Негасимое пламя

XVIII. Заповедное золото

По краю заброшенного поля рос ясенец. Сухой жаркий ветер ласкал высокие стебли, усыпанные звездчатыми розовыми цветами, далеко относил тяжёлый масляный аромат. Ясенца было много; предоставленный сам себе, он обильно разросся вдоль кромки бывшей пашни, от безымянного перелеска до высокого обрывистого берега Малой Вихоры. Яр протянул руку к ближайшему стебельку и стряхнул с пальцев искру волшебного огня. Пламя невесомо вспорхнуло над хрупкими цветками и истаяло в солнечном свете, оставив растение невредимым.

Тут когда-то не было никакого ясенца. Давным-давно деревенские, собравшись вместе, вырубили над обрывом редкие березняки, выжгли оставшиеся пни и поровну разобрали новую удобренную золой пахоту. У отца тоже была здесь делянка. На высоком берегу, под жаркими солнечными лучами в тучные годы обильно вызревала озимая пшеница; Яр помнил, хоть и смутно, золото спелых колосьев, раскалённый полуденный зной и стрёкот кузнечиков, сливающийся с далёким рокотом речных вод. Теперь на одичавшей пашне растут только сорные травы. Перешагнув через старую борозду, служившую когда-то межой, Яр медленно двинулся сквозь заросли осоки. Палящее солнце поднималось в зенит.

Обитатели брошенных человеком полей не могут не заметить чужака. Яр нарочно выбрал час, когда живые не посмеют сунуться в угодья нежити; если кто и увязался за ним из деревни, за межу не пойдёт – побоится. Чем дальше в поля, тем явственнее чьё-то недоброе присутствие. Над дикими травами дрожит в воздухе знойное марево. Тонкие стебли поднимаются по пояс, меж них сплетаются, как тенёта, цепкие вьюны. Захочешь убежать – не сумеешь, будто и впрямь нежить расставила силки на редкого гостя. У дальнего края поля торчит из земли покосившийся шест, на который когда-то метали сено. Как это он выстоял столько лет?

Шальной порыв ветра змеёй скользнул через поле, пригнул к земле ломкие стебли. Потом ещё и ещё – справа, слева, совсем близко. Разнёсся в душном воздухе тонкий посвист. Откуда – не понять. Яр сжал кулаки, призывая дремлющее в крови пламя. Подвластная порыву ветра осока хлестнула его острыми листьями, высекла из-под кожи россыпь алых капель. Неживой, кто бы он ни был, дразнил сам себя, забавлялся с обречённой добычей.

Как бы его изловить?

– Покажись! – крикнул Яр в гудящую от ветра пустоту. На послушание не рассчитывал – хотел посмотреть, что станет делать нежить.

А нежить несказанно обрадовалась.

Ветер едва не сшиб Яра с ног. Вьюны вцепились в лодыжки, предательски раздалась под ногами земля, разом ставшая рыхлой. Наставница назвала бы его идиотом и была бы права: вот так запросто дать неведомой нежити право на свою жизнь! Прыжком сквозь чары Яр вырвался из западни и, пока неживой не опомнился, опрометью бросился через поле, лихорадочно соображая на бегу. Кто же тут такой засел? Серьёзная тварь, раз забавляется с землёй и с ветром!.. Впереди зелёными стрелами рванулись к небу крепкие стебли, во мгновение ока вымахали выше человеческого роста, встали сплошной стеной. Яр швырнул в них пригоршню волшебного пламени. Из ниоткуда – и отовсюду сразу – послышался ехидный смех.

– Умаялся, что ли? А, волхв? – вкрадчиво спросила пустота. – Дай-кось, подсоблю тебе…

Яр прыгнул сквозь чары, не дожидаясь, пока умолкнет шёпот. Там, где он только что стоял, свился из раскалённого марева маленький смерч. Свирепый вихрь вырывал траву из земли, жадно глотал полыхающий рядом огонь; несколько мгновений – и пламя угасло, оставив после себя лишь мелкий серый пепел. Ну, кто же это такой бесстрашный? Не полудница, не тень, не плакальщик… Лихо или полевой, никак не меньше. Неудивительно, что храмовые недоучки-соколы сюда не суются. Как же его поймать? Если лихо, то под открытым небом, пожалуй, никак. Если полевой…

Земля вздыбилась под ногами. Яр потерял равновесие, рухнул на колени и тут же вскочил, обрывая с рук клейкие побеги. Всё-таки полевой, раз так хочет затащить под землю. Тут ничего от пашни не осталось; что же его держит? Последний пшеничный колосок? Оброненный полвека назад серп? Это можно искать до старости… Раскалённый порыв ветра отвесил Яру пощёчину, наказывая соображать побыстрее. Можно подпалить волшебным огнём всё поле, но тогда окрестный люд сбежится посмотреть на пожар – и незадачливого волхва сожгут в том же пламени. К тому же местный хозяин нужен ему… неживым. Иначе всё насмарку.

Прыжок – к зарослям ясенца. Прыжок – к кромке далёкого леса. Ветер настигает мгновенно, норовит сбить с ног, издевательски треплет за волосы. Полевой заскучал здесь за долгие годы одиночества, игра ему по нраву. Есть ещё немного времени, пока ему не надоело. Где же его сила? Где то, что принадлежит давно заброшенной пашне, что накрепко связало неживого с землёй и с ветром? Остановившись на миг, Яр чиркнул взглядом по встрёпанному вихрями полю. У дальней межи так и вздымается над травой выбеленный солнцем шест. Стожар. Другие давно сгнили, а этот стоит…

Ладони крепко обхватили сухое дерево. Ему бы быть нагретым в такой-то зной, но нет – холодное, как посреди зимы.

