Три Царя

Глава 35

35

Они остановились в небольшой деревушке, носившей название давно забытого подвига давно забытого героя. С виду это поселение не было великих размеров, какие можно встретить повсеместно. Одно из тех мест, где время буквально застыло сотни лет назад, а люди словно плывут по течению, не замечая внешнего мира.

После недели в пути по сомнительным тропам и ночлежке в сырых пещерах, Семирод вывел своих попутчиков на широкий тракт, который и привел их сюда. Маруська за это время не произнесла ни слова старику, однако в оправдание этому, с Пилоратом она также не вела бесед. Она лишь изредка дергала его за руку, которую редко отпускала, да общалась в основном жестами. Рот — голодна или жажда мучает, глаза — устала или голова разболелась на солнце, перескакивая с ноги на ногу как маленький нерасторопный кузнечик — значится нужда в кустики зовёт.

Семирод часто уходил в собственные думы, размышляя, хорошо ли помнит его девочка? Смогла ли она хоть юным, но пытливым умом понять, что возможно в гибели её родителей есть и толика вины старика? Поэтому она смотрит на него лишь тогда, когда он притворяется, что не видит. Поэтому она отводит взгляд и не отваживается заговорить в его присутствии. Быть может, просто боится старого отшельника? Пойди сказок ей в детстве поведали добрую стопку, утыкая пуховым одеялом по детским бочкам. Почти в каждом сказе был богатырь, красавица и колдун. Хороший — значит Волхв, плохой — чародей и гнилоуст.

Семирод довольно окреп после их первой встречи, и уже мог при желании попробовать прочитать её мысли. Благо она была лишь ребенком и еще не достигла четырнадцатого лета. Того самого возраста, когда дух в отроческом организме формируется полностью и позволяет заниматься колдовством. Она ведь даже не заметит. Ничего не почувствует. Однако от одной даже мысли у Семирода заскобило под лопаткой, а внутренности сжал пробивной спазм.

Он помнил, каким божественным чудом ему удалось выжить в том городишке, который нынче лишь пристанище для стервятников и трупоедов. Помнил, проводя обряд и отправляя души через Смородинку, что он почувствовал и понял, что должен делать. Эта цель не изменилась, лишь взяла слегка другой маршрут. Пилорат выглядел сильным и надежным для меридинца, и, судя по всему, наслаждался компанией Маруськи. Он отведет её обратно той же дорогой, а стряпухи на кухне не дадут брюху к позвоночнику прилипнуть.

Последний раз он заплетал свои пепельно-седые длинные волосы ниже плеч еще когда был юным мужчиной. С тех пор миновало множество зим, которые он уж и считать перестал, однако как в знак обещания богам, женщины помогли ему заплести их в две длинные косы, повесив заговоренные обереги на кончиках. Семирод чувствовал себя крайне непривычно, но при этом легче, с другой стороны. Испарина хоть и выступала на сморщенном лбу, но не так часто, да волосы не цеплялись за ветки. Бороду он трогать запретил. Семирод, как и многие другие волхвы, считали, что длина и густота бороды, непременно означает мудрость и силу колдовскую. Ежели отрезать, укоротить, а то и вовсе начисто лишиться, можно и способность к духу потерять.

Пилорат всё еще передвигался слегка шаркающей походкой, но старался не подавать виду. Старик еще во дворце понял, что проблема не в ноге, а в плохо залеченной ране где-то в районе брюха или выше. Такое повреждение зачастую отдает противной болью, отсюда и хромота. Маруська периодически пыталась поддержать великана, помогая ему идти, но гордость Пилората и забота о девочке не позволяла ею воспользоваться.

Шел бы Семирод один, он даже бы и не подумал заглянуть в эту деревушку. Всё, что ему требовалось для пропитания и жизни, можно было найти в лесу или у речки. С другой стороны теперь он путешествовал не один. Маруська заметно утомилась и в пути ела мало. Пилорат хоть и не показывал, но сам был не против отдохнуть часик другой на ровной поверхности.

Юнцы, скрещивая руки на груди слегка посматривали на странников. Молодые девушки прятали взгляды от великана в компании девочки и старика. Пожилые жители, узрев мудрость в глазах и одеяние отшельника, кланялись чуть ли не в пояс и славили богов.

Совсем скоро они достигли единственного места, в котором можно было найти ночлег и три миски горячей овощной похлебки.

