Страх

Книга Похорон. Глава 3. Лестница для Изгоя

Черное огромное пятно окруженное багровым огненным свечением затягивало невыносимым притяжением, с ним нельзя было совладать, невозможно было даже хотеть противиться его тяге. Туда как будто тянуло железными тросами — такими, которыми тащат как покорный скот даже самые тяжелые корабли к пирсу. Пятно, как черный провал в пустоту, пульсировало, озаряясь по краям красными всполохами. Оно ничего не говорило, не слало никаких команд в эфире, никаких позывных или знаков. Только росло, готовясь поглотить. Я понимал, что с этим справиться нельзя, оно неизбежно заберет меня — можно было только отсрочить неминуемое временными мерами, и эти меры с каждым разом требовали все больше усилий и давали все более ничтожный результат. Например, можно было открыть глаза.

Напрягши все остатки воли, я повернулся на спину и уставился в потолок. Но что дальше? Мой корабль, уютное логово джедая, превратился в тюремную камеру, где ничто не радовало и даже не интересовало. Белый потолок, в окнах-имитациях черный бездонный космос, как то мое пятно, слегка только оживленный мерцанием миллионов звезд.

Присел на кровати и включил пульт управления. Все системы в норме, я лежу в дрейфе где-то посередине между системами Стрельца и Ориона. Ничто на корабле не требовало моего вмешательства. Включил новости на панели экрана. Каналы показывали какие-то тягомотные детали дележа власти, развернувшиеся после апокалипсического краха проектов Грога и Пауэлла. От подробностей игр нового поколения политиков и олигархов тошнило. Переключал канал и видел, что какая-то большая резня развернулась опять на Маскале. Какие-то перцы на Аполлоне задумали перевернуть рынок пассажирских межгалактических перевозок и их акции взлетали на бирже быстрее их новых звездолетов. Любая из таких заманух раньше бы увлекла меня — я бы бросился в какую-нибудь авантюру — срубить бабала или просто повеселиться. Но сейчас я испытывал реальное непередаваемое отвращение от суетливых хитрых рыл на экране, пока не вырубил экран.

— Сука!!! Как же так⁈ Да почему же, сука, так⁈ — опять ныл, повалившись на бок, вспоминая этот гребаный вечер в приморском городе, опять выла в ушах та самая музыка с дискотеки, казавшаяся теперь маршем армии врага-победителя — память выдавала только басы и ритм ударников. А Она стояла напротив меня в свете фонаря, опять и опять говорила мне «Уйди, не мешай мне…». Ее голос шел изнутри меня, я не знал как его выключить. Схватился за голову сдавил виски — голос Любимой не умолкал. Уйди… Уйди… Уйди, не мешай мне…

Перекатившись, я сбросил себя с кровати на плитки пола, посильней ударившись. Надеялся болью заглушить ее голос, но боль от ее слов была сильней всего вокруг, она глушила все остальные сигналы этого мира.

Я не помню, сколько уже не жрал. Через силу встал и подошел к холодильнику. Несмотря на лютый голод, вид еды вызывал омерзение. Я представил, как попытаюсь, хоть что-нибудь проглотить, бессильно сел на пол, понимая, что не смогу ничего съесть. Вытащил из бара виски, хлебнул, надеясь пробить аппетит. Но почувствовал, словно полный рот дерьма, с ненавистью выплюнул на пол. Сидел и испытывал отвращение к тому, как остатки вискаря еще жгут во рту.

Сколько я еще смогу вот так просидеть на этом полу у холодильника, пялясь то себе на руки, то в космос?

Что я сделал не так? В том и тоска, что в этот раз я все сделал правильно. Все вокруг, все боги и демоны, и тьма, и свет, и удача, — все было в мою пользу, никто уже не был против меня. Она была обязана принять меня, остаться со мной. Мы должны были быть теперь вместе. Я же, сука, все преодолел!!! А она отшила, так же просто отшила, как и черти-когда отшила меня юного и глупого, наивного и неопытного. Отшила и теперь, после миллионов световых лет, после тысячи войн, после того, как я прошел весь этот гребанный путь к ней. Ведь вся эта чертова жизнь в шкуре джедая-раздолбая, рыцаря света и вообще вся эта херня с войной богов. — Для меня это был путь к ней. После того, как я снес башку Грогу, кто-то получил власть, кто-то деньги. А я свое не получил. Я только смог узнать, что теперь уже никогда не получу. Если не помог Алатырь на Звездной — то это уже конец.

В голове гудело от отчаяния, в груди горело и клокотало от ненависти, я с воем катался по полу и колотил кулаками по каменным плиткам, скрючившись наконец в позе эмбриона и заорав что-то на незнакомом даже мне языке. Это что-то, видимо, мог понять только космос, тысячи глаз-звезд в волнении уставились на меня, заглядывая в окно.

