Негасимое пламя

XLVI. Справедливость

Витька с нескрываемым удовольствием отложил в сторону последний подписанный лист и торжественно вздохнул.

– Ну, в новый год без старых долгов! – провозгласил он, продевая сквозь люверсы ленту с печатью.

Верховский насмешливо фыркнул.

– Это ты опрометчиво. Долгов нам на триста лет вперёд хватит. Причём чужих.

– Ладно тебе. Слона надо есть по частям, – изрёк мудрый Виктор. Его рассудительность нередко зависела от настроения – вот как сейчас, например.

– Что-то преходяще, а что-то вечно, – вздохнул в ответ Верховский. – Терехов прислал годовые сводки по контрабандистам. Отловили от силы три банды, а нелегальных артефактов с населения вытрясли две сотни. Пятьдесят две штуки – после смерти владельца, – он горько сжал губы. Убившая Маргариту Авилову подвеска тоже входила в эту статистику.

Витька, выслушав друга, мигом погрустнел и тоскливо спросил:

– Можно ж как-то, ну, того – пресечь? Когда-то ведь не было напасти этой…

– Пока оно выгодно – оно будет продолжаться, – Верховский на миг устало прижал ладони к лицу. – Вот леший… А я когда-то всерьёз злился на контролёров. Думал, всё они могут, просто ленятся.

– Все безопасники так, – философски заметил Щукин. – Надо ж… как это… в чужих лаптях версту пройти, чтоб понять, каково оно.

Верховский покачал головой. Ему не требовалось влезать в изысканные туфли Авилова, чтобы догадаться, насколько проблемы с контрабандой осложняют депутату жизнь – даже если забыть о личных счётах. Нелегальный колдовской хлам не только плохо выглядит на газетных страницах; он в самом деле опасный, причём в совершенно неопределённой мере. Кирилл Александрович не терпит неопределённостей. Ему требуется тотальный контроль – ради спокойствия как его собственного, так и всего сообщества. Сложно сказать, прав ли он вообще, но относительно артефактов сомневаться не приходится.

– Давай на досуге прикинем, как в принципе можно переловить контрабандистов, – задумчиво сказал Верховский. – Как они всё это проворачивают. Провоз через границу, сбыт, легализация… Вот увидишь, рано или поздно выйдем на кого-нибудь важного и уважаемого.

– Тогда нас и убрать могут.

– Могут, – Верховский деланно небрежно пожал плечами. – Мне иногда кажется, что меня ради этого сюда и назначили. Чтобы героически сдох во имя великой цели.

– Лучше уж так, чем вообще без цели жить, – убеждённо сказал Щукин.

– И какая у тебя цель?

– Ну как… Я ж порядок блюсти поставлен, – Витька обезоруживающе улыбнулся. – Стало быть, справедливость наводить.

– Достойно.

Оба смолкли. Хорошо, что друг не стал возвращать вопрос: Верховский вряд ли сумел бы внятно облечь ответ в слова. Слишком много в жизни такого, ради чего стоит вставать по утрам – всего и не перечислить. Пауза затягивалась. В поисках безобидного предмета для разговора Витька порыскал взглядом по разложенным на столе бумагам и вдруг цапнул отложенную в самый дальний угол.

– А это чего такое?

– Досрочное завершение стажировки, – не трудясь вчитываться, ответил Верховский.

– Должно же быть минимум полгода!

– Зачем тянуть лешего за бороду, когда и так всё понятно? – Верховский откинулся в кресле, с наслаждением разминая мышцы. В кабинетной начальственной жизни остро не хватает беготни, поддерживающей в тонусе тело и разум. – Старов – то, что надо. Исполнительный, совестливый. Умный в хорошем смысле. Проблем от него никаких, опять же… – Верховский задумчиво постучал по столу позолоченной чернильной ручкой. Сам не заметил, как стал привыкать к обязательным для статуса побрякушкам.

– Тогда давай и Зарецкого повышать, – на голубом глазу заявил Щукин. – Они одновременно пришли.

– Ни в коем случае. Он всё ещё наказан, – напомнил Верховский. – Пусть учится терпению.

Витькины брови возмущённо встопорщились.

– Так вдруг хлопнет дверью и уйдёт!