— Да уж второй год как закрыто-то, — раздался женский, слегка шепелявый голос.

Пожилая жительница стояла совсем рядом, держа в одной руке ведро с водой и корзинку с облепихой в другой.

— Кабачник, предыдущий-то, послан был нам самими богами. Такие щи варил, что хоть царю подавай. Жаркое золотом блестело, вся ребятня сбегалась на запах, а мужики от медовухи только сильней становились. Как бедняжку медведь сцапал, никто так и не отважился занять его место, с тех пор и пустует наша кабацкая. Позвольте спросить, вы к нам какими ветрами?

— Отдохнуть с пути, да освежиться, добрая мать, — первым заговорил Пилорат.

Женщина покрутила головой и, пожав плечами, проговорила:

— Ну так пойдемте со мной, у меня, да и отдохнете. Накормлю, да девчушку отмоем как следует.

— Спасибо тебе, добрая женщина, да будет слава твоему роду, но нам не хотелось бы стеснять тебя своим присутствием, может здесь есть еще где переждал день? Ночлежка при божественных столбцах или кто сарай сдаст на ночь?

— Сарай то вам конюх может сдать, да только там навозом сено пропитано, да и не чище чем на улице. Уж и вправду заставишь девочку ночевать средь зловоний?

Семирод посмотрел по сторонам, выбор действительно был не особо велик. Он кивнул Пилорату, чтобы тот взял ведро и корзинку у женщины, и заговорил:

— Благодарим тебя, отплатим монетой или делом.

— Да кому ж они нужны то, — звонко рассмеялась старушка. — Свои же, вижу ведь. Ничего не надобно нам, пошли поскорей, у меня хлеб в печи.

Насчёт этого она не обманула. Как только они зашли внутрь самой простой и обычной избы, в нос сразу ударил запах свежей выпечки. Маруська шмыгнула носом, а в животе раздалось предательское урчание. Старушка улыбнулась, но сделала вид, что не заметила. Пилорат поставил ведро с речной водой около печи, а корзинка аккуратно поместилась на подоконнике.

— Садитесь, сейчас баньку затоплю, девочку то, как зовут? — спросила она, загремев посудой и доставая длинный ухват.

— Маруська, — коротко ответил Пилорат. — Позволь помочь тебе. Скажи, что мне делать?

— Сыновья мои на заработки уехали, — добро улыбнулась женщина. — Вернуться лишь зимой, а я старая совсем стала, дряхлая. Будь добр, молодчик, натаскай дров в баньку, дальше я уж сама разберусь.

Меридинец бросил взгляд на Семирода, оставляя Маруську на него и отправился. Старушка, едва слышно кряхтя, вытащила чугун с кипящим ягодным киселем, а затем потянулась за широким деревянным садником.

— Позволь мне, — раздался голос Семирода.

Хлеб пах воистину божественно, от чего даже отшельник смог сдержать слюны. Маруська внезапно соскочила с места и подбежала к столешнице, на которой лежали чистые плошки, миски да тарелки. Внезапно девочка обернулась и с лицом виноватого котенка, посмотрела на женщину.

— Расставляй на всех, доченька, — не заставила ждать та. — Отцу своему поставь ту, что побольше.

Маруська пискнула и едва сдержала слезы.

— Ой, доченька, что такое, что я такая старая не так сказала?

Она отвернулась и неуклюже загромыхала посудой.

— Он не… — шепотом попытался пояснить Семирод. — Он её защищает.

Старуха, покачала головой и пожав плечами ответила:

— Бережет, заботится, значится отец, а по крови али нет, это уж пускай боги рассудят.

В тот момент Семирод заметил отдаленный проблеск горя в усталых глазах женщины. Правда ли сыновья ушли на заработки, правда ли вернутся зимой? Перед тем, как дальше отправиться в размышления, он поймал себя на мысли, что даже не спросил имени хозяйки.

— Зовите меня Рожкой. Так все меня кличут, ну и вы не стесняйтесь.

— Я Корост, — ответил Семирод и задумался над странным именем, которое, скорее всего, прозвищем.

В подобных маленьких селениях зачастую имена уходили на дальний план, а прозвища в свою очередь входили в обиход. Как бы то ни было странно, запомнить человека по роду деятельности было проще, нежели по имени рода.