– Угомонись! – крикнул Яр, сколько хватило голоса. – Не то сожгу! Гляди!

Он позволил волшебному пламени коснуться белёсой древесины. Полевой заревел в ярости. Ураганный порыв толкнул Яра в грудь, едва не отшвырнул прочь. Не на того напал! Стряхнуть Пройду с дерева не умел даже двужильный дядька Сила, а ветер – что ветер! Хлестнул пару раз, швырнул пыль в глаза – всё не всерьёз. Торжество свершившейся победы болезненно ожгло грудь, сбило прерывистое дыхание. Получилось – перехитрил!

Только это всего полдела.

– Уел ты меня, – посетовал полевой. Он соткался поодаль из пыльного марева – широкоплечий, высотой в полтора человеческих роста, с золотыми колосками, торчащими из клокастой рыжей бороды. – Ну, что ж делать станем? Али миром разойдёмся?

– Разойдёмся обязательно, – пообещал Яр, поудобнее хватаясь за холодное дерево. – Когда сделаешь, что я скажу.

– Э, нет, – полевой хлопнул себя по коленям ладонями размером с небольшой заступ. – Ты меня не тронешь, я тебя не трону, на том и квиты.

– А я не затем пришёл, чтоб просто так от тебя по полям побегать.

– Может, и не затем, да как ладно вышло! – полевой загоготал – будто гром прокатился над бывшей пашней. – Позабавились-то на славу!

Яр промолчал. У него было другое мнение на этот счёт.

– Вот что, волхв, – полевой лукаво усмехнулся в бороду, – давай-кось ты меня ещё разок повесели – тогда, мабудь, и сговоримся на что. Сыграем с тобой в загадки. Сперва я тебя трижды спрошу, потом ты меня. Кто первый не сдюжит, тот загаданное отдаст. Ладно я придумал?

– Ладно, – хмыкнул Яр. – А если никто не проиграет?

– Тогда, не обессудь, разойдёмся каждый при своём.

Сносно. По крайней мере, смертельные салочки на сегодня закончились. Исход-ничья у игры всего один при трёх хороших и трёх плохих, притом не равно возможных, а загадать полевой может всё что угодно. Что угодно ему получить в награду… Серьёзная подсказка. Решившись, Яр кивнул.

– Стало быть, по рукам, – сказал полевой, скрепляя уговор. Он хитровато сощурил блестящие чёрные глазки, тряхнул бородой и заговорил: – Маки во ржи от межи до межи, а ежли завянут – житья не станет. Что такое?

– Кровь, – быстро сказал Яр. Тут даже над загадкой думать не надо: что ещё первым делом может потребовать нежить?

– Верно говоришь, – полевой вновь хлопнул себя по колену – то ли с досады, то ли из азарта. – Тогда вот ещё: вьются вдоль бережка три ручейка, где опять сливаются – запрудой кончаются. То что?

Уж точно не речка. На кой ляд полевому речка – ему и на пашне хорошо… Про кровь уже было, к дару, слову или силе никак не подходит. И вообще никак не клеится к полезным для нежити вещам. Тогда, может, речь не о том, чтобы присвоить, а о том, чтобы отобрать? Без чего волхву будет плохо, неудобно или хотя бы обидно? То есть не на самом деле, а в представлении хитро ухмыляющегося полевого?.. Яр воззрился на неживого почти оскорблённо. До чего мелочная вышла бы месть!

– Коса, – ответил он. – Что, думаешь, я боюсь презрения?

Полевой пакостливо хихикнул.

– Может, и не боишься, да какая была бы потеха! Небось, с позором-то и на околицу не пустили бы… И-э-эх, вот тебе последняя: прежде всех вошёл в хоромы гость желанный, незнакомый. Лишь тогда его видать, ежли двое станут звать. То кто?

Яр возмущённо фыркнул. Он всё-таки не селянин в беде, которому лишь бы спасти любой ценой свою пропащую душеньку!

– Первенец. Перебьёшься.

Полевой невинно пожал плечами: мол, попробовать стоило – и тут же весь подобрался. Его право спрашивать закончилось. И, кто бы сомневался, он тоже не хочет быть обманутым.

Яр задумался. Ему незачем сочинять три загадки – он не нанимался забавлять нежить, изнывающую от многолетней скуки. Достаточно одной, но правильной. Полевой поглядывал на Яра с вызовом – давай, мол, посмотрим, за что вас, волхвов, прежде мудрыми звали. Что ж, до мудрого ему, может, и далеко, зато Лидия Николаевна иной раз в сердцах честила его хитрой задницей. Если припрятать настоящий ответ за ложным, тоже подходящим, будет шанс выторговать то, что пригодится на самом деле. Надо, чтобы полевой попался на удочку, выбрал неверную отгадку. Жаль, Яр успел уже брякнуть, что ему от неживого что-то нужно… Хотя, чёрт возьми, это и так понятно: по гиблым местам не гуляют от нечего делать! Достаточно безрассудно он себя вёл, чтобы полевой успел записать его в дремучие идиоты?.. Была не была – в конце концов, останется ещё две попытки.

– Я так ловко, как ты, не умею, – польстил Яр, исподволь наблюдая за выражением на меднокожем лице. Полевой самодовольно заулыбался; расслабился ли? – Вот тебе первая загадка: всегда при мне, да другим нужней. Что это?

Ухмылка у неживого стала ещё шире.

– Имя, вестимо!

Яр тоже позволил себе улыбнуться. Действительно, что связывает волхва крепче, чем имя?