Протянул руку к телефону, просмотрел мессенджеры, но бессильно положил на пол, не прочитав сообщения от Россомахи и Джекки Лотта. Какая разница, чего они хотят. Они не помогут мне попасть к Ней. Перед глазами снова покачивались ее плечи, поворачивалась голова. Ее белое узкое лицо четко проступала на фоне темной южной ночи. Яркие черные глаза смотрели жестко и холодно, черная копна кудрей шевелилась на легком теплом ветру — уйди, не мешай мне…

Я опять закрыл глаза и уткнулся бровью в пол. Черное пятно наплывало, трепетало прямо передо мной и едва слышно гудело. Бордовое зарево как лепестки адского подсолнуха шевелились где-то на краях видимого мне с закрытыми глазами мира. Это конец.

Я опять был на той темной лестнице, шедшей от провала в скале на излучине Звездной, куда-то далеко вниз. Я не знал, на каком оказался этаже и не понимал теперь почему-то начертанных на стенах знаков. Исступленно разглядывал нарисованные чем попало неведомо кем символы — фаллосы, женские груди и задницы, перевернутые кресты, названия неизвестных городов и чьи-то имена, какие-то даты… Шел вниз, осторожно шагая в полутьме, сторонясь пустых бутылок с незнакомыми этикетками, брошенных пачек сигарет, желтых газетных страниц. Дергал наугад на этажах двери, за чем-то надеясь найти ту, что привела меня когда-то в тот курортный город, дав последнюю попытку на счастье с Ней.

Большинство дверей не открывались. Одна вдруг поддалась, я навалился, отодвигая что-то тяжелое, вошел туда где тугой луч солнечного света играл в облаках пыли. Вокруг была разгромленная, видимо, кухня. Просторная комната с кафельным полом и стенами, желобами вместо плинтусов. Торчащие трубы, разбитые засохшие деревянные стеллажи и тумбы, каменная глыба для разделки мяса. Плиты, кабели, все металлическое и прочие хоть мало-мальские ценности были явно уже вынесены, причем давно. Время натаскало сюда вдосталь только пыли, а пауки богато обставили все углы и уголки своими сетями. Я вышел в бетонную арку в потрескавшейся зеленой краске и попал в просторный обеденный зал с большими окнами. Ни столов, ни стульев, только клетка из белых и зеленых плит на полу, желтые стены. Казалось, мне знакома эта столовая, когда-то я тут похоже жрал, теперь уже не вспомнишь в какой жизни…

Прошел к выходу, мимо бывшего умывальника и белевшего в углу треснутого унитаза, проскрипев берцами по битому стеклу, под листом фанеры. Двери на выходе были сняты с петель и прислонены к стенам. Вышел и понял, где оказался. Широкий плац, с постаментом посередине. На сером каменном основании стоял, подняв взгляд к небу, протянув к нему правую руку, левую, держа на поясе, молодой стройный парень с веселой хитринкой на храбром лице, в летном джедайском комбезе, со световым мечом на поясе. Хоть Джедая не стырили, счастливо подумал я, подходя к нему ближе, замечая за ним впереди длинное возвышение, остаток трибуны для генералов и преподов. Ухватился по давней привычке за руку Джедая, подтянулся, встав ногами на постамент, потрогав ритуально меч. Огляделся с высоты — плац, остался плацом, что ему сделается, по краям стояли бессмертные синие елки, которые могли бы и меня помнить, если бы хотели. Я пошел к ним, потрогать иголки. Стоял, перебирая колючие ветки и плакал. Вокруг ни души, ни звука. Джедайская Академия стояла пустая и мертвая. Я побрел через плац мимо пустого ржавого флагштока к своей казарме. Проходя через сквер перед авторотой, мимо пустых рам от духоподъемных плакатов, мимо темных провалов пустых боксов для машин, почувствовал чей-то взгляд, обернулся — никого. Всмотрелся в кусты, посмотрел выше — на дереве сидела большая сова. Смотрела огромными своими круглыми глазами. Я застыл, мысленно здороваясь, нежно разглядывая ее — может, это кто-то из наших преподавательниц или библиотекарша? Она виртуозно провернула голову влево-вправо и медленно мечтательно моргнула, казалось, улыбнувшись моей догадке. Я пошел дальше к развалинам своего когда-то дома. Раньше под этими высокими сводами гулко раздавались шаги, даже самый тщедушный курсант громыхал сапогами, как настоящий богатырь. Время и пыль изменило акустику, я шел по своему этажу не слышно, как во сне. Отсчитал окна, прикинув — примерно здесь была моя кровать и тумбочка, вон там — шинельные шкафы, вон-там был тренажерный зал. Вышел на середину пустого зала, уселся на пол, вытянув ноги, прислонившись к колонне. Смотрел на запустение вокруг, слушал тишину, пока не уснул.