Пилорат вернулся вскоре, отряхивая руки от опилок. Первым делом он посмотрел на Маруську, что расставляла посуду, стараясь не испачкать её кончиками пальцев. Девочка подняла глаза и на её губах мелькнула блеклая тень улыбки.

— Готово, добрая мать. Чем еще я могу услужить? — лицо меридинца сияло серьёзными намерениями, а крупные и могучие черты лица, лишь предавали ему ясности.

Рожка обернулась, утирая руки о длинное серое платье, и махнув рукой проговорила:

— А, уж садись. Обычно я искупала бы гостей, а уж потом накормила, но боязно, что пока банька затопится, слюной подавитесь.

Маруська закончила накрывать на стол и, подойдя к Пилорату, взяла его за руку. Женщина промочила тряпочку в речной воде, в той самой, что принесла в ведре, и подошла к девочке. Маруська, отстранилась и спряталась за спиной меридинца.

— Ну что же ты доченька, умыться нужно перед едой. Где же это боги видовали то, с грязным носом и щеками в саже садиться за стол?!

— Позволь мне, добрая мать.

Пилорат взял тряпочку и, сев на пол, повернулся к девочке. Маруська стояла ровно и смотрела на него большими серыми глазами. Меридинец улыбнулся и, щелкнув её по носу, принялся отмывать сажу. Она зажмурила глаза, но, насупившись, терпела. Когда Маруська открыла глаза, перед ней красовалась налитая груша.

Девочка издала подобие звука мышки и потянулась за фруктом, как вдруг Пилорат спрятал его за спину.

— Покушаем, искупаешься и перед сном скушаешь, договорились?

Маруська быстро закивала. Вновь, во второй раз за такое короткое время, Семирод заметил тень улыбки в уголке её губ. Что же он сделал? Как он смог заслужить доверие столь юного травмированного ребенка. Почему она ему так доверяет, когда сторонится всего белого света? Доверяет плечистому великану, у которого на лице написано, что он всю свою жизнь провел в битвах, а то и убивал. Так почему? Вопрос, ответ на который он хотел знать, но и в тот же момент, боялся груза его значимости.

Девочка потянула его за руку, и они уселись за стол, на котором уже, как по–волшебству, появилась еда. Горшочек молоденькой вареной картошки в сливочном масле, земляничный кисель, свежий, всё еще горячий хлеб, и то, от чего у Маруськи широко раскрылись глаза. Рожка достала из-под пола кувшин парного молока, что надоила из своей кормилицы этим утром. Девочка неосознанно облизнулась и потянула ручки, как вдруг вновь оробела.

— Пей, доченька, не стесняйся. Моя Бурка только самое лучшее молоко дает. Я сыновей своих поила каждое утро. Они выстраивались перед ней как перед невестой, — засмеялась она громко, показывая свои редкие старческие зубы. — Никогда не пропускали стаканчик, так и выросли большими и сильными. Хочешь тоже быть такой же?

Маруська опустила глаза. Пилорат слегка поклонился Рожке и налил молока. Маруська выпила лишь тогда, когда все загремели ложками, и больше не останавливалась.

Меридинец ел, изредка посматривая на старика, который некоторое время крутил в руках корочку хлеба, макая в молоко. Первой тишину прервала женщина.

— Вы простите меня за любопытство, не часто гости у меня бывают, особенно вне нашего села. Куда путь держите?

Пилорат проглотив кусок, прочистил горло и ответил:

— К Высокому хребту, хотим богов восславить перед зимой. Старейшина нашей деревни наказал ребенку мужчине и старику отправиться в путь, дабы следующий урожай был богат, да скот не болел.

— Дело доброе, только вот зачем к хребту то? Можете у нас богов задобрить и жертву принести. Наш волхв с радостью поможет с ритуалом, вернетесь домой скоренько.

Меридинец бросил короткий, практически незаметный взгляд на старика. Еще в Красограде перед походом они условились, что путешествовать станут под выдуманными личинами и с надуманной целью. Настоящие имена если и придется раскрывать, то только с позволения самого Семирода. Старик редко ожидал от людей дегтя, однако знал, что заброшенные деревни и покинутые города, это огромные бочки мёда для мародеров и грабителей.

— Старейшина особенно наказал держать путь к хребту. Урожай худой уж вторую осень, нужно богам показать, что не за просто так просим.