– Клятва, – сказал он, нахально заглядывая нежити в глаза. Требовательно протянул левую руку: – Ну, плати теперь, раз не угадал.

На миг Яру показалось, что полевой, наплевав на все уговоры, размажет его тонким слоем по заброшенной пашне. Пугливый ветерок взъерошил травы – и тут же утих. Полевой, тряхнув бородой, расхохотался во всё горло. Небось, слышно даже в деревне. То-то будет пересудов…

– Ох ты и пройда! – прогудел неживой, потешно грозя Яру пальцем. – А с виду-то – тьфу, горе одно… Ну, говори, чего хочешь!

– Ничего невозможного, – честно сказал Яр. – Во-первых, чтобы ты никому из живых вреда не чинил. Во-вторых, чтобы никого из неживых в это поле не пускал. И в-третьих – чтобы силой своей не сорняки из земли тянул, а хлебный колос и льняной стебель. Много ли прошу?

– Иной бы испросил меч-кладенец да княжий венец, – прагматично заметил полевой.

Яр усмехнулся.

– Мне не до́лжно ни клинка в руки брать, ни венца надевать. Так что же, клянёшься или нет?

– Пожалуй, что и клянусь.

Полевой торжественно протянул ему руку. Яру едва хватило ладони хоть наполовину обхватить мощное запястье. Хотел бы – безо всяких чар зашиб бы насмерть, такой-то богатырь… Слова обета неживой произносил размеренно, словно в каждом искал подвох. Яр внимательно слушал. Лидия Николаевна говаривала, что хаос обуздать невозможно, но ведь приручили люди её мира могучие природные силы, от мощи бегущей воды до энергии распада атомного ядра… Почему бы и нежить не поставить на службу человеку? Всего-то и надо, что, как сказала бы наставница, специальное образование.

– Принял, – Яр церемонно кивнул полевому и отпустил его запястье. Стожар тоже отпустил, хотя далеко отходить пока опасался. – Ну, владыка пашен, может, подарок какой хочешь? Первый летний сноп, льняную кудель?

– Медку бы мне, – мечтательно протянул полевой. – Дикого, лесного… Три колодочки – по одной на каждое обещание. А, волхв? То можно ли?

– Можно, почему нет? – Яр искренне улыбнулся. Драган бы похвалил за такую сделку. – Принесу завтра на вечерней зорьке.

– Вот то ладно! – одобрительно прогудел полевой. – Знать, ночку-огняночку сладко встречу.

И верно: послезавтра ведь Вельгорова ночь. Совсем забылось за заботами. Надо до тех пор надоумить рябиновского сокола осмотреть будущую пахоту. Яр проводил взглядом неживого – тот чинно шествовал среди разнотравья, по-хозяйски оглядывая владения. Ему только на руку, если здесь снова поднимут головы хлебные колосья. За то, небось, когда-то на людей и обиделся, что забросили пашню… Как бы намекнуть деревенским, чтоб не трогали старый стожар? Поразмыслив, Яр вытащил из кармана прихваченный в чужом мире складной ножик и примерился к сероватой холодной древесине. Нескольких коротких слов – он не был до конца уверен, что ничего не напутал с полузабытыми буквами, – и всем понятного священного символа хватит, чтобы зареченцы, по крайней мере, задумались, прежде чем корчевать шест. Вряд ли кто-нибудь из нынешних умеет читать. Пусть хотя бы боятся самого вида сокровенных знаков.

В деревню он шёл пешком через приречные сенокосы. Здесь пока ещё было пусто; люди прятались от полуденного зноя и связанных с ним опасностей. В иной день Яр с радостью взялся бы помочь косарям: ему малого стоил такой труд, а лучшего способа поладить с недоверчивыми деревенскими и не придумаешь. Сегодня, однако, есть дела поважнее. Миновав ворота – Хорь так и поглядывал на него с подозрением, хоть и не говорил ничего – Яр привычно зашагал к Зиминому дому. На будущий год неплохо бы обзавестись собственным, чтобы не стеснять сестру… И подумать заодно, что делать дальше. Седовласый староста Третьяк, которого Яр смутно помнил нескладным безусым пареньком, привечал его как чужака: никак не ожидал встретить его таким и потому не узнал. По Зиминому наущению для деревенских Яр назывался Волковым сыном; это избавило его от части кривотолков и позволило не скрывать, что он грамотен и обучен счёту. Не ахти какое важное ремесло, а все прочие ему недоступны. Даже если Третьяк вдруг дал бы пришлому надел, Яр не знал бы, что, как и в какой срок надо делать с пашней. Но эта наука нехитрая. В прежние времена Митар всё дразнил друга – мол, быть тебе пахарем; видать, так оно и выйдет в конце концов. Тайны мироустройства недорого стоят, когда нет зерна на муку для хлеба. Яр досадливо закусил губу. Наставница объясняла ему про производство и торговлю; он слушал вполуха, не стараясь вникать, а теперь сухая теория сошла с книжных страниц и явилась во плоти неприглядной действительностью.

Добравшись до дома, Яр достал свой рюкзак из устроенного под половицами тайника и нашёл во внутреннем кармане упакованную в пластик тонкую золотую пластинку. Многовато за три колоды мёда… Устроив слиток на печном шестке, раскалёнными искрами волшебного пламени он отсёк небольшой кусочек металла и тщательно стёр все следы гравировки. Потом, подумав, смял в бесформенный комок. Слишком уж подозрительно смотрится отшлифованная до блеска поверхность. Всё равно дороговата получается покупка. Здесь два-три грамма – целая княжеская монета, если не порченая, а на такие деньги по нынешним временам можно купить, к примеру, корову. Раньше было дешевле, но золото в голодный год не сгрызёшь, а сейчас все года голодные. Яр спрятал обратно в рюкзак остатки слитка и подновил сигнальные чары. Обитавшая в доме детвора норовила повсюду сунуть любопытный нос, сколько бы ни ругалась не терпевшая беспорядка Зима.

