобразил кривую усмешку, – а всё, что я делаю, пойдёт наперекосяк. Надо сказать начальству, чтоб серьёзных поручений мне не давали.

Марина пропустила эту паршивенькую шуточку мимо ушей. Ей чрезвычайно идёт задумчивость – до той же степени, до какой смущение портит её черты, далёкие от классической правильности. По крайней мере, наедине с ним она больше ничего не стесняется.

– Ну, насчёт смерти трудно что-то предположить. Больно формулировка расплывчатая, – заявила Марина. – Надо понять, что для тебя – важное, и держать ухо востро. А насчёт безумия… Старайся следить за своими мыслями: не заходят ли куда-нибудь не туда. Сомневайся во всём. Думай, почему ты думаешь то, что думаешь. С людьми разговаривай. В одиночестве свихнуться проще, – она неуверенно улыбнулась, разом нарушив гармонию черт лица. – Нет, дело, конечно, твоё… Я не навязываюсь, не подумай…

Верховский прикрыл глаза. Свалить на неё ответственность за этот выбор – более чем соблазнительно. Пусть мысли о ней не вызывают лихорадочного восхищения, но с ней… спокойно, что ли? Да, пожалуй, так и называется это незнакомое прежде состояние. Следует заметить, вполне счастливое. Но ей-то от него одна морока. Всё равно что связывать себя со смертельно больным. Леший побери, лучше бы так и путался с Сиреной – ту хоть не жалко…

– Мне бы до сорока дожить, – усмехнулся он, не спеша размыкать веки. – Хотя из оперативников раньше попрут. Буду шиковать на пенсию по какой-нибудь инвалидности и радоваться… – он осёкся. Рассказывать о прошлом? Ей? Ну уж нет.

– Ты раньше не ныл, – заметила Марина тоном зоолога, обнаружившего странности в поведении подопытной мартышки.

Верховский возмущённо фыркнул.

– Это как ещё понимать?

– Когда тебя упырь покусал, ты только ругался так, что уши в трубочку сворачивались, – невозмутимо пояснила Марина. – А теперь чушь какую-то порешь, хотя тебе только что сказано было следить, чтобы всякая дурь в голову не лезла.

– Ты… – возмущённо начал Верховский и озадаченно замолк. Он совершенно разучился на неё злиться – а может, на деле и не умел никогда. – Удивительная, – искренне сказал он вместо того, чтобы разразиться гневной тирадой. – Серьёзно, ты ещё ни разу не поступила так, как я рассчитывал.

– Ну ещё бы. Расчёты – не твоё.

Он тихо рассмеялся и привлёк её к себе – раньше, чем успел задуматься. Рассудительность и впрямь не относилась к его немногочисленным добродетелям.

Когда будильник сердито заворчал, напоминая о скором наступлении расчётного часа, над Москвой уже растеклось тусклое зимнее утро. Марина заперлась в душе и вот уже четверть часа грелась под струями тёплой воды; несмотря на бытовую неприхотливость, она питала слабость к долгим водным процедурам. Спасаясь от зябкого сыроватого холода, Верховский поспешно влез в свитер, которому до совершеннолетия оставалось вполовину меньше уже прожитого. До памятной новогодней ночи старший лейтенант жил исключительно призванием, которое заменило ему отпавшую необходимость как-то выживать. Но вот как-то накопилось то ли возраста, то ли усталости, то ли пресыщения привычной жизнью… Будь оно хоть трижды неправильно, а Марина нужна ему. Нужнее всей своры казённых коновалов. Она права: проклятие – штука зыбкая; Витёк вон живёт со своим сколько лет, и ничего, только сердце иногда прихватывает от бурных эмоций…

Все беды – от праздности, а против неё нет лекарства лучше работы. Смена, правда, только завтра, но в кармане уже неделю дожидается своего часа бумажка с адресом, не без труда добытым из слюнявой бюрократической глотки. Не то чтобы начальство было осведомлено об этих изысканиях; Ерёменко вряд ли одобрил бы, узнай он, чем занимается в свой выходной не в меру любознательный подчинённый. Они, в конце концов, оперативники, а не следователи. Верховский и не лез бы на чужую делянку, если б не Феликс. Отчего-то было чертовски важно, прав здоровяк или нет. Выдумал он свою ненависть или попросту говорил то, что знал.