— Ну как пожелаете, пускай дорога светлой будет.

Оба поклонились и поблагодарили женщину за тёплые слова. Маруська шмыгнула носом и, вытерев пенистое молоко с губ, притупила голову. Дальше они ели в тишине. Пушистый чёрный кот с зелеными глазами лениво нежился на подоконнике, греясь на дневном солнышке. Он шершавым языком облизывал себе лапу, и изредка поглядывал на нежданных гостей.

Девочка осушила стакан молока, и закусив танцующей бликами солнца корочкой булки. Она по-хозяйски похлопала руками, и отряхнув о серое платьишко, постучала по могучей руке Пилората. Меридинец тут же обернулся, и увидел, как она показывает на свой рот, и пальцем указывает на карман мужчины.

Тот слегка улыбнулся и достал спелую грушу. Девочка тут же её выхватила, но наслаждаться сладким вкусом не стала. Маруська молча поклонилась женщине, попросив тем самым прощения, затем засеменила в уголок, где лежал её маленький тюфяк. Вещей как таковых у неё не было, но всё что осталось, и что дали стряпухи на кухне, она носила в маленьком матерчатом тюфяке с узорно вышитыми гвоздиками. Там было всё, что смогла сберечь из прошлой жизни: маленькую куклу с обожжёнными волосами, выстиранный платочек с въевшимися следами грязи, небольшое покрывало, поварешка, кусок жёваной подошвы и маленький ножичек с засохшими пятнами крови. Девочка аккуратно завернула грушу в платочек и, похлопав по тюфяку, вернулась за стол.

Семирод продолжал с интересом смотреть на девочку. Что-то он видел в ней такое, что заставляло старика пялиться как мальчишку. Вроде с виду ребенок как ребенок, ничего особого. Сирота. Да таких куча, куда не плюнь. Он так и не мог понять, откуда вызван его нездоровый интерес к обычному ребенку. Быть может, ответ таился в странных и непонятных отношениях между Маруськой и Пилоратом? С другой стороны, Семироду не было до этого дела с тех пор, как на кону стояли более важные вещи. Ну нашли они друг друга, опору и цель для жизни. Боги им в помощь, радовалось сердце старческое. Однако что-то было еще. Это ему предстояло выяснить, пока они не доберутся до заброшенной деревни.

Пилорат забросил в рот кусочек хлеба, смоченный в молоке, и загрыз головкой сыра. От неловкого движения он чуть не уронил стакан, от чего ему резко стрельнуло в бок. Это было внезапностью и для самого меридинца, и тот не скрывая скорчился в гримасе боли. Маруська тут же потянулась к брюху Пилората и подняла рубаху. Огромный шрам на весь живот едва заметно пульсировал и наливался алым оттенком.

— Великая Жерба! — запричитала Рожка. — Это ж кто тебя-то подрал так? Не медведь то ненароком, как нашего кабачника? Шрамище то ужасный какой.

Пилорат отодвинул рубаху, и кивнув Маруське ответил:

— Не медведь, но один очень странный человек, — произнес он с ноткой загадочности в голосе.

— Бились то хоть за дело доброе, славное? — не успокаивалась Рожка, которая пользовалась моментом, пытаясь завести разговор.

— За честь, на смерть, — холодно выговорил мужчина.

— Вам молодым лишь бы поубивать друг дружку! — ахнула Старушка. — То секирами машут, то кулаками. Я так понимаю, что раз ты хлеб мой ешь, значит одержал победу?

— По… — осекся Пилорат на полу слове. Маруська с интересом посмотрела на меридинца, как и Семирод. — Проиграл я тот бой, добрая мать, лгать за столом перед богами не стану.

— Так как ты все еще жив? — в этот раз спросил старик.

— Сам так и не понял, — не колеблясь, ответил тот.

— Ну значится, боги так решили. Я опять извиняюсь за своё любопытство, уж простите старухе то. У меня гостей то не бывает, да на селе со мной мало кто разговаривает. Кивают, здороваются, о делах спрашиваются, и тук на этом.

— Ты нас приютила, хлебом накормила, девочку молоком напоила. Спрашивай мать, если смогу дать ответ, то так и сделаю.

Рожка бросила кусок сала ленивому коту, и тот, по-барски обнюхав его, заразно зевнул и принялся облизывать.