Бортник, пришлый бобыль по имени Ругол, сидел у себя на дворе, в тени от кособокого домика, и цедил мёд. Заметив явившегося без спросу соседа, он своего занятия не бросил, только глянул неприязненно. Яр приветливо ему улыбнулся. Хочется думать, что зареченцы недоверчивы ко всем чужакам, а не к нему одному.

– Здравствуй, добрый человек! – вежливо сказал Яр, остановившись у забора.

Ругол основательно задумался, прежде чем отозваться. Незачем на него злиться: уязвлённая гордость не важнее подарка для полевого. Видя, что Яр не собирается уходить, бортник без излишней любезности мотнул лохматой головой:

– Заходь, раз пришёл. Чего надо?

– Будет у тебя три колоды мёда? – поинтересовался Яр, прикрыв за собой калитку. – Завтра до заката надо.

Ругол смерил его оценивающим взглядом.

– Али Зима чего праздновать собралась?

– Нет, то для меня.

– Охоч ты, выходит, до сластей-то, – ухмыльнулся бортник. Яр смолчал. – Нынче не дам. Что есть – всё Третьяк для Вельгорой ночки испросил. Приходи через седьмицу-другую – тогда, мабудь, найду.

– Надо сейчас, – мягко возразил Яр. – Золотом плачу. Вот, гляди.

Ругол подозрительно сощурился на золотую капельку. Отложил сито, осторожно взял двумя пальцами подношение, пристально оглядел со всех сторон. Попробовал на зуб.

– И впрямь золото, – задумчиво заметил он. – Ладно вам там живётся, в Гориславле-то…

Яр вновь промолчал. Ничего противозаконного он не делал – по крайней мере, прямо сейчас. Ставший привычным подспудный страх неровными толчками гнал кровь по жилам. Разъярённый полевой мог прихлопнуть молодого волхва, как надоедливую мошку, но перед нежитью Яр хотя бы не был беззащитен.

– Будет тебе мёд, – сказал наконец Ругол, бережно пряча золото в висевший на шее мешочек. – Завтра к полудню принесу к Зимке на двор. Только смотри мне – ежли Третьяк прознает…

– Не прознает, – заверил Яр. А прознает – так забудет, но об этом бортнику знать не следует. – Благодарствую.

Ругол только махнул ему – иди, мол, не о чем нам больше разговаривать. Пройдя десяток шагов вдоль улицы, Яр зачем-то оглянулся; бобыль так и сидел, позабыв про сито и истекающие мёдом соты, и разглядывал комок иномирного золота. Наверное, думал, чего бы выменять на торгах.

Рябиновский сокол Яру не нравился – и, само собой, отвечал взаимностью. Он не был ни волхвом, ни даже одиноким – так, чародей среднего пошиба, удачно пристроившийся при новых порядках. Судя по Зиминым рассказам, сокол неплохо справлялся с нежитью вроде болотников или лихоманок, но на большее его не хватало – ни силой, ни знанием. С чего храмовый невзлюбил Яра, знали разве что боги. Может, чуял в нём конкурента, а может, попросту не доверял пришлым, как и все здесь. Яр уверен был, что поводов не давал; более того, загнав раздражение куда подальше, неизменно демонстрировал приязнь и дружелюбие.

– Здравствуй, благословенный, – сказал он, соблюдая приличия, и склонил голову в знак почтения. Служанка, проводившая его в горницу, мышью выскользнула за дверь. – Разговор к тебе есть.

Сокол, как раз севший трапезничать, зыркнул на него исподлобья. Нехотя отодвинул ложку, прикрыл тряпицей плошку с варевом – чтоб не пахло мясом по всей комнате. Сесть не предложил.

– Говори, брат мой, – кисло проронил он. В братья сокол набивался решительно ко всем, с кем разговаривал – положено было по должности.

Слова Яр подбирал всю дорогу до Рябин. На костёр не хотелось.

– Такое дело, – осторожно начал он, – хочу себе надел под пахоту, а ближние поля все разобраны…

– Вестимо.

– Да, само собой, – Яр терпеливо кивнул. – Но то на ближних. А дальние, что по-над речкой, пустые стоят.

– Там места заповедные, – сокол поджал губы. – Ты пришлый, не знаешь. Дальше Лисьего перелеска после войны нечистой силы полным-полно, не след туда ходить.

– Правда? А я не видал никого. Поле как поле…

– Говорю тебе – не след, – сокол сердито нахмурился. – Неужто никто тебе не сказывал? И как же ты ничего там не увидал, ежли взаправду ходил?

Яр запоздало сообразил, что брякнул лишнего. Сделав самый простодушный вид, на какой только был способен, он поймал взгляд сокола и, сплетая чары с голосом, неторопливо произнёс:

– Не видал и не видал, ничего в том дурного. Может, и нет там никого. Надо бы проверить.

– Надо проверить, – рассеянно протянул сокол. Яр почти воочию видел, как он начинает считать своей внушённую мысль. – Надо бы… Землица-то там хорошая…

– Плодородная, – подхватил Яр, пряча улыбку. – Дудники выше меня растут.