– Значит, туда и дорога, – хмыкнул Верховский. Он, признаться, не слишком рассчитывал на подобный эффект – для этого стажёр слишком упрям, – но само решение считал верным. – Досрочное повышение – это поощрительный жест. Зарецкого поощрять не за что.

– А как же навья?

– А что навья? Делал свою работу.

– Так и Старов тоже просто работу делал!

– Он ни разу серьёзно не провинился, – веско сказал Верховский. За окнами кабинета висела густая зимняя мгла; хотелось поскорее завершить предпоследнюю рабочую неделю года, не хотелось напоследок собачиться с другом. – Если Зарецкий научится решать проблемы вместо того, чтобы их создавать, подумаем о повышении. Пока – нет.

– Так ты его хоть раз в поле-то выпусти, – проворчал Щукин, уже сдаваясь. – Представь, что было бы, если б тогда Громов дежурить вышел? Навья уже половину Москвы бы перегрызла…

– Не перегрызла бы. Там, между прочим, была ещё целая опергруппа, – возразил Верховский. – От Громова в полях пользы мало, это верно. А Зарецкий… Мне бы хотелось увериться, что этот его успех не случайный.

– Не случайный! – пылко заверил Витька. Любопытно, он и впрямь проникся симпатией к своему горе-протеже или попросту не хочет признавать неправоту? – Тогда, в метро…

– Вить, – Верховский устало вздохнул, глядя на мигом примолкшего друга. – Ни там, ни там не исключено чистой воды везение. В момент, когда надо было думать головой, Зарецкий как раз-таки напортачил.

Щукин окончательно сник и не посмел возражать. Верховский поднялся из кресла и не спеша прошёлся по кабинету. Сквозь занавешенную жалюзи дверь видно было, как мирно возятся за своими столами подчинённые. То есть хотелось верить, что мирно.

– Громов все свои документы попрятал под «бикфордов шнур», – насмешливо сообщил Верховский, наблюдая, как упомянутый контролёр прилежно складывает папки в сейф. Скреплявшие их печати болтались на характерных ярко-красных ленточках. – Если к нам опять кто-нибудь проберётся, всё сгорит к чёртовой матери.

– Скажу ему, чтоб убрал, – тут же набычился Витька. – Он же не с гостайной работает! Только пожара нам не хватало…

– Для начала спроси, что это ему так дорого, – хмыкнул Верховский и перевёл взгляд чуть левее. – С Черновым надо что-то делать. Хоть убей не понимаю, чем он у нас занят.

– Что дадут, тем и занят. Старательный мальчик, – сдержанно похвалил Щукин.

– Этого мальчика брали на работу под залог папиного авторитета, – Верховский задумчиво поскрёб подбородок. – Пусть сам как-то обеспечивает кредит доверия. Дай ему в разработку что-нибудь средней серьёзности.

– Принял, – буркнул Витька, скребя карандашом по бумаге. Вот уж из кого старые привычки ничем не вытравить. – А с остальными что делаем?

– Субботину и Липатову – премии, – убедившись, что друг на него не смотрит, Верховский позволил себе досадливо поморщиться. Эти двое и впрямь заслужили, как ни противно осознавать. – Громов обойдётся. Тихий саботажник.

– Потому что на нежить не ездит?

– Потому что до сих пор работает, как работал раньше. Думает, мне до него дела нет. Ошибается, – Верховский усмехнулся. – Ладно. Пойдём, что ли, обрадуем народ.

Народ обрадовался как-то вяло. Из троих отличившихся один лишь Липатов, кажется, искренне веселился. Субботин воспринял новости как нечто само собой разумеющееся, а Старов нет-нет да виновато косился на равнодушно слушающего Зарецкого. Странное дело… То ли награда не та, то ли наградили не тех. А что им, собственно, нужно? Как-то раньше не доводилось задуматься.