Проснулся уже в темноте, через высокие окна лился тусклый лунный свет и холод. Поежившись, встал и пошел прочь, не зная, в общем-то куда идти, что тут искать. Ни друзей, чтоб позвали с собой в какую авантюру, ни командиров, чтоб призвали на очередную беспощадную войну за свободу и красоту…

Вышел на лестницу, думая пройтись на крышу и оглядеться, но оказался опять на тех ступеньках на Звездной, что бесконечно вели вниз. Вспомнил про Нее и приморский теплый город, не зная, за чем, пошел искать тот этаж, трогая все двери подряд.

Черная кожаная дверь открылась, я вышел на залитую солнцем площадку в парке. Крупная собака, виляя довольно хвостом, пошла по дорожке, а я за ней. На большом камне у нескольких молодых елочек сидела большая серая ворона, нежно курлыкая, ковыряя клювом орех, поглядывая на меня. Я прошел мимо 18-этажного длинного жилого дома по безлюдному несмотря на, видимо, полдень переулку. Спустился по узкой улочке мимо островерхих кипарисов, вышел к пыльной площадке с пустыми грузовиками и трансформаторной будкой, увидел море.

Синяя гладь до горизонта могла вселить радость в кого угодно. На той стороне бухты белел красивый незнакомый город. Солнце играло с волнами, я в благодушии, напевая даже негромко какую-то песенку, спускался по дороге к воде, туда, где были видны белоснежные корабли.

Вблизи оказалось, что корабли скорее серые, местами сильно ржавые, вытащенные на полбрюха на берег. Вывороченные, кабелями, трубами и прочими своими внутренностями наружу, исполины страдали на песке, как раненые дельфины. На бортах кровоточили ржавые с красным пятиконечные звезды. Я подошел к ближайшему, увидел его год постройки. Бедный ты, мой корешок — совпал с моим годом рождения. Пильщики уже изрядно потрудились, старый тральщик только издали выглядел целехоньким красавцем. Я уселся на траве, разглядывая иллюминаторы и надстройку, корявые остатки какого-то оборудования. Думал, по каким далеким морям ходил этот трудяга, небось повидал и жаркие страны, и холодные берега. Красные звезды воевали много, интересно, в каких бойнях он выходил победителем? Ведь побеждал, раз не упокоился на дне океана, а терпит здесь боль от резки и тоску от безысходности и беспомощности. Вот я тоже Грога победил и его ублюдочка Баунти… Прошел по скрипучему вязкому песку потрогать теплый металл борта. Шершавая плоть корабля страдала и помнила. Казалось я слышал рукой, как весело было этому молодому белоснежному красавцу когда-то в каком-то неведомом мне Персидском заливе и на какой-то Мерсаматрухе, и как ему сейчас тошно и больно на этом песке в ожидании нового прихода пильщиков. А ничего кроме них, уже не может случиться. Это ад.

Через дыру в борту я полез внутрь, оказался на каких-то железных ступеньках, хотел подняться на палубу, но снова увидел ту самую, темную бесконечную лестницу на Звездной. Да где же та дверь, спрашивал себя, равнодушно игноря ропот голодного желудка.

Отозвалась красная дверь этажом ниже. Отворив ее, уткнулся в заросли. Вокруг была ночь, проломившись через кусты, мужественно вытерпев все колючки, выбрался на улицу в какой-то типа деревне. Одноэтажные каменные домики спали. Свет горел только в одном доме на четыре окна. Бордовые наличники четко выделялись на бледно-бежевых стенах. Свет, как кровь струился через плотно завешенные темно-красные шторы. Изнутри орала музыка и лился смех. Хохотали мужчины и женщины, среди голосов я услышал Ее смех. Это точно она. Я взялся стучать в ворота, но оттуда отвечал только лай собаки, я постучал в окно, но мне не ответили. Как на зло, красная штора колыхнулась ветром, на секунду в проеме я увидел ее пышные волосы и бледное пятно лица. Там была Она, там было весело, а я тут мерз на улице один, а Она там с кем-то. Я неистово орал, барабанил в окно, но меня слышали. Спотыкаясь в темноте о коварные скамейки, ткнулся в калитку слева, задумав пройти на двор через соседей. Калитка завела в какие-то сени, я впотьмах громыхнул чем-то, посыпались невидимые звонкие тазы, что-то разбилось, я попер дальше вперед, наткнулся на стеклянную дверь, которая посыпалась осколками на каменный пол. Кто-то включил свет — я стоял на лестничной площадке многоэтажного дома у разбитой двери и поваленного горшка с цветком. На кафеле была рассыпана черная земля и ярко красные бутоны. Из-за опрокинутого шкафа со склянками голосила какая-то старуха — Милиция? Алло, милиция? Пьянь какая-то громит подъезд. Да он датый, не пойми чего орет, белка наверное…