– Схожу, пожалуй, после Вельгоровой ночки, – вслух рассудил сокол. – Ежли боги будут милостивы, то попрошу Третьяка, чтоб первую делянку тебе отвёл. И наместнику отпишу, чтоб люд сюда гнал… Что ж нет, когда земля хорошая…

Невесомое кружево чар плотно охватило седоватые виски. Толком и внушать-то не пришлось; Яр всего лишь помог расчётливому чародею склониться к решению. Храмовый и сам с превеликим удовольствием прибавил бы к общинной земле приречные земли, если бы хватило умения сладить с неживыми. Больше полей под пахоту – больше народу в окрестных деревнях, а значит, и соколу найдётся, с кого кормиться. Мерзкий он. Сам такой был или жизнь выломала? Пробравшийся в горницу солнечный луч остро блеснул на золочёном знаке, красовавшемся на груди у сокола. С виду тяжёлый, как булыжник, но храмовому хоть бы хны, ничуть не страдает. Должно, привык.

Когда Яр вернулся в Заречье, дневная жара уже спадала. Шедшие с работ люди поглядывали на него исподлобья; он по-прежнему казался им бездельником, нахлебничающим в своё удовольствие у добросердечной Зимы. Надо бы завтра сходить на сенокос, чтобы напомнить деревенским: он готов трудиться вместе с общиной, усердно и бескорыстно. Он и сегодня не валял дурака, но поди расскажи…

– Слышь, горожанин! – нагнал его насмешливый оклик. – Куда ходишь средь бела дня? Никак на огняночку по лесам подружку ищешь?

Слова перекрыл развесёлый гогот. Яр нехотя обернулся. У колодца собрались его сверстники, подуставшие после страды, но разгорячённые предстоящим весельем. Были среди них и молодые охотники – против остальных рослые и широкоплечие, в чистых рубашках, расшитых вепрями и оленями. Крикун был как раз из них.

– Искал, да не нашёл, – бросил Яр. – Все окрестные русалки по тебе слёзы льют.

Снова засмеялись, но недружно, вразнобой. Сбившиеся в пёструю стайку девушки поглядывали то на пришлого, то на своего забияку; все знакомые, но… не те. И легко от этого, и досадно. Что ж, тогда и задерживаться незачем.

– Вестимо, льют, – вмешался другой охотник. Ростом он на голову превосходил Яра; звали же его, будто в насмешку, Малом. – По ком им ещё плакать – по чернявым вымескам, что ли?

Ладони сами собой сжались в кулаки. Да смекал бы этот бугай, с кем говорит! В былые времена все боялись взгляд косой ненароком на волхва бросить, будь он хоть степняк, хоть поморянин, а теперь знай себе смеются… Если так спустить, житья ему тут не станет.

– Отчего б и нет, – зло выплюнул Яр. Его слушали; всем любопытно было, до чего дело дойдёт. – А знаешь, кем что русалки, что девки брезгуют? Баловнями медвежьими.

Мал помрачнел лицом. Было на что обидеться: так прозывали невезучих звероловов, которым умения насилу хватало самим из лесу выбраться подобру-поздорову. Суеверным охотникам одни только слова уже казались проклятием, а ведь Яр и впрямь мог отнять у недруга удачу…

– Ври, да не завирайся, горожанин, – Мал шагнул ему навстречу, отирая ладонью костяшки пальцев. Предупреждал: возьми, мол, слова назад – миром разойдёмся.

Не на того напал.

– Когда б я соврал, ты б так не злился, – нахально заявил Яр и тут же прянул в сторону, раньше, чем Мал замахнулся.

Вспыхнул в крови азарт. Здоровяк-охотник запросто вытряс бы из Яра душу – если б сумел поймать. Тяжёлая лапища только зря свистнула мимо виска под разноголосый гомон. Всем пришлась по душе нечаянная потеха. Яру тоже нравилось: за всю здешнюю нелюбовь он всласть отыгрывался на разъярённом противнике. Глядишь, теперь и смотреть станут по-другому. И парни, и девки…

– Ты бы поберёгся – а ну как рогатину потом не поднимешь?

Мал негодующе взревел. Одобрительные окрики, чужое тяжёлое дыхание, частое биение в висках – всё слилось в один сплошной гул, будто рядом снова выл разбуженный нежитью свирепый ветер. Дважды или трижды Маловы удары попадали в цель; Яр едва заметил. До каких пор тут принято драться: довольно повалить противника в пыль или нужно пролить кровь? Яр, пожалуй, сумел бы и то, и другое…

– А ну!

Тепловатая, пахнущая железом вода обрушилась им на головы, насквозь вымочила одежду, превратила пыль под ногами в скользкую грязь. Мал с размаху сел наземь; Яр удержался на ногах, только назад шагнул, чтобы не потерять равновесие. Мерзкие, похожие на пот струйки сбегали по лицу, по волосам, по коже под рубашкой. Деревенские хохотали и улюлюкали. Мужик, окативший драчунов колодезной водой, угрожающе покачивал пустой бадьёй.

– Ужо я вам задам! Ишь, взяли обычай… Ежли делать неча, так и брысь в поле! – громыхал он, грозя кулаком почему-то Яру.

Мал меж тем поднялся на ноги, утёр кровь с жиденьких усов, огляделся вокруг и вдруг растянул губы в широкой улыбке. Правды в ней было ещё меньше, чем приязни.

– А горазд ты махаться, горожанин! – фальшиво воскликнул охотник под недружный хохот приятелей. – Ну, мы не квиты ещё! Как дядьки Борова не будет, так дело докончим!

– Обязательно, – сумрачно пообещал Яр.