– Костя, подойди, пожалуйста, – Витькин голос послышался в миг, когда Верховский уже почти закрыл за собой дверь в кабинет. – Посмотри, вот небольшое дело. Его больше замяли, чем закрыли. Надо довести до ума…

Весь остаток дня Витька просидел в отделе, не заглядывая к начальнику. Верховскому не работалось. Изображая перед самим собой сколько-нибудь полезную деятельность, он то метался от шкафа к шкафу, то впустую перекладывал туда-сюда готовые к отправке служебки, то наблюдал сквозь жалюзи, как Липатов со свойственным ему нехитрым юморком подвешивает на ярко-красной мишуре разобытое где-то страхолюдное чучелко, клыками и телосложением напоминавшее упыря. На упыриной шее болтался серебристый галстук, сделанный из ленточки с неактивной печатью. Сложно сказать, насколько остальные одобряли затею. Когда все разошлись – последним, как водится, педант Субботин, считавий своим долгом перед выходными навести на столе идеальный порядок, – Верховский печать активировал. Просто так, чтобы в понедельник посмотреть на реакцию автора.

В вестибюле он заметил Щукина: тот целеустремлённо пробирался сквозь плотный людской поток. Сегодня за заботами не нашлось времени предложить ему подвезти до метро, а друг отсутствие приглашения воспринимал как указание добираться на своих двоих. Устыдившись своей оплошности, Верховский кое-как просочился сквозь толпу и почти поравнялся с заместителем, когда тот вдруг выпростал руку и поймал за плечо точно так же увязшего в толчее Зарецкого. Что-то сказал – не разобрать среди шума, что именно. Верховский замедлил шаг, осторожно подобрался поближе. Зычный Витькин бас распался на отдельные осмысленные предложения.

– …Сам-то не мастак, но это ж так – формальность, – увещевал Щукин. – Сложный, конечно, экзамен, уже другой уровень совсем… Но ты попробуй, а? Я помогу, чем смогу…

Зарецкий, в отличие от Витьки, говорил тихо – так, что самому Щукину приходилось поворачиваться к стажёру ухом, чтобы расслышать. Впрочем, навряд ли он отказался. Витька в своём репертуаре: взялся вершить справедливость на свой вкус, в обход начальника. Что ж, пусть развлекается. Верховский с трудом представлял Щукина в роли наставника, тем более по пространственной магии, в которой, как сам и признался, Витька был совсем не мастак. Надо бы вызвать его на разговор, пояснить, почему опасно демонстрировать несогласие между начальником и заместителем, особенно перед такими строптивыми подчинёнными. А на стажёрское разочарование Щукин насмотрится и сам. Нельзя обещать невыполнимое.

Он ничем не выдал, что слышал разговор, пока вёз друга до ближайшей станции. А вскоре Щукина вытеснило из мыслей другое дело, тоже вроде бы рабочее, но почти личное. Оно дурно попахивало, хоть с виду всё выглядело вполне пристойно.

– Налоговая прислала данные по твоим «Технологиям», – сказал Верховский жене, убирая в шкаф вымытые кружки. Тема разговора разительно контрастировала с предсубботним умиротворением; было немного стыдно за подпорченный вечер. – Мне они не нравятся.

– Я не удивлена, – Марина спокойно улыбнулась, ничуть не смущённая его словами. – Работа у тебя такая – никого не любить.

Верховский насмешливо фыркнул.

– Моя работа – за порядком присматривать. Ты вот знаешь, что лица, на которое зарегистрирована фирма, физически не существует и никогда не существовало?

– Чудеса…

– Я ещё выясню у Субботина, на кой чёрт он такой конторе выдал лицензию, – сумрачно пообещал Верховский. – А тебе советую там не задерживаться. Чем бы они ни были заняты…

– Полезным делом, – категорично сказала Марина. – Если Управа не считает нужным заниматься фармакологией, хорошо, что хоть частники этим интересуются!

– Фармакологией, – задумчиво повторил Верховский. Благодаря стараниям Лидии Свешниковой лицензию в этой отрасли получить весьма сложно. Насколько внимательно контролёры на самом деле относятся к экспертизе? – Мне почему-то кажется, что с сертификацией методов и оборудования у них огромные проблемы.

Марина красноречиво замялась.

– Я не думаю, что они делают что-то нехорошее, – осторожно сказала она. – У них работает мой бывший коллега… Он не стал бы поступать против совести. Я почти уверена.

– Какой коллега?

– Ты его вряд ли знаешь.

– Моя недоработка, – посмеиваясь, заметил Верховский. – Расскажи поподробнее, что ты для них делаешь?

