Три Царя

Глава 53

53

***

Аккуратные женские пальчики прошлись будоражащим сознание прикосновением по мускулистой спине, изуродованной пульсирующими сиреневыми венами. Фигура, напоминавшая мужчину, скорчилась в позе зародыша и истерически забегала руками в области пояса. Он издавал сомнительные стоны, напоминающие садистскую смесь удовольствия и отчаяния, чавкая собственными губами.

Перетянутый собственной кожей, словно дырявой простыней, он поглядывал маленьким глазом на ту, что держала его в клетке. Однако могло показаться что тюрьма была спасением и наслаждением для мужчины, нежели оковами. Он явно прибывал в экстазе от её прикосновения, и глухо рычал, когда оно дарилось таким же как он.

Трон под ней вдруг зашевелился и в её взгляде промелькнула искорка недовольства. Такая, что могла вызвать войны, болезни и проклятья. Дурман разума, ядовитый глаз, в народе ходило много названий этому явлению. Женщина, огорченно выдыхая, словно кто-то посмел разбудить посреди ночи встала и взмахнула рукой.

Гротеская картина в виде переплетенных меж собой частей плоти лопнула как наполненный жидкостью шар. Кровь, что разлетелась по всему помещению, на удивление не посмела коснуться тела хозяйки. Она вальяжно отпихнула в сторону ногой, того, что принялся слизывать алую жидкость с пола и истерически дергал руками у пояса.

— Госпожа! — раздалось в стороне. Она обернулась и увидела фигуру, облаченную в поношенный чёрный плащ в пол, с выглядывающими лаурэнами из-под вельветовых волос. — Всё готово, прикажете выступать?

— Прикажу, — прозвучал её мягкий голос повелительным тоном. — Отправляйтесь через Железные Тоннели, вас должны встретить представители Кропоса и Меджья.

— А как же вы, моя госпожа?

Женщина, шевельнув пальцами, играючи притянула к себе стекавшую по полу кровь, ответила. — Рсун проснулся слишком рано, меня ждут в колыбели. Спасение Третьего Края — это приоритет. Я доверяю его тебе.

— Тогда я буду вас сопровождать, моя госпожа! Я не позволю себе оставить вас одну для такого далекого путешествия. Тем более учитывая факт, что Хропшинцы показались у южных земель Бролиска. Нам нужно быть осторожными и не показать своё присутствием им.

Пальцы внезапно перестали двигаться:

— С каких это пор моей воли недостаточно для тебя?

Фигура оцепенела и, опустив голову в давящей вине, произнесла:

— Я не… госпожа, прошу меня простить. Я пекусь о вашем здравии.

— Это всё?

— Да.

— Иди.

— Нет.

Женщина обернулась, и казалось она вот-вот вновь взмахнет рукой и окропит стены новой порцией горячей крови.

— Нет... То есть да, я пойду, только это не всё. Госпожа, по пути к вам ко мне приходили отчеты о тех нарушителях.

— Они еще живы? — с удивлением в голосе спросила она.

— К сожалению, да, но расколоты.

— Убить.

— Да, но…

Пальцы задрожали.

— Среди них Отверженный.

Взгляд женщины резко изменился. Огни запылали пламенем в её глазах, как она подошла к вестнику на расстояние вытянутой руки.

— Повтори?

— Среди них Отверженный, мне так кажется. Его заметили в компании низкословного раба, имя которого мне неизвестно. Человек, мужчина средних лет с аури, по отсутствию духа — стервятник.

Женщина задумалась:

— Сегодня? Ровно через двадцать лет, Рсун просыпается и… это точно он?

— Он прокаженный и смог убить зверя. Нет полной уверенности, но…

— Санне, на что ты пойдешь ради меня? — внезапно спросила она.

— На всё! Только прикажите! — фигура достала клинок и приставила к собственному горлу, — Даже прекращу свою жизнь, если прикажете.

Женщина отвела клинок в сторону и продолжила:

— Тогда отправляйся и узнай: Отверженный ли он или очередной стервятник, открывший не ту дверь. Я буду ждать твоего возращения. Обрушь на него всю свою мощь.

— Да, Великая Мать, а если он не окажется им.

— Убей, мне плевать.