Ответы защищала не секретность, но непробиваемое безразличие. Наспех записанные материалы терялись среди колоссального вороха отчётов, рапортов и служебных записок; каждую крупицу информации приходилось отыскивать, просеивая тонны ненужного шлака. Сами же документы представляли мало ценности: работавшие на исходе века контролёры тонули в шквале мелких дел и протоколы кропали словно под копирку, меняя разве что фамилии подследственных. Отчаявшись разобраться в этом хаосе, Верховский выбрал самую многообещающую нить – ту, что начиналась где-то за закрытыми дверями психиатрического отделения и вела в укрытые рыхлым февральским снегом кварталы Капотни. Старик-некромант, его покойный приятель, смывшийся в неизвестном направлении парнишка-ученик – если хоть один из них в самом деле пострадал от рук контролёров, правда окажется на стороне Феликса. И тогда… тогда леший знает, что делать.

Дверь нужной квартиры выглядела добротной, неприступной и вполне современной. Здесь, должно быть, давно живут другие люди; родни у Василия Рябова не осталось, никаких следов завещания в архивах не нашлось. Верховский в нерешительности замер на лестничной клетке. Прихваченный с собой амулет-детектор вяло поблёскивал нейтральным серебристым светом. Фон здесь на редкость спокойный, особенно на контрасте с соседними районами. Это само по себе ничего не значит: если чары когда-то и были, их давным-давно снял, зачищая следы, тогдашний магконтроль. Мог ли признанный нелегалом маг припрятать тут что-нибудь важное, да так, что новые хозяева не нашли при ремонте? Сказать, что надежды мало, значило бы серьёзно преувеличить шансы.

Щёлкнул замок, и дверь в бывшую квартиру Рябова широко распахнулась. На лестничную клетку шумно высыпало целое семейство – мужчина и женщина, примерно ровесники Верховскому, и две девчонки в ярко-розовых пуховиках. Хозяин метнул быстрый взгляд в сторону подпирающего стенку визитёра, но ничего не сказал и принялся возиться с замками, громко бренча связкой ключей. Его супруга вовсе едва обратила внимание на чужака. В этом городе так принято: ты никого не трогаешь – и никому нет до тебя дела. Раньше такое положение вещей Верховскому очень нравилось.

– Прошу прощения, – доброжелательно сказал он, повинуясь порыву. Семейство разом притихло и как по команде уставилось на него – дети с любопытством, взрослые настороженно. – Вы давно тут живёте?

– Вам зачем? – осведомился мужчина. В его голосе сквозило вежливое недоверие.

Верховский принялся сочинять.

– У меня здесь дядя раньше жил. Давно, лет тринадцать тому, – поспешно прибавил он, заметив, как изменился в лице отец семейства. – Вот, думал, навещу, пока в Москве проездом, а сказали – умер…

Взрослые многозначительно переглянулись.

– Мы квартиру у муниципалитета купили, – резковато бросил мужчина. – Идите в районную управу, пусть там разбираются.

Верховский невольно усмехнулся. Управа и разбирается, только не районная.

– Да я не за наследством, – он отмахнулся, надеясь, что вышло достаточно натурально. – Подумал просто… Может, осталось чего из вещей. Я бы выкупил.

Выражение на лице женщины из неприязненного стало сочувственным. Как, однако, легко усыпить её бдительность…

– Нет, мы ничего не оставили, – мягко сказала она. – Да там и не было… Так только, мебель старая. Извините, пожалуйста.

– За что? – Верховский пожал плечами. – На нет и суда нет. Это вы извините.

Доигрывая легенду, он вышел из подъезда и отступил в сторону – переждать, пока новые обитатели рябовской квартиры неторопливо удалятся на прогулку. Вот оно, воплощённое городское счастье: семья, крыша над головой не слишком далеко от транспортных артерий, выходные в близлежащем парке и стандартный, в меру обременительный объём ежедневных хлопот. Он так не сумеет. Он успел прикипеть к своей суматошной работе, не оставляющей шанса на размеренное обывательское существование. В ней был смысл. По крайней мере, до сих пор так казалось, а теперь – зависит от того, что он выяснит.