– Методики пишу, Саш, – Марина утомлённо вздохнула. – Я даже не знаю, что конкретно по ним делают. Если хочешь что-то выяснить, назначай проверку…

– К проверке-то они будут готовы, – задумчиво проговорил Верховский. – А мне бы хотелось понять, как дела обстоят по-настоящему.

Марина нервно пожала плечами в ответ.

***

Не зная, с чего начать, Щукин неловко откашлялся. Гулкое эхо тут же расшвыряло отзвуки по всему тренировочному залу. В будни здесь всегда кто-нибудь ошивается: то безопасники с их беспрерывной муштрой, то истосковавшиеся по движению офисные сидельцы, то местные барышни – эти обычно приходят потрогать какой-нибудь снаряд, сделать пару фото и всласть посудачить вдали от начальственных ушей. Сегодня же в зале было тихо, пусто и очень светло. Яр слегка щурился от холодных солнечных лучей, сквозивших через забранные защитными сетками окна высоко под потолком. Ждал.

– Ну, в общем, – Виктор Сергеевич имел привычку бесконечно жевать бессмысленные слова, когда затруднялся подобрать верные. – Четвёртая категория – это дело такое… Я сам не с первого раза сдал, – поделился он и улыбнулся как-то совсем по-отечески. Яр невольно отступил на полшага. Его беспокоило исподволь внушаемое Щукиным чувство доверия. – Теория-то ерунда, поучишь пару недель и всё. А вот пространственная магия – это не шутки.

– Ещё бы.

Виктор Сергеевич обрадованно закивал. Любопытно, что ему устроит Верховский за подобное самоуправство? Щукин, безусловно, имеет полное право предлагать услуги наставника по любой угодной ему цене, а Яр – за свой счёт записываться на аттестацию, только шишиге понятно, что тут не просто случайный благородный порыв души. Что ж, Виктор Сергеевич отчасти угадал, что на душе у подчинённого. Яру хотелось в младшие офицеры. Не то чтобы по какой-то серьёзной причине – скорее, из уязвлённого самолюбия. Признавать он это признавал, но избавиться от злости на начальника, подыгравшего любимцу, никак не мог.

– Ну вот, – с нажимом сказал Щукин, словно подвёл невесть какую важную черту. – Там, конечно, целый раздел науки и всё такое… На экзамен сильно заморачиваться не надо, нормативов всего два: по памяти и на сигнал. На сигнал сложнее…

– Знаю.

Виктор Сергеевич озадаченно примолк. Шальная мысль чиркнула по краю сознания, словно спичка, и мгновенно воспламенила лихорадочный, почти неуместный азарт. Почему бы не испытать щукинское добродушие? Риска никакого: если что-то пойдёт не так, достаточно будет одного лёгкого прикосновения ментальных чар…

– По памяти интуитивно получается, – продолжил Яр, внимательно наблюдая за новообретённым наставником. Щукин выглядел растерянным – не более того. – А по координатам приходится считать. Особенно если меняется высота.

– Читал, что ли? – Виктор Сергеевич сделал очевидное предположение. – Готовился?

– Нет.

Едва взглянув на сваленные в кучу у стены запасные мишени, Яр щелчком пальцев заставил верхнюю подняться в воздух. Потом небрежным взмахом ладони отбросил – точно на оставленный кем-то гимнастический мат. Нарочито легкомысленно пожал плечами. И снова принялся ждать.

Щукин медленно нахмурился. Взгляд его метнулся к груде металлических щитов, затем – к мату, придавленному тяжёлой мишенью. Наконец Виктор Сергеевич сумрачно уставился на подчинённого.

– Это вообще-то статья, – сообщил Щукин. – Давно умеешь?

– Наставница научила, – наполовину солгал Яр. – Попросила не пользоваться, пока на категорию не сдам.

– И ты не пользовался?

Яр фыркнул.

– Как бы я, думаете, из аварии живым выбрался?

Повисло молчание. Щукин переваривал услышанное, Яр снова ждал, праздно перебирая в пальцах медленно истончающиеся нити пространственных чар. Свой экзамен он сдал на стенах Гориславля, и в тот краткий миг торжества казалось, что ему по силам любое дело. Чёрт побери, он был тогда совершенно другим человеком…

– Вот же леший, – проронил наконец Виктор Сергеевич, воровато озираясь, словно здесь кто-то мог увидеть. – Ну ты, парень, рисковый… А если б не я тут был? Если б кто другой? Арестовали бы тебя, да и дело с концом!

