Негасимое пламя

II. Неслух

Зимка прибежала с поля насквозь промокшая: дождь разгулялся не на шутку. На дворе никого не было, один только приблудный чёрный кот с порванным ухом сидел на крыльце, прятался от холода и влаги. Все собрались у пышущей жаром печи: тётка стряпала, бабушка латала старую отцову рубаху, Волк прилежно что-то строгал коротким ножичком – должно, опять дудочку себе на потеху. Младшие возились в тёмном закутке, подальше от подслеповатых бабкиных глаз – пытались выманить на белый свет домового. Зимка встала над ними, упёрла руки в бока, точь-в-точь как матушка, когда сердится, и сказала грозно:

– Вы что ж такое делаете? Батюшка велел Бурого не донимать!

– Тихо ты! – шикнул на неё Яр и подтолкнул к стенке плошку с молоком. – Вылезет же вот-вот!

– Бабушка! – погромче окликнула Зимка. – Тётушка! Опять они Бурого ловят!

– А ну бросьте! – тут же всполошилась Милолика. Она бросила ухват, подскочила к Яру и за шиворот оттащила его от тёмной щели. Забавка обиженно захныкала. – Ох, горе-горюшко! Да можешь ты хоть одну лучиночку смирно посидеть?

– Так я и сижу, – откликнулся Пройда. – Поглядеть вот хотел, как Бурый в свой закут помещается. Он ведь толстый.

– Делать тебе нечего! – тётка закатила глаза. В печи сердито зашипело; горестно ойкнув, Милолика бросилась спасать стряпню. – Вот наказание… Поди сюда, сядь, чтоб я тебя видала, и так сиди! А ты, Забава, вон туда, на лавку. Тоже хороша! Тот-то ладно, ни ума, ни совести, а ты куда же?

Яр глянул на неё сердито, Зимке показал кулак и поплёлся, куда тётка велела. Забава, за себя и за брата несчастная, нехотя вскарабкалась на лавку у окна; глаза у неё были на мокром месте. Нечего реветь – не просто так взрослые что-нибудь запрещают! Зимка наскоро переоделась в сухое, распустила влажную косичку и уселась поближе к печке – греться.

– Батюшка говорит, вчера на Силином поле полудницу видали.

– Ох, боги милостивые, – пробормотала тётка себе под нос. – И что ж Сила, жив-здоров?

– А он туда теперь не ходит. Говорят, волхва станут звать.

Тут уж все встрепенулись, даже бабушка. Волк аж рот раскрыл. Ясное дело, всем любопытно на волхва поглядеть! Зимке и самой страсть как хотелось, только она того ни за что бы вслух не сказала. Всё одно, небось, разве из-за забора мельком увидать доведётся.

– Что делается! – тётка прикрыла заслонкой жаркий печной зев и утёрла пот со лба. – Ну да в наших-то краях… Тут впору своего волхва держать, а то пришлого зазывать всякий раз – подарков не напасёшься. А вы, покуда полудницу не прищучат, за частокол не ходите! – спохватившись, она насупила брови и оглядела притихших племянников. Яру погрозила особо: – Узнаю, что сбежал – всё отцу расскажу, чтоб всыпал как следует!

Пройда смиренно отвёл взгляд. Как пить дать, подобьёт Митара удрать поглядеть на полудницу! Зимка беспокойно заёрзала на лавке. Она – старшая, стало быть, ей положено за братцем приглядывать. А поди за ним пригляди, когда даже тётка с упрямцем сладить не может! Лучше б ему вовсе со двора ходить запретили…

– Почему у нас своего волхва держать надо? – спросил Волк. Он, кажись, позабыл про свою работу, хоть и сжимал ещё в руках ножик и дудочку.

– Потому что в Гиблом лесу – край мира, – тут же сказала Зимка. – Оттого и неживых там много.

Забавка широко разинула рот.

– Правда?

– Правда, – ответила вдруг бабушка. – Верно Зимушка говорит. За то лес Гиблым и кличут.