Я, не понимая, что происходит, кто эта старуха и что она хочет, прикидывал, что проход к Ней может быть ниже, и бежал спотыкаясь по ступенькам этаж за этажом, дергая двери.

Вверху все стихло, опять было темно, я все шел вниз, пока не замер на очередном лестничном пролете. На стене грубо углем была нарисована Она. В полный рост от пола до потолка. В узком строгом платье, подчеркивавшем стройность фигуры, с непонятными иероглифами на тяжелом ожерелье, спускавшемся ниже груди. Слева от Нее что-то было написано — не прочитать, за ней были схематично штрихами набросаны какие-то ворота. Снизу из бездонной пропасти уходившей далеко к ядру земли лестницы поднимались багровые отсветы, которые, правда, не на шутку холодили. Я уставился, как вкопанный в Ее лицо — узкое, с мощными скулами, глубокими яркими безднами черных глаз, смотрел, не отрываясь в пепел кудрей, сочной грозовой тучей, клубящихся вокруг ее лица и плечей. По коже мурашками волнами шел мороз, меня колотило от озноба, я обреченно, держась за перила, опускался на пол, почувствовав как вместе с заревом огня снизу тугая ледяная струя, как рука, тронула меня в пах. Я присел, ощутив головокружение и судороги, вцепившись коченеющей рукой в решетку перил. В паху что-то мучительно и долгожданно взорвалось, тяжко и сладострастно выстрелив наружу. Похоже, я кончил, каким-то инеем, синими снежными искрами, которые заиграли вокруг на секунду и погасли. Меня трясло, а я продолжал смотреть на стену, видя, что это уже не Она, а Джейс с 45-й, а теперь это уже Алина с Ориона, или это Белла с Цефея? Оказалось, все кого я помню, срисованы с Нее, были ее подобиями. Значит, даже когда я сворачивал с пути, забывал о Ней, даже когда меня заносило на другой конец Вселенной, я все равно находил Ее отражения, воспоминания о Ней… Стена с рисунком дернулась, от голода и холода, трудно было отделить реальность от глюков, картина стала удаляться. Я мучительно, вспоминал, кто это, на кого теперь похож силуэт. Да, это Лилит, та перспективная девчонка-сатанистка, которую я пристроил к Пауэллу в Алам. Она стояла на заснеженном поле у края темного зимнего леса в дорогой меховой шубе рядом с шикарным черным внедорожником-членовозом. Лилит делала странные пассы руками, по которым на рукавах сверкали седые черточки на черном мехе. Следуя плавным взмахам ее рук в черных кожаных перчатках, на поле поднимались вихри ледяного ветра, слышно было, как звенели холодея лес и небо вокруг. Казалось синеет и холодеет, покрывается инеем все вокруг, даже космос, который стал проступать сквозь остекленевшие своды, леденел.

Лютый холод пробирал насквозь. Ледяные волны фиолетового света с глубины лестницы и с того поля, где колдовала Лилит, пронизывали до костей, накатывали, трогали, вызывая дрожь в теле и какой-то тупняк. Я повалился набок на каменной ступеньке, вжимая голову в плечи, неясно видя исподлобья какие-то тени на лестнице. Окружающая реальность тряслась и утончалась, как будто теряя резкость. Почувствовал страшную боль в руке, которая сразу молниями прострелила по всему телу. Запястье чуть не вывернуло, а боль повторилась снова, вся левая рука загудела, а я разогнул шею, сжал челюсти и выпучил глаза, увидев опять кабину своего корабля.

— Ты что, сука творишь!!! — я опять дернул рукой от нехилого разряда током из браслета. Саня, искусственный интеллект корабля, заорал на меня из дежурного динамика — Ты достал уже отдыхать, Победитель, сука, бога, бл… Кораблю уже почти хана!

Я ошарашенно крутил головой, вставая с пола, садясь на кровать. Реально трясло от холода — Твою ж мать, ты что отопление вырубил?

Саня выкатил инфу на экран пульта — ты в курсе сколько тут провалялся на полу? Корабль красным ахтунгом на весь экран жаловался, что кончается заряд батарей. Осталось три батареи и надо срочно что-то с этим делать.