На протоптанную в снегу тропку, соединяющую разъеденный реагентами тротуар с подъездной дверью, свернула нагруженная сумками старушка. Верховский, недолго думая, состроил благожелательную мину и зашагал бабуле наперерез – без излишней, впрочем, напористости, чтобы не спугнуть. Такие вот аборигены – бесценный источник сведений, если, конечно, уметь их разговорить.

– Давайте помогу, – тоном заботливого внука предложил Верховский. Располагать к себе население его худо-бедно научили за годы службы.

– Ох, спасибо, – старушка простодушно улыбнулась и охотно отпустила ручки тяжёлого пакета. Верховский чуть приободрился: выходит, выглядит он достаточно пристойно, чтобы в нём не подозревали грабителя. – Сейчас-сейчас, ключики достану…

Она принялась рыться в необъятной дамской сумке, больше похожей на кокетливо скроенный вещмешок. Верховский терпеливо мёрз; ручки увесистых пакетов вгрызались ему в ладони. Бабушка наверняка одинока, иначе покупки таскали бы благодарные потомки.

– А вы из какой квартиры? – бдительно спросила старушка, карабкаясь по пахнущей сыростью лестнице. Ступеньки давались ей нелегко, даже и без груза.

– Ни из какой пока, – Верховский принялся выкладывать сочинённую на ходу легенду. – Приехал вот в вашем доме жильё присмотреть. Но как-то всё не то…

– А какую смотрели?

Верховский пошуршал пакетами, давая себе пару мгновений на размышления.

– Угловую двушку, – туманно ответил он и, уводя старушку от опасных уточнений, вдохновенно прибавил: – Тесновато там. Я ж не один, с женой, с сыном…

Бабуля окончательно растаяла. Перспектива обзавестись добропорядочным и отзывчивым соседом пробудила в ней устойчивое желание причинять добро и наносить пользу, присущее скучающим пожилым дамам. Верховского небольно укусила некстати проснувшаяся совесть.

– Вы бы Клавочке Журавлёвой позвонили, – выдала вдруг старушка. Верховский мигом насторожился. Ну да, ведь ученик Василия Рябова давно в бегах; жильё простаивает без хозяина, и старушечья агентура прекрасно об этом знает. – Квартира-то пустая стоит. Там не угловая, места побольше и кухня просторнее…

– А чего пустая?

Потенциальная соседка остановилась на лестничной клетке – то ли переводила дух, то ли собиралсь с мыслями. Должно быть, история с Журавлёвым – неприглядная, из тех, что может отпугнуть квартиросъёмщика. Верховский терпеливо ждал. Пакеты оттягивали ему руки.

– Там раньше сын Клавочкин жил, – сообщила наконец осведомительница поневоле. – Уже лет пятнадцать как съехал. Хороший такой мальчик, вежливый, за продуктами нам ходил… Василий на него нарадоваться не мог. Это сосед наш был, царство небесное…

– М-м-м… А почему съехал?

– Да кто ж его знает? Молодёжи на месте не сидится, – безмятежно пояснила бабуля. Значит, о проблемах соседей с законом она всё-таки ничего не знает. Молодцы контролёры, чисто сработали. – Вот теперь мамочка его за квартирку платит, а самого давно уж не видела. На заработках, наверное, где-нибудь. Вы позвоните, вдруг подойдёт вам?

– Позвоню, – заверил её Верховский. – Если номерок дадите.

– Сейчас всё дам, – старушка, натужно пыхтя, подошла к обитой дерматином старенькой двери и принялась возиться с ключами. – Записано у меня… Вы заходите-заходите, чего на пороге-то стоять?

Верховский, поколебавшись, шагнул через низенький порожек. Он мог бы запросто прижать к её лицу пропитанную хлороформом тряпку или безыскусно полоснуть ножом по выглядывающей из-под пушистого платка морщинистой шее. Нельзя же так безоглядно доверять людям…

– Вот, – подслеповато щурясь, бабуля отыскала в пухлой записной книжке нужную страничку. – Вам бумажку дать?

– Не надо, – не без труда разобрав корявые цифры, Верховский сохранил номер в бездонной памяти телефона и, решившись, пошёл ва-банк: – А этот сосед… Василий…

– Помер давно, – охотно поведала бабуля. – Он совсем один жил, в конторе какой-то секретной работал, никто его и не навещал, кроме Владюши.