– А неживые из-за края мира приходят? – жадно спросил Яр.

– Того никто не знает, – бабушка покачала седой головой. – С неживыми говорить нельзя.

– С Бурым-то можно!

– Так то Бурый, – иголка в бабушкиных пальцах зацепила обережную вышивку, соскользнула с выпуклого узелка. – А в Гиблый лес ходить не след. Никто и не ходит.

– Охотники по зиме хаживают, – упрямо сказал Пройда. – Говорят, там даже в самый холод добыча бывает.

– Потому как зверьё непуганое, – терпеливо ответила бабушка. – А ходят туда самые отчаянные, и не по доброй воле. Да ещё, может, волхвы. Они, я слыхала, за край мира ступать умеют и невредимыми возвращаться.

Пройда чуть с лавки не рухнул от любопытства.

– То как?

– Вот придёт к нам волхв – его и донимай, – прищучила Яра тётка. – А до той поры за околицу ни ногой!

Пройда скорчил ей рожу, получил подзатыльник и сердито насупился.

– Больно надо.

Тётка довольно хмыкнула. Поверила, наверное. А Зимка ни на миг не поверила. И решила так: когда вдруг заметит, что брат сбежать собрался, сразу же взрослых кликнет. Пусть уж лучше ему достанется, а не ей – за что, что видала, да не сказала.

***

– Нынче волхва звать будут, – шёпотом сказал Митар.

– Знаю, – Яр высунул голову сквозь выставленное на лето окошко. Из-под крыши высокого кузнецова дома хорошо видна была улица, пока ещё почти пустая. – Так пока все на него глазеть будут, можно и удрать.

– А мне тоже поглядеть охота, – Митар вынул из волос ломкий соломенный прутик. – Да и страшно нынче за околицу-то ходить… Поймают – накажут.

– Не поймают, – Яр усмехнулся и ткнул друга локтем в бок. – Испугался – так и скажи.

– Ничего я не испугался! – Митар попробовал вернуть тычок, но Пройда проворно откатился в сторону, приминая раскиданную по полу солому. – Вот прибьёт волхв полудницу, тогда и пойдём, ясно тебе?

– Так он, может, до Вельгоровой ночи провозится. Бабка говорит, он старый уже.

– Вот и поглядим, старый али нет!

Яр отряхнул с рубашки соломенную труху и призадумался. По чести-то говоря, ему и самому хотелось на волхва посмотреть. Но взрослые, поди, и близко не подпустят! Только и остаётся, что из-под крыши подглядывать, а что отсюда видать? Ничего! Другое дело на частокол взобраться – оттуда всё Заречье как на ладони…

– Вот как сделаем, – решил Яр. – Залезем на мостки, посмотрим оттуда. А как наглядишься – так через стену и в лес.

– Поймают.

– Не поймают, говорю тебе! Ежли вдруг что, скажем – на волхва посмотреть полезли.

Митар покосился на видневшиеся через окошко заострённые верхушки частокола. Замотал головой.

– Не хочу я! Лезть высоко, упадёшь – расшибёшься.

– Мамка, что ли, запретила?

Сказал – и тут же прянул в сторону, чтоб Митар кулаком не достал. Давясь смехом, поднялся на колени, нагнул голову под низким скатом крыши.

– Не хочешь – так и не надо, сам схожу! Расскажу потом, а то ж ты, бедный, изведёшься…

Митар от обиды стал красный, как варёный рак.

– Пойду я! Тише ты только, не то услышат…

Яру того и надо было. Можно, конечно, одному пойти, но вдвоём и на стену забираться сподручнее, и идти веселее, и никто потом сказать не посмеет, будто Пройда всё выдумал. Мостки на самом верху частокола сделали, чтобы чужих от деревни отваживать – живых ли, неживых. Яр туда не раз уже лазал, знал наверняка: по лестнице взобраться успеешь – никто снизу их, малых, не углядит. А нынче-то и глядеть никто не станет: все, кто не в поле, сбегутся на волхва смотреть…