Он жалел уже, что полез в драку. Ну что ему этот пустоголовый телёнок? Если чесались кулаки, так надо было храмовому рыло чистить – тому хоть есть за что… А теперь постоянно держать ухо востро, ждать, когда Малу взбредёт в голову свести счёты. Яр сердито смахнул со скулы розоватую от крови водицу. Кожа саднила – несильно, пока ещё не схлынул задор.

Яр отвернулся от шумной гурьбы и в одиночестве пошёл к околице. Деревенские на него оглядывались – кто насмешливо, кто с интересом. Хорош у него, должно, видок… И злиться-то не на кого, кроме себя самого. Что ж так? С нежитью ладить выходит лучше, чем с людьми. А прежде было по-другому: сколько б ни костерили его взрослые, среди сверстников Пройда всегда был свой. Что потерял он в погоне за сокровенным знанием – или, может, что недоброго приобрёл?

Откуда-то из-за плетёных заборов донеслись горькие всхлипывания. Яр невольно замедлил шаг. Этот девичий голосок он чаял услышать там, у колодца, и отнюдь не рыдающим… Зайти, что ли, на двор, наплевав на приличия? Он уже шагнул было к чужому плетню, когда различил и другие голоса.

– Ну что ж ты, Зорица! – наперебой частили утешальщицы. – Будет тебе! Да сжалится она! Все вместе у огней плясать станем!

– Не сжалится, – отвечала, задыхаясь, Зорица. – То она нарочно… Чтоб Ладушке не мешала… Чтоб к огням не ходила…

– А что ж она хочет?

– Велела весь наш хлеб до праздника в снопы перевязать…

– То как же? Там трудов на седьмицу, и ещё останется!

Зорица только надрывно всхлипнула в ответ. Яр, опомнившись, отступил прочь от плетня, зло одёрнул на себе мокрую рубаху. Куда ему лезть, такому-то красавцу? Только хуже сделает. Но какова злыдня Зорицына мачеха! Оно понятно, что на её Ладу никто и смотреть не станет рядом со сводной сестрицей. А поле у семьи большое, и впрямь за день никак не управиться… Яр сердито толкнул калитку, ведущую на Зимин двор. Не судьба ему сплясать у летних огней.

– Ох, боги-заступнички, что ж то с тобой? – хлопотавшая у печи Дарёна, увидав его, горестно всплеснула руками. Ладмирова вдова правды о госте не знала, пеклась о нём, будто о младшем сыне.

– Ничего, – буркнул Яр, отворачиваясь от неё. – Так, кулаки почесали.

– Да ведь всё лицо разукрасили! Как же теперь на праздник?

– Заживёт, – он схватил попавшуюся под руку тряпицу, вытер наконец лицо. – Дай воды, будь добра.

– Надобно Третьяку сказать, – не унималась Дарёна. Плеснув из кувшина тёплой воды, она протянула Яру кружку. – То кто ж так безобразит?

– У кого морда в синяках, вестимо, – фыркнул Яр. – Третьяку не говори. Незачем.

– Да как же…

– Не говори, – с нажимом повторил Яр, прибавляя к голосу чары. Вот уж не хватало, чтоб она побежала за него жаловаться! – Подумаешь, дело…

А дела-то были, и поважнее, чем ссора с Малом. На следующий день в условленный час Яр явился к старому стожару с обещанными медовыми колодами. Долго не прождал – полевой, едва его почуяв, явился во плоти и приветственно склонил голову.

– То кто ж тебя так приласкал? – посмеиваясь, спросил неживой. – Ты того – только скажи, а я уж так припугну, что впредь неповадно будет!

– Не надо, – буркнул Яр. От ссадин и синяков он мог избавиться во мгновение ока, только это сразу заметят. Хоть денёк подождать придётся. – Лучше другую мне службу сослужи.

– Службу тебе? – гневно громыхнул полевой. – Не много ли просишь, волхв?

– В самый раз, – Яр словно бы невзначай оперся ладонью о стожар и терпеливо подождал, пока нежить перестанет надувать щёки и вращать глазами. Нашёл кого пугать. – Ты приречные пашни знаешь? Те, что за рощей?

– Мне туда ходить не можно, – торопливо сообщил полевой. – За межою не моё.

– Так у тебя, наверное, знакомцы есть.

– То правда, есть.

– Вот и славно. Пусть за ночь все хлеба в снопы повяжут, ничего не попортив, – от этого уточнения полевой мигом поскучнел. Вот ведь натура: что б ни делать, только б чинить вред роду людскому! – Что в уплату хочешь? Опять загадки?

Полевой всерьёз призадумался. Играть с Яром в загадки ему не понравилось.

– Крупеничку хочу, чтоб в алое наряжена, – потребовал он наконец. – А волосы у ней чтоб золотые, как спелая пшеница. Я её посредь поля посажу – будет глаз радовать.

Яр, подумав, кивнул. Куклу из соломы связать и в красные лоскуты завернуть – дело нехитрое, а волосы… Если Зорица пойдёт с ним плясать у летних огней, то прядку на память отрезать не откажет.

– По рукам, – сказал Яр, пряча улыбку. Ладно всё выходит. В былые времена о нём сложили бы добрую сказку.

В праздничное утро всё Заречье гудело, как улей. Деревенские судачили о случившихся за ночь чудесах: во всех приречных полях разбросанные сохнуть колосья собрались в копны – хоть сейчас увози на молотьбу. Местная знахарка, слегка сумасшедшая, блажила на всю деревню, что, дескать, сам Вельгор в свой день заглянул в гости к честным пахарям, но её никто всерьёз не слушал. Все сошлись на том, что это чья-то шалость, и гадали, в чём тут каверза. А вдоль улицы прокатился серебристым звоном милый сердцу девичий голосок:

– Подруженьки, милые! Я с вами, с вами к огням пойду! Станем нынче вместе плясать!..