«Арестовали бы»…

Здесь, сейчас, в эту самую минуту Щукин грубейшим образом нарушает персональную ответственность. Так, что его самого загребут без разговоров, если узнают. Каждое мгновение, которое он проводит здесь, топчась по крашеным половицам, вместо того, чтобы немедленно тащить нелегала в казематы на допрос, делает его соучастником преступления. И он не уходит.

Почему?

Зачем ему это?

– Ну, давай так, – снова заговорил Щукин. – Ты помалкивай на этот счёт. До аттестации – ни-ни, никаких прыжков, ничего такого! Оформим, как будто это я тебя научил. А в январе запишешься на экзамены, сдашь – и тогда уж свобода, ага?

– Может, просто арестуете? – всерьёз предложил Яр. Он рассчитывал сбить Щукина с толку, а в итоге сам оказался в растерянности. – Зачем вам моя вина?

– Где ж она твоя-то? – возразил Виктор Сергеевич. – Ты ж не виноват, что тебя так научили. С твоей наставницы спрашивать надо было, а теперь чего? Жизнь тебе ломать из-за такой ерунды?

– Это несправедливо, – Яр медленно качнул головой. – Если существует хоть один исполненный приговор по третьей статье, это несправедливо.

Щукин широко развёл руками.

– Эдак невесть до чего договориться можно. А толку-то? Кому лучше станет?

Яр молчал. Ему вдруг пришло в голову: будь на его месте кто угодно другой – Щукин поступил бы точно так же. Этот человек не делит людей на таких и сяких, и справедливость у него своя. Вот эта самая. Которой важно, кому станет лучше.

– Спасибо, – искренне сказал Яр. Благодарил он не столько за возню вокруг аттестации, сколько за что-то другое, сокровенное, взволновавшее привычный порядок мыслей. – Постараюсь вас не подвести.

Щукин смешливо надул щёки.

– Ну это уж как получится! Экзамен сложный, – повторил он в который раз. Огляделся по сторонам, словно за время их короткого разговора в зале мог появиться кто-то чужой. – Покажи хоть, что умеешь-то. Чтоб я тебя с чистой совестью на аттестацию отправил.

Яр не без удивления обнаружил, что довольно улыбается. Кроме Щукина, он не знал людей, способных расположить к себе кого угодно – безо всяких ментальных чар.

***

Гитарные струны назойливо и дробно позвякивали, неуверенно скользя от звука к звуку под требовательными пальцами настройщика. Иногда дребезг затихал на пару мгновений – когда Антон вынимал из зубов сигарету, чтобы выдохнуть крепко пахнущий дым. Набившиеся в тесную кухоньку жильцы и гости почти не обращали на музыканта внимания. Кто-то сподобился открыть форточку, и сквозящее через неё зимнее дуновение слегка холодило кожу – иначе было бы вовсе нечем дышать. Мишка искренне любил подобные сборища. В тесноте, да не в обиде.

– Ну, Миш, давай за твои профессиональные успехи! – провозгласил балагур Женька, салютуя Старову кружкой с томатным соком. Он единственный из всех был за рулём, но шумел так, будто выпивал наравне с остальными. – Открывай, так сказать, новые горизонты и не останавливайся на достигнутом! Виват!

– Виват! – грянуло на разные голоса в тесных кухонных стенах.

Мишка вместе со всеми поднял чашку – благородной посуды на компанию, разумеется, не хватило, но никто здесь носов не воротил – и поддержал не слишком справедливый тост. Это ведь не у него успехи, это начальству взбрело в голову его поощрить. Если честно, он сам не слишком понимал, почему.

– По школе не скучаешь? – Диана отняла от губ длинную тонкую сигарету и изящным движением стряхнула пепел в щербатое блюдце. – Как там без тебя твой восьмой «А»?

– Уже девятый, – для порядка поправил Мишка и вздохнул. – Виноват я перед ними, конечно. До экзаменов не довёл.

– Сдадут, не переживай, – пробормотал Антон, сосредоточенно терзая колки. – Ты ж их ещё с практики вёл. Там любого разбуди средь ночи – расскажут, зачем Александр крестьян освободил.