Так оно и вышло. В назначенный срок вышел на середину улицы староста Тихомир; даже сверху видать было, какой он весь нарядный, в лучшей праздничной рубахе, в добрых сапогах. Жена его держала на рушнике румяный хлеб. Рядом топтался дядька Сила – он уж который день боялся в поле выйти из-за полудницы. Вокруг столпились взрослые; были тут и Митарова мать, и старуха Лиска, и даже тётка Милолика нос из дому высунула – правда, вперёд её всё одно не пустили, так и вытягивала из-за чужих спин длинную шею. Видел Яр и брата с сёстрами: взобрались на забор, как коты дворовые, да разве так углядишь чего?

– И впрямь хорошо отсюда, – шепнул Митар, подбираясь поближе к краю мостков.

– А ещё лучше, что нас снизу не видать, – гордо ответил Яр. – Гляди, сейчас звать примется!

Внизу староста полную грудь набрал воздуха и гаркнул так, что вороны за частоколом загалдели от страха:

– Дра-а-ага-а-ан!

Все замерли, даже Митар тише стал сопеть. Ветер ещё не бросил носить старостин голос, как вдруг явился посредь Заречья высокий старик, с длинной седой косой, с узловатым дорожным посохом. Чем-то походил он на Стридаров идол, который Яр видел на капище. Опершись на посох, волхв оглядел зареченцев и величаво склонил голову:

– Живите да здравствуйте, добрые люди. Почто позвали?

Митар шумно выдохнул прямо над ухом.

– Каков, а?

– Дед и дед, ровно как ваш Боруха, – буркнул Яр.

Он-то ждал, что волхв поднимет к небу посох, призовёт ветер и грозу, землю заставит дрожать под ногами – все ведь только и говорили, какой он могучий. А старик знай себе с Тихомиром любезничал, выспрашивал про полудницу, будто байки явился слушать, а не с неживыми воевать. Яр насилу дождался, пока они уговорятся: нынче же сходить в поля, посмотреть, что да как, а назавтра к полудню взяться за дело. Дядька Сила сам вызвался гостя проводить; они вдвоём вышли неторопливо за частокол. Пришлось ещё терпеть, покуда уйдут подальше. Яр бросил напоследок взгляд вниз, вздрогнул – показалось, будто Зимка из родного двора прямиком на него глядит – и встряхнул друга за плечо.

– Пошли!

– Да как же? – Митар боязливо выглянул между заострёнными верхушками брёвен. – Тут и схватиться-то не за что!

– Трус ты несчастный, – Яр первым взобрался на частокол, нащупал ногой выступ на смолистом бревне. – Давай следом, раз такой храбрый!

Цепляясь за кору, за стягивающие брёвна перекладины, он проворно, как кот, спустился почти до самой земли, а потом лихо спрыгнул в высокую траву. Митар тоже слез, то и дело поглядывая вниз. Под конец неловко ухватился за кусок подгнившей коры и кулём свалился наземь, обиженно пискнул. Яр пополам согнулся от смеха; Митар вскочил, шмыгнул перепачканным носом и бросился на друга с кулаками. Пройда для порядка отвесил ему тумаков, сам получил сполна и, не будь дурак, отскочил подальше в сторону:

– Брось ты! Не то так и не пойдём никуда.

А идти было далёко. Прочь от реки, мимо заброшенных полей, сырым логом и луговиной. Траву здесь отродясь не косили; стояла она выше головы, налитая земными соками. Пахли мёдом белые венчики, резные листья трогали за плечо; даже вздумай Зимка наябедничать тётке, нипочём их тут не поймают. Перед самой лесной опушкой Митар вдруг встал, боязливо заозирался.

– А ну как там неживые? – шёпотом сказал он, щурясь на морщинистые стволы.

– Конечно, – Яр важно кивнул. – Там они и есть.

– Не след с ними встречаться!

– Так они днём в норах спят, – Пройда загодя отскочил подальше и показал другу язык. – Не быть тебе охотником! Охотники ничего не боятся.

Митар озлился, пошёл весь красными пятнами.