— Что было интересного в том человеке?

Пилорат на удивление самому себе улыбнулся, и чуть не рассмеялся.

— Помимо того, что ходит он со зверьком на плече, он еще и сражается вместе с ним? Пожалуй, не многое…

— Вот чудо! — захохотала Рожка. — Со зверьком ходит? Что за зверек то? Птица али какая или, может, кошак как мой?

— Аури, добрая мать. Раса, созданная богами. Трюкачи.

Рожка поковырялась длинным ногтем единственном переднем зубе, а затем проговорила:

— Аури? Не слыхала о таких. Чем только не полон мир наш славный и чудесный. Какие только красоты и подарки не оставили нам боги. Признаться правда, трещал кто-то у нас на селе о человеке-звере, будто головы у него две — одна людская, вторая животная. Ходит, мол, такой по лесам, лишь изредка забредает в деревни. Видимо и к нам однажды наведался.

Пилорат нахмурился:

— Давно ли говорили, добрая женщина? Давно ли видали его?

Рожка почесала редеющие седые волосы:

— Да уж несколько зим назад, а может и недавно совсем. Прости, молодец, память совсем подводит в последнее время.

Меридинец ничего не ответил. Вновь настала тишина. Семирод был молчалив. Со стороны могло показаться что старик, слушая разговоры новоиспеченных путников, думал о чём-то своем. Маруська по-прежнему всячески избегала встречи с глазами с отшельником.

— Ну ладно уж, покушали, может еще хотите? Я завтра щи в гусятнице хотела сделать, но могу и сейчас.

— Нет, нет, — прервал молчание Семирод. — Благодарим тебя, добрая женщина, за кров и за хлеб. Мы, пожалуй, пойдем, ночлег еще найти надо.

— А так на что вам бродить-то? Девчуньку то на холоде и сквозняке спать укладывать? Оставайтесь, а утром с богами продолжите путь к Высокому хребтру. Ты Корост ложись на печь, девочку за неё положим. Богатыря на лавке устроим, у меня шкуры медвежьи от сыновей остались.

— А ты, хозяйка?

— Я последнее время ночью очень плохо сплю, — улыбнулась она. — Вот и хожу на близкую опушку, собираю чем Мать одарит.

— Не пойдет так, мы еду твою ели, теперь и кровать заберем? — возмутился Пилорат. — Корост прав, думаю нам лучше пора. Не переживай за нас мать, мы не пропадем, а девочку на сквозняке не оставим.

Женщина принялась собирать посуду, как вдруг вскочила Маруська и начала ей помогать. Тут Семирод увидел в её глазах грусть, точнее это то, что могло показаться поначалу. На самом деле эта была тоска, с режущей душу печалью. Старик понял, что она давно перестала плакать, ибо не было больше слез, которые способна пролить одинокая женщина. Рожка положила посуду в бадью, и едва повернув голову произнесла.

— Оставайтесь, отдохните с дороги, а я уж как-нибудь да управлюсь.

Пилорат попытался ответить, но открыв рот он не нашел правильных слов. Что-то в её виде заставляло его остаться. Нет, ни колдовство, ни дух, нечто иное. Когда он смотрел на бедную женщину, то не смог просто так уйти.

В следующие несколько дней, на которые они решили задержаться у одинокой старушки, Пилорат поклялся наладить ей хозяйство, подлатать избу, построить новый забор. Маруська не говорила, но многое делала. Бурка, не привыкшая к маленьким детским ручкам, поначалу брыкалась, а затем и вовсе полюбила девочку. Семирод в благодарность за хлеб и кров, омолодил её скудный урожай и в течение нескольких дней поглядывал на рану Пилората.

Старушка не задавала лишних вопросов, лишь кланялась в пол каждый раз, когда её гости оставались еще на день и помогали ей по хозяйству. Каждое утро, еще до петухов, в маленькой избе пахло свежим хлебом и парным молоком. Она улыбалась всё больше и больше, до тех пор, пока не пришлось прощаться.

В тот момент она не посмела покинуть свою избу и поклялась ждать их к следующему ужину, когда бы он ни настал. Рожка достала из кармана маленький платочек и, утерев единственную слезу, помахала им на прощание. Простым странникам, которым предстоит долгий и тяжелый путь, однако в одном месте их будут ждать всегда свежий хлеб и парное молоко.