– Ага, и почему его потом убили, – меланхолично прибавила Диана. – Добро наказуемо.

Мишка открыл было рот, чтобы поспорить, но Женёк раздумывал над словами проворнее.

– Добро надо делать, что бы там ни было, – уверенно заявил он и щедро плеснул себе сока. Кроме него никто томатный не жаловал, так что двухлитровой пачкой он владел безраздельно, хоть и делал вид, что не претендует на монополию, всякий раз возвращая сок на середину стола. – Иначе жить будет совсем невыносимо.

– Тогда следующий тост – за добро, – серьёзно сказала сидевшая в уголке Маша. Она была маленькая и тихая, но к её голосу неизменно прислушивалась вся горластая компания.

– И за крестьянскую реформу! – тут же прибавил Женёк. – Тох, ну что там? Петь будем сегодня, нет?

– Соседи не одобрят, – посмеиваясь, заметил Мишка. Его, как всегда, в городе играть не тянуло, и хорошо: Антон обращается с гитарой не в пример ловчее.

– До десяти имеем право, – подкрутив последний колок, гитарист любовно устроил на колене лаковый чёрный корпус и дразняще пробежался пальцами по струнам. – Ну, с чего начнём?

Мишка не пел, только слушал, слегка раскачиваясь в такт нехитрой мелодии. За окном не в лад подвывал ветер. То ли из-за этого злого зимнего дуновения, то ли из-за подспудного ощущения неправильности расслабиться в компании друзей никак не получалось. Раньше Мишка не чувствовал так явственно собственного отличия от остальных – наверное, потому, что прибегать к магии ему прежде почти не приходилось. Да и была эта самая магия чем-то вроде собирания марок или вот, как у Антохи, игры на гитаре – не слишком значимым увлечением, приносящим больше удовольствия, чем пользы. А теперь увлечение обернулось изнурительными тренировками, не всегда приятной рутиной и – профессией. Тоже непростой. Может, это она виновата…

– Мих, чего пригорюнился?

– Да так, – Старов не без труда загнал в слова бесформенный призрак тревоги. – Ребят, а вы никогда не задумывались… ну… тем ли мы в жизни занимаемся? Что мы хорошего делаем? Что после нас останется?

– Наши песни, – Антон неуловимо шевельнул пальцами, лаская струны.

– Какая разница? – почти одновременно выдохнула Диана вместе с облачком дыма. – Смысла в жизни нет. Существуй и наслаждайся.

– Как вы, ребят, не знаю, а я занимаюсь тем! – громогласно заявил Женька. – После меня останутся мои философские труды. Студенты долго ещё будут потом проклинать моё имя, зубря какой-нибудь тридцатый билет!..

– А что, Миш, тебе твоя работа не нравится? – негромко спросила Маша.

– Да нет, нравится, – Старов отчаянно поскрёб в затылке. – Правда, в школе нравилось больше. Отдача другая, что ли… Сразу чувствуешь, что ты хорошее дело делаешь.

– Ну так вернись, – Диана непринуждённо пожала плечами. – Зачем страдать?

– На моём месте тоже кто-то должен работать.

– Вот пусть кто-то и работает, – Женька легкомысленно качнул кружкой, капнув томатным соком на клеёнчатую скатерть. – Делать надо то, к чему душа лежит.

– Делать надо то, что лучше получается, – задумчиво возразил Антон. – Беда, коль пироги начнёт печи сапожник…

– А если оно не нравится? – тут же азартно заспорил Женёк. – И потом, если все будут, скажем, на гитаре бренчать, некому станет мести улицы!

– Нет в мире справедливости, – покладисто согласился Антон. Ему не хотелось вступать в полемику – ему хотелось играть.

Он уже завёл вступление для следующей песни, когда Маша, глядя исключительно на Старова, сказала тихо:

– Есть. Она в наших руках.

Это прозвучало наивно, но как-то… жизнеутверждающе, что ли. Мишка одним глотком осушил чашку и неуверенно присоединил свой голос к нестройному хору. Тоскливый вой посрамлённой вьюги потерялся за тёплыми гитарными переборами. Антон сосредоточенно перехватывал гриф то тут, то там, выбивая из струн музыку. Он, наверное, в чём-то прав. Ещё понять бы, что получается хорошо, что – плохо, и кто тому самый правдивый судья.