– Я-то буду, а ты-то – нет! У тебя отец – пахарь, значит, и тебе пахарем быть!

– А вот поглядим!

Яр сорвался с места и припустил со всех ног прямиком в чащу. Не кинься Митар следом, он бы, наверное, сам струхнул через дюжину шагов: против других окрестных лесов в Гиблом было темно и сыро, тут и там лежал укрытый мхом бурелом, а прелые листья стелились под ногами сплошным ковром – ни следа, ни звериного, ни человечьего. Яр перешёл на шаг; он ещё мог бы бежать, да уж не хотелось. Холодно стало. Страшно.

– Пройда, – шёпотом позвал Митар, – пойдём назад.

Яр, храбрясь, фыркнул насмешливо.

– Ты иди, а я на край мира поглядеть хочу.

– А разве ж его видно?

– Может, и не видно. Не пойдём – не узнаем.

– Яр! – Митар, поднатужившись, нагнал его, пошёл рядом, тяжело дыша. – А вдруг его не видно, а мы возьмём, да и…

– Что ж ты за трус такой! – Пройда рассмеялся нарочито громко; голос его далеко раздался меж вековых деревьев. – Боишься – так и иди назад…

Он умолк на полуслове и встал как вкопанный. Митар тоненько охнул и задрал голову вслед за другом. Впереди среди листвы показались высокие выгнутые жерди, белые, как кость, перевязанные у заострённых верхушек цветными лентами. Теперь, когда смолк шум шагов, стало так тихо, как никогда в лесу не бывает. Ни птичьего посвиста, ни шороха в зарослях – только и слышно, как шелестит в низких ветвях едва живой ветерок. Яр поднял руку и, как учила мать, сотворил перед собой обережный знак. Митар торопливо за ним повторил.

– Тут, что ли? – шёпотом спросил Пройда.

– Дальше, – так же тихо отозвался друг. – То волхвы поставили, чтоб никто туда не ходил.

– Ты почём знаешь?

– Батюшка сказывал…

Всё было тихо. Никого, кроме них двоих, не видать, не слыхать – живых ли, неживых. Яр тронул носком башмака мягкую зелёную траву. Такая же, как везде.

– Пойдём-ка глянем.

– С ума, что ли, сошёл? – буркнул Митар. Он попятился назад, замотал головой. – Пропадёшь ведь!

– Не пропаду. Я до столбов и назад…

Митар, белый, как простокваша, спиной прижался к корявому вязу, аж глаза зажмурил от страха. Ну и пусть его… Тихо, ровно настоящий охотник, ступая по влажной земле, Яр подобрался к ближайшему столбу, тронул бледный гладкий бок. Неживое дерево под его ладонью было едва тёплым. Высоко-высоко над головой вилась вокруг серого когтя яркая алая лента. Обняв что было силы небывалую вешку, Яр кое-как вскарабкался по ней – недалеко, правда, не выше своего роста. Разожми он руки – тут же свалится, а что тогда, о том лучше не думать вовсе. Там, дальше, за крутым изгибом жердины, с виду такой же лес, как и за спиной. Висят на ветвях ядовитой крушины бледные незрелые ягоды. Поваленное бревно, почти разъеденое влагой и временем, заросло тёмными мхами. Виднеется сквозь просветы в листве далёкое белое небо. Впереди, посредь колючих зарослей, меж буро-зелёных стволов – нездешнее, страшное, манящее… Стоит только глаза закрыть – и понятно, где он, край мира. Будто едва слышный звон раздался из неведомой дали, будто острой иголкой кто уколол прямо в грудь. Как уйти теперь? Как не ступить за грань, из-за которой не вернуться?

Кто-то тихонько захныкал невдалеке. Должно, Митар совсем испугался… Яр встрепенулся, растерянно разжал окостеневшие пальцы, мешком свалился на мягкую сырую землю. Тут же вскочил, утёр со лба выступившую испарину. Увитые лентами столбы высились за спиной. Не беда; теперь-то он точно знает, в какую сторону ходить нельзя. Митар так и стоял, прижавшись к замшелому древесному стволу, неотрывно смотрел другу вслед. Не плакал.