Соседи, значит, в курсе. Но это ничего не значит: мало ли в столице секретных ведомств? Верховский механически перебросился с разговорчивой старушкой парой ничего не значащих фраз и тепло попрощался. Уже ступив на лестничную клетку, не удержался – обернулся и мягко посоветовал:

– Вы бы осторожнее. Не пускайте к себе кого попало.

– Так я ж не кого попало! Вижу – человек хороший…

– Все на хороших людей похожи, – усмехнулся Верховский. – Я в органах работаю, насмотрелся.

Бабуля мигом изменилась в лице. Усыпляя им же разбуженную бдительность, Верховский сбежал по лестнице на пару пролётов, подождал, пока наверху отчётливо щёлкнет замок, и вернулся на площадку пятого этажа. Дверь квартиры Владислава Журавлёва отличалась от соседних разве что номером, составленным из облезлых пластиковых цифр. Прижав пальцы к замочной скважине, Верховский заставил штифты выскочить из пазов. Металл предупреждающе разогрелся. Леший побери, здесь же наверняка какие-нибудь сигнальные чары! Выругав себя за беспечность, Верховский вытащил из кармана амулет-детектор и осторожно нажал на дверную ручку.

Даже неплохо было бы, если б автор сигнального заклятия объявился здесь и сейчас.

Из тесного сумрачного коридорчика пахнуло пыльной затхлостью. Верховский осторожно перешагнул порог и прикрыл за собой дверь: нечего раздражать любопытство соседей. Сквозь хлипкие панельные стены смутно слышались обыденные звуки: шаркающие шаги, приглушённый гул голосов, журчание бегущей в трубах воды. Крадучись, как на задании, Верховский миновал короткий коридор, заглянул в крохотную кухню – перевязанный тряпкой кран и распахнутый холодильник, беззастенчиво демонстрирующий порожнее нутро, так и кричали о запустении – и шагнул в первую из двух комнат.

В глубине кварцевого кристаллика тревожно блеснул и погас розоватый огонёк. Верховский мигом замер и вскинул свободную руку, пытаясь нащупать чужое заклятие. Так и есть: от одного из ящиков допотопного серванта слабо фонит чарами. Они явно появились здесь уже после визита магконтроля… Недоучку Журавлёва спасало одно лишь административное равнодушие: загляни сюда любой из нынешних волкодавов, не стеснённых ни законом, ни категорией, нелегала легко достали бы, где б тот ни засел. Опустившись на колени рядом с ящиком, Верховский на ощупь аккуратно распутал простенький сигнальный контур. Хиленький замочек был хитроумно заклинен: между дверцей и каркасом шкафа торчал едва видимый металлический штырёк, мешающий щеколде убраться в паз. Глупо. Единственный туго открывающийся ящик обязательно привлечёт внимание хоть грабителя, хоть проводящих обыск оперативников. Он мог оказаться обманкой, но, справившись с замком, Верховский понял, что в самом деле вскрыл тайник. Активно используемый тайник.

На самом верху обнаружилась внушительная стопка чистой и выглаженной одежды, завёрнутая в неприметный пакет из продуктового магазина. Верховский досадливо выругался себе под нос: даже умей он искать человека по личной вещи, после стирки на ткани не осталось ни волос, ни частичек кожи – ничего, что позволило бы дотянуться до хозяина аккуратно сложенных джинсов и футболок. Солдиного, надо сказать, размера. Помимо тряпья, в ящике лежал ещё новенький комплект раций и характерного вида футляр из тех, в каких салоны артефактов продают свои изделия. Верховский осторожно выудил из залежей хлама бархатистую коробочку с тиснёным золотым логотипом. «Ларец». Это могло быть совпадением – в той же степени, в какой могло и не быть. Вид безыскусной серебряной пластинки, испещрённой мелким колдовским узором, ничего Верховскому не сказал. Сдать бы на экспертизу, но тогда придётся отчитываться, откуда штучка взялась и в связи с каким делом проходит… Нет, раз уж взялся нагло нарушать служебную дисциплину, надо продолжать в том же духе. Вытащив из кармана перчатку, Верховский завернул в неё артефакт и упрятал находку в карман куртки. Побудет заложником. Заглянул в соседнюю комнату, он нашёл на письменном столе блокнот с выцветшей разлиновкой и несколько карандашных огрызков. Наскоро записал на вырванном листке бумаги свой номер с пометкой: «Верну, звони. Александр». Вложил бумажку в опустевший футляр. Леший знает, насколько дорога Журавлёву колдовская побрякушка; авось выйдет на связь, пытаясь её вернуть…