Огни удались на славу. Три исполинских костра могли бы гореть до рассвета даже жарким волшебным пламенем. Нынче всего было вдоволь: и дров, и снеди, и пряного питного мёда. Яр никогда прежде не задумывался, зачем праздновать с таким размахом, даже если на дворе нелёгкие времена. Наверное, иначе было бы совсем невмоготу.

Над луговиной плыла напевная мелодия, незнакомая и одновременно неуловимо похожая на замысловатую музыку чужого мира, какую под настроение любила послушать наставница. Это родство не казалось странным. И там, и здесь звуки подчинялись одним и тем же строгим законам, подспудно понятным что просвещённой волшебнице, что мальчишке с тростниковой свирелью. Вопрос ещё, кому больше, ведь Лидия Николаевна ни на чём не играла, а значит, знание её было бесплодным. Долгая дрожащая нота рассыпалась вдруг разудалой трелью, и всё мигом пришло в движение: засуетились мужики у бочонков с мёдом, сама собою стала сплетаться меж костров длинная цепь танцующих. Пляска набирала ход, закручивалась меж жарких огней, затягивала, как русалочий омут. В такт частым ударам сердца взвизгивали насмешницы-свирели. Черноглазая девушка, с которой свёл Яра танец, поглядывала на него лукаво, с надеждой. Он отпустил её ладонь, как только стихла музыка. Среди празднующих он искал одну только златовласую Зорицу.

– Здравствуй, – голос его, привыкший прятать волнение, звучал почти весело. – Спляшем?

– Здравствуй, – она изогнула в улыбке алые губки, заправила за ухо выбившийся из косы локон. – Отчего б не сплясать?

Для танца не нужно много умения. Рёв пламени и разудалый посвист дудок заглушают все прочие звуки; чужие лица вокруг смазываются, искажённые раскалённым маревом. Зорица – ловкая плясунья, ничуть не сбилась с дыхания, хоть и раскраснелась от жара. Яр без труда поспевал за нею. Пойдёт она с ним от костров?..

– Говорили, Мал тебя поколотил на днях, – Зорица смешливо сощурилась. – Правда, что ли?

– Он меня, а я его.

– Да как же? На тебе ведь ни ссадинки…

– Вот так и поколотил.

Она рассмеялась – словно зазвенел серебряный колокольчик.

– Ладно ты пляшешь, Яр-горожанин.

Настала его очередь лукаво усмехаться.

– Я не только плясать горазд.

Она вспыхнула, отвела взгляд. Не отпуская его руки, бросила куда-то в сторону быстрый взгляд, несмело посмотрела из-под ресниц.

– А что, взаправду я тебе люба?

Яр ласково ей улыбнулся.

– Взаправду.

Зорица охнула, зарделась. Взвизгнули свирели, кончая плясовую; Яр нехотя отпустил тёплые девичьи ладони. Замысловатый рисунок танца увёл Зорицу дальше вдоль пёстрой вереницы празднующих. Это ничего. Пляска кончится, наступит передышка, и он вновь легко отыщет её в пёстрой толпе…

Отыскал. Длинная коса, сверкающая в огненных отсветах, как красное золото в лучах солнца, мелькнула у самого края луговины. Заливисто смеясь, Зорица бежала прочь с празднества; за руку её вёл Мал. На скуле у охотника так и красовался лиловый синяк. Кто-то ухватил Яра за плечо, потянул к огням, в пляску. Он высвободился сердитым рывком. Несмотря на свирепый жар от костров, на сердце стало холодно.

Он ушёл с праздника рано, один, никем не замеченный. Отпер пустой дом, забрался под крышу, где под связками сухих трав была устроена для него лежанка. Не шёл ни хмель, ни сон. В тишине слышно было, как вдалеке угасает понемногу праздничная ночь, потом – как топочут внизу домочадцы. Лишь под самое утро, когда непроглядная темнота сменилась предрассветным сумраком, Яр забылся беспокойной дрёмой. В душном забытьи чудилась ему Зорица; она улыбалась, укоризненно качала головой и говорила:

– Не много ли просишь, волхв?

Разбудил его многоголосый шум, доносившийся с улицы. Пригибаясь под низким скатом крыши, Яр подобрался к прорубленному в стене оконцу. Деревенские – кто стоял на ногах после празднества – сгрудились у ворот. Причиной всеобщего волнения оказался всего лишь рябиновский сокол, возвышавшийся среди зареченцев, как сторожевая башня среди домов. Принесла нелёгкая с утра пораньше… Яр вздохнул и прикрыл глаза, пытаясь унять поселившуюся в висках боль. Он не был пьян; здешнего питного мёда, чтобы ударил в голову, надо выхлебать целый бочонок. Лучше бы виновато было похмелье. Никого не хочется видеть. Сокол ведь сам преспокойно справится. Опасной враждебной нежити в полях больше нет, остальное прожжёный плут сделает за милую душу…

– …Гляди, добрый человек, гляди!

Слуха коснулся скрипучий голос Ругола. Этот-то чего подхватился в такую рань?

– Гляди! – настойчиво повторил бортник. – Как блестит-то, а? Да разве ж бывает такое золото? Восьмеро богов мне в свидетели – колдовское оно! Злое!

Яр шёпотом выругался сквозь зубы. Каков идиот! Здесь ведь никто никогда не видел золота той чистоты, какой штампуют слитки в чужом мире… Чем оправдаться? Сказать, что купил в Гориславле? Принёс с собой из далёких краёв? Нашёл где-нибудь в благословенных богами землях?.. Или, может, попросту внушить соколу, что Ругол перебрал на празднике и порет чушь?