Яр боязливо отпрянул к волшебной ограде. А ну как неживые? Всякий знает, какие они ловкие обманщики. Два лета тому назад, говорят, в Рябинах так девку в лес свели: помстилось посредь чащи, будто дитя плачет – и всё, поминай как звали. Да только разве умеют неживые эдак жалобно, тоненько, безнадёжно? Яр крепко стиснул зубы. С неживым не заговаривай – тогда и нет у него никакой власти. Довольно одним глазком только взглянуть и, случись чего, сразу за ограду. Недаром её волхвы здесь поставили…

– Пройда! – позвал вдруг Митар – тихо, испуганно. – Вернись! Не ходи туда!

Яр только отмахнулся – знаю, мол, что делаю. Раздвинул заросли крушины, пробрался меж тонких серых стволов. Охотники умеют ступать без шума, чтоб самый пуганый зверь не услыхал; они с Митаром тоже так учились тайком от всех. Спрятавшись за толстым старым вязом, Яр осторожно вытянул шею, готовый, чуть что, не то удирать назад, не то взбираться по шершавой коре. В груди покалывало, как от злого зимнего холода; впереди, за неприметной полянкой, лежал невидимый край мира. Ближе, чем оставшаяся позади ограда.

На трухлявом пеньке, оставшемся от выломанного ветрами дерева, сидела девчушка – как Забавка, может, чуть-чуть постарше. Она-то и ревела, не пряча в ладони раскрасневшегося лица, глотая текущие по щекам крупные слёзы. Яр её не знал – и немудрено: таких платьев, ладно сшитых, пёстро выкрашенных, даже у старостиных дочек в Заречье отродясь не водилось. Небось из богатых кто мимо ехал да за дочуркой не уследил… Или, может, впрямь неживая. Умеют неживые слёзы лить? А пищать, ровно как котята в закутке под крыльцом? Яр прищурился, пытаясь углядеть, нет ли в чужачке какого изъяна. Бабка так учила: неживому всегда чего-то недостаёт. Глаза ли, дыхания ли, голоса…

Должно, слишком он задумался – позабыл, что шуметь нельзя. Ступил неосторожно, зашуршал полусгнившей листвой. Девчонка вздрогнула, обернулась на шум, размазывая слёзы, вскочила на ноги. Башмаки у неё были тоже диковинные: цветом как слива, с круглыми носами, расшитые блестящими камушками.

– Ой! – пискнула она и спросила, незнакомо, не по-здешнему выговаривая слова: – Ты кто? Живёшь здесь?

Яр, не таясь больше, вышел из-за дерева. Не говорят так неживые. Как – боги его знают, но не так!

– Живу, – он махнул рукой туда, где далеко позади осталось Заречье. – Там вон, за лугом и полем. А ты что ж, потерялась?

Она кивнула, шмыгнула носом. Точь-в-точь Забавка, только косичка не чёрная, а светлая, как у Зимки.

– Мы за черникой ходили, я и…

Чер-ни-кой. Никогда Яр такого не слыхивал. Девчонка всё лепетала, сыпала словами, должно, чужеземными. Может, она родом с берегов Льдистого моря, где речь своя, на ильгодскую не похожая? А по лицу и не скажешь – вовсе как здешняя… Откуда бы ей тут взяться, посредь Гиблого леса, у самого края мира?

– Погоди, – он едва рот не разинул, как додумался. – Ты что ж, выходит… Оттуда? С другой стороны?

Она поглядела на него недоумённо, потом, подумав, закивала.

– Наверно. У меня бабушка в Ягодном живёт. Знаешь, где это?

Яр замотал головой, отступил на полшага. Но ведь живая же! Дураку понятно – живая… Расстроилась, задышала часто, вот-вот опять заревёт. Была бы неживая – уже б разговоры не разговаривала. А раз так… Больно, обидно кольнула зависть. Бабка говорила, волхвы через край мира ступать умеют. Ему, сыну пахаря, нипочём границу не перейти, а та вон в каких дорогих одёжках – верно, чья дочка или ученица. Закусив губу, Яр показал ей за спину, туда, где лежала невидимая холодная черта.