Он не сразу понял, что мимолётная боль, обжёгшая пальцы, не имеет ничего общего с чужими охранными чарами. Так сработали его собственные – правда, на противоположном конце Москвы. Ловушка, устроенная на старой теплотрассе, дремала целый месяц и вот наконец захлопнулась. Впрочем, даже умей Верховский прыгать через пространство, сейчас он не стал бы этого делать. Ему нужен был хотя бы призрак доверия, который заставил бы Феликса выслушать бывшего товарища. Наскоро захлопнув ящик, Верховский вышел в коридор и прижал к уху телефон. Лезть в одиночку в лапы к опасному нелегалу было бы безумием, а Марина велела ему не поддаваться.

– Вить, – торопливо сказал Верховский вместо приветствия, – съездишь со мной кое-куда? Нужна подстраховка.

– Куда ехать? – деловито осведомился Щукин. Ему и в голову не пришло усомниться в чистоте намерений сослуживца.

Перехватив такси на ближайшей улице, Верховский назвал адрес назначенного Витьке места встречи и принялся прикидывать варианты. Если они застанут на месте Феликса с его шайкой, может получиться некрасиво. Дежурный отряд вызывать нельзя, иначе всё насмарку. Значит, лучше вовсе не лезть в драку. Только проверить тайник, ничего больше. Если вдруг Феликс засел поблизости караулить, они попросту уйдут, чтобы вернуться как-нибудь в другой раз. Если же нет… Всё равно с Витькой спокойнее.

Щукин, упакованный в лёгкую лыжную куртку и краснощёкий от крепко вцепившегося в столицу морозца, ждал приятеля у неприметного продуктового магазинчика. При виде сослуживца он заулыбался: то ли замучился ждать, то ли в самом деле обрадовался. Пожав могучую Витькину лапу, Верховский кивнул в ту сторону, где за жилой застройкой скрывался пустырь, и коротко сказал:

– Надо проверить одну нычку. Можем на нелегала налететь.

– Это тот, который тебя поймал в декабре? – проницательно уточнил Щукин. – Ты его в одно жало ловить собрался?

– Не в одно. Тебя вот позвал.

Витька довольно гоготнул.

– Ну, я-то прикрою, только ты потом замучаешься объяснительные писать.

– Переживу как-нибудь.

Щукин серьёзно кивнул и без дальнейших расспросов зашагал рядом с приятелем. Дядькина рекомендация раз и навсегда определила для него отношение к Верховскому: что бы ни говорили коллеги и начальство, Витька упрямо причислял бывшего надзорщика к категории хороших людей, весьма, впрочем, многочисленной. Зря он так верит всем подряд… Но это его дело: бывалый оперативник – не наивная одинокая бабуся, как-нибудь справится с последствиями своих решений.

– Нету никого, – неуверенно предположил Витька, окидывая взглядом заснеженный пустырь. – Свалили? Или засели где-нибудь?

– Всё может быть, – буркнул Верховский себе под нос. – Стой тут, если вдруг что – просигналю через амулет. Ну, или буду орать.

Щукин ухмыльнулся.

– Прям так? Орать?

– Ага. Смысл изобретать что-то ещё?

Держа наготове почти оформленный сгусток силы, Верховский неторопливо двинулся вдоль труб. Здесь негде прятаться: в былые времена бродяг укрывали от цивилов не столько материальные приграды, сколько крепостные валы равнодушия. Прежде чем приближаться к тайнику, Верховский придирчиво ощупал окружающее пространство в поисках чужих чар. Ничего. Как будто Феликсу разом стало всё равно… Или как будто сигнальную цепь потревожил не Феликс. Настороженно озираясь, Верховский нашарил под металлической обшивкой свёрнутую бумажку. Сторублёвую купюру – одну из тех, что он когда-то дал Типуну в тёмном переулке. Поверх Аполлоновой квадриги, испятнанной мелкими буроватыми крапинами, размашистым почерком значилось: «Совесть себе купи».

Верховский зло выругался. Шальной морозный ветер мгновенно унёс его голос.