– Крамолец он, – сумрачно подхватил другой голос. Хорь. Привратник, пришлый калека, которого Яр проведывал время от времени, чтобы снять ему боль от хромоты. – У них, пёсьих выродков, у всех глаза такие… Уж я в Летице навидался, знаю…

– Я его давеча в дальних полях видал, – а это Мал. Сами собой сжались кулаки: врёт, гад, не мог он ничего видеть! – Куда ты, добрый человек, ходить не велел. Всё выглядывал что-то, выискивал…

Через весь чердак Яр метнулся к лестнице. Добрался до своего тайника, вытащил рюкзак, забросил за спину и затянул покрепче лямки. Если вдруг всё уляжется, он попросту вернёт вещи на место. Если нет… Удары сердца гулко ухали где-то в горле. Против толпы он ничего не сделает. И ведь с чего им на него злиться? Пусть деревенские и не знают о его тихой помощи, но ведь дурного он никому не делал…

– Яр! – Зима, босая, простоволосая, стояла на пороге, щуря утратившие цвет глаза. – То что же?.. Али стряслось чего? Так ты скажи, братец, вместе-то сдюжим…

Конечно, чтоб сокол ещё и её вместе со всей семьёй на костёр отправил! Самому-то сбежать – раз плюнуть, а вот с роднёй как быть? Их тут теперь со свету сживут… Яр медленно выпрямился, поймал сестрин взгляд. Она ведь ему поверила. Она ему помогла, хоть и знала, на что идёт…

– Не братец я тебе, – отчётливо проговорил Яр. Чары сплетались легко, привычно; сколько лжи он уже вложил вот так в мысли соседям и землякам, чтобы уцелеть самому… – Твой брат давно умер. Я тебя обманул. Все ведь знают, какие крамольцы лживые…

Зима глядела на него непонимающе. Противилась волшбе, незримым кружевом оплетающей ей виски. Не хотела так запросто отказываться от своей веры.

– Я тебе не родич, – с нажимом повторил Яр. От собственных слов что-то плавилось внутри, как сталь в кузнечном горне. – Я здесь чужой. Я солгал тебе, зачаровал, чтобы ты поверила…

Она нетвёрдо отступила на шаг. Чары начали действовать. Самую крепкую нить, связывавшую Яра с Заречьем, пережгло волшебное пламя. Что теперь? Попытаться оправдаться? Тихо сбежать?.. Стук крови в висках заглушал беспорядочные мысли. А меж тем кто-то уже колотил в дверь пудовым кулаком, гневно звал Зиму по имени… Яр оттеснил плечом растерянную сестру, выскочил в сени. Сам не знал, что станет говорить.

– Здравствуй, добрый человек, – сказал с крыльца сокол. Неприветливо сказал, с намёком. – Благослови тебя Вельгор, ежли зла в сердце не носишь.

– Не ношу, – голос предательски дрогнул. За спиной зашелестели шаги. Лучше б Зима ушла в дом… – Почто пришёл, благословенный?

– Ты, гляжу, торопишься, – сокол смерил его цепким взглядом. – То куда же?

За его плечом, на крыльце, топтались деревенские, заспанные после праздничной ночи, но настороженные и разгневанные. Мал стоял ближе всех, потирал натруженные кулаки. Плохо дело; вот пришёл бы сокол один…

– Никуда не тороплюсь, – деланно спокойно сказал Яр. – Что тебе нужно?

– Говорят про тебя, – сообщил сокол. Ладони он прятал в складках богатого одеяния. – Будто не так ты прост, как всем сказываешь. Правда ли?

– А что говорят?

– Уж хватит таиться! – выкрикнули из-за соколовой спины. – Все нынче знают, что ты крамолец!

Испуганно охнула Зима. Сокол соображал быстро: вскинул руку, сбросил с пальцев недурно сплетённую магическую сеть. Яр едва успел её рассеять – и тут же понял, что натворил. Ещё не стихли испуганные голоса, когда сокол без спросу шагнул в сени. Яр отступил, пряча за спину руки.

– Я никому зла не делал, – быстро заговорил он, сам не зная, на что надеяться. – Хочешь, поклянусь?

– Знаю я цену вашим клятвам, – прошипел сокол, закручивая в руке серебряный хлыст.

Сухие ладони толкнули Яра в спину. Зима глядела на него, как на врага. Получил, чего добивался… Вывернувшись из-под серебристой розги, Яр поспешно вызвал в памяти высокий речной берег – первое, что пришло в голову. На миг всё померкло, а потом вокруг поднялись по пояс дикие травы, встрепал волосы прохладный утренний ветер. Край обрыва над неторопливой Малой Вихорой, некошенное быльё, позабытое всеми старое капище, на котором недостаёт теперь одного идола. Как здесь спокойно… Деревянным богам нет дела до людской жизни и смерти.

В груди немилосердно жгло, будто после долгого бега. Яр оглянулся туда, где за лугами лежало Заречье. Назад дороги нет. Всего лишь короткий месяц прожил он здесь, успел понадеяться на какое-никакое счастье, на то, что сбудется хоть как-нибудь давний его замысел. Теперь ясно – не сбудется. Пока простой люд ненавидит его за одну лишь случаем дарованную силу, пока недоучки-храмовые собирают подношения вместо того, чтоб держать в узде неживых, останется он здесь чужим и ненужным.

С кем же ему говорить, чтобы переломить недобрый этот порядок?

Утерев с висков выступившую испарину, Яр медленно зашагал вниз по заросшей травами дороге.