– Должно, туда тебе.

Она взглянула на него недоверчиво, потом, кажется, обрадовалась.

– Туда? А я думала, вон в ту сторону, но там только столбы какие-то. Вот спасибо!

Всхлипнула ещё разок напоследок, вытерла кулаками глаза. Яр не понял и половины того, что наговорила ему чужеземка. А вдруг он всё-таки ошибся? Вдруг она обычная, как все, а край мира её попросту убьёт? Ему ведь никак не узнать… Откуда-то потянуло холодом; ветер беспокойно зашелестел в листве. Должно, показалось…

– Как тебя зовут? – спросила девчонка, улыбаясь сквозь слёзы.

Яр рот раскрыл, чтобы ответить – и опять мороз продрал по коже, посильней, чем прежде. Девчонка тоже почуяла, завертела испуганно головой.

– Ты иди, – велел Пройда. – Беги скорей… Боги тебе в помощь.

Она послушалась – от страха, наверное. Развернулась и припустила прямиком к черте, будто не боялась её вовсе. Яр остался стоять, смотреть девчонке вслед. Мелькнуло среди кустов пёстрое платье – и тут же пропало, как не было. Пахнуло холодом, словно посреди лютой зимы. Пройда развернулся, наладился было бежать, да так и застыл, ни жив ни мёртв от страха.

Прямо перед ним висел в воздухе чёрный дым, как от давно не чищенного очага. Яр отступил на шаг – дым потянулся за ним; из тёмных клочьев выглянуло знакомое лицо. Его собственное. Упрямо сжатые губы, встрёпанные вихры, смугловатая кожа – только глаза белые, пустые. Неживые. Пройда попятился, для верности прижал ко рту ладонь, чтоб не проронить ненароком смертоносного слова. Покуда молчит – ещё не совсем пропал…

– Почто… пришёл? – спросил неживой его голосом.

Безглазый двойник шагнул ближе, вытянул длинную руку, сгрёб Яра за ворот рубашки. Пополз по коже мертвенный холод. Пройда что было сил толкнул неживого в плечо; без толку – тот так и стоял, как в землю врытый, глядел пустыми глазами, сжимал на горле ледяные пальцы. Не вырваться, не убежать; сам пропал, так хоть друг пусть цел уйдёт…

– Мита-а-ар! – крикнул Яр, надрывая голос. – Беги-и-и!

Неживой тотчас обернулся, уставился сквозь листву прямиком туда, где остался Митар. Вот-вот кинется! Сцепив зубы, Яр ухватил двойника за грудки; теперь не опрокинуть пытался, а удержать. Росту в них было поровну, силы у Пройды – меньше. Неживой встрепенулся, тряхнул Яра, как тряпичную куклу. Прямо так, не выпуская добычу, шагнул к ограде. Что ему мальчишка пяти лет от роду, всё равно, когда вдруг захочет, мигом Митара догонит…

– Стой ты, подлый! Не тронь его!

Яр что было сил рванул рубашку на груди двойника. Ладоням стало горячо, как от свежей ссадины; на сером льне загорелись алые пятна. Неживой вдруг взвыл, крепче сомкнул когтистые пальцы. То ли двойник развеялся чёрным дымом, то ли в глазах потемнело; блеснул на миг яркий солнечный свет – и тут же погас. Где-то невдалеке заверещал Митар. Холодно стало, как в поле посредь зимы; вмиг выстыл в груди воздух, замёрз в горле льдом, мешая дышать. Яр отчаянно дёрнулся – дотянуться до неживого, хоть чуть-чуть досадить напоследок. Не сумел. Стегнула по глазам колючая темнота, силы в руках совсем не осталось. Неживой зарычал над самым ухом, обжёг кожу мёрзлым дыханием.

А потом вдруг ничего не стало.