***

— Боги! — единственное, что смогла произнести Закхра.

— Боги здесь не причём, — ответил Пилорат, аккуратно переступая через останки.

Смерть, пустив свои корни глубоко в почву, уже перестала отравлять своим присутствием. Каждый, кто заходил в поселение, не чуял ни ужаса, ни отвращения изнанки жизни, на которую обычно смотрели сквозь пальцы. Единственное, что витало в воздухе этого царства отчуждения, самая обычная и слезливая печаль. Печаль, от прикосновения которой на глазах наворачивались слезы, стекая сожалением за души тех, кто раньше мог смеяться.

Истинная картина, когда две противоположные силы сталкиваются друг с другом, в бесконечной борьбе за место быть. Борьба, что кажется всё еще происходит, только глаза живых не в силе этого увидеть. Лишь душа, одна душа обливалась кровью, в попытке понять то, что способно сотворить такое, в своей извращенной форме, превращая смех и радость, в клетку полнейшего безумия ярости.

Семирод первым ступил за грань, в которой больше не существовало жизни. Он ощутил, как души погибших тянуться к нему, в отчаянной мольбе на спасение. Старик почувствовал сильную дрожь в ногах, а на сморщенном лбу выступила испарина борьбы.

— Такое место не должно существовать! Кто, что способно на подобное? Как священное Лико и боги смогли допустить?

— Ты удивишься, насколько кроваво красочным может быть мир, да и ты сама успела убедиться. — Пилорат сделал паузу. — Иногда лучше придаться реальности книги и закрыть глаза на происходящее.

Меридинец понимал, из коротких рассказов о себе, что Захкра большинство своей жизни провела в строгом учении божественным песням и гор доступной глазу литературы. Для молодой древолюдки мир, который зачастую описывался в книгах как волшебный и прекрасный, в тот момент заметно помутнел и помрачнел. Она, закрыв рот ладонью, помахала рукой и убежала в кусты.

Пилорат её не винил. Даже ему, что идёт рука об руку со смертью всю свою жизнь стало не по себе. Выжженная дотла деревня уже перестала дымиться и навеки замерла в холодном касании мёртвой петли времени. Тела местных жителей необычайным способом замерли в предсмертной агонии истерики ужаса. Обугленные, казалось, внутри всё еще бились живые создания, заключенные в толстую оболочку угля и сажи.

Маруська прижалась к руке Меридинца и поглядывала на старика, что медленно, но уважительно перешагивал через чёрные статуи, словно опасаясь нарушить создавшийся баланс смерти. Семирод шептал упокойные, хоть и знал, без нужного обряда они не сработают. Он остановился, утёр испарину и огляделся.

Издалека не было видно, так как все тела смешивались в гротескную чёрную фреску уничтожения, но среди местных жителей, старику удалось разглядеть загадочные куски плоти. Другой бы не стал тревожить мёртвые кости и, плюнув через левое плечо трижды, отправился вон. Только вот хлеб и вода Семирода было изучение, и наука коей одарили его пытливые умы Бролиска.

Он не сильно удивился, когда узнал в них тех, что теперь покоятся в той самой деревне у его болота. Чтобы то ни было, здесь провели свою последнюю битву два мощных врага. Изуродованная плоть, в которой он узнал запретный дух и существа совсем неизвестные. Они были похожи на людей, но с гораздо более широким черепом и удлиненной шеей. По тому, что осталось от их тел, и торчащим тройным пористым костям, мало чего удавалось сказать, поэтому Семирод двинулся дальше. Он помнил из рассказов девушки, что сумел выходить от таинственной напасти, пришедшей с юга. Помнил, как изменилось лицо Ратомира Солнцеликого, когда он ему поведал. Помнил Семирод и своей судьбе, на путь которой наставили его боги, когда отказали в переходе через Смородинку. Он обязательно вернется на него и найдет храбрецов, что не закроют глаза, но это потом. Они проделали этот путь ради одной цели, и настало время её исполнить.

Ему захотелось найти тех, кто сжалился над слабым стариком и, напоив водой, довез до ближайшего села, где его выходили, но вряд ли бы он их узнал. Страшная картина немых фигур продолжала беззвучно стонать, и старик чувствовал это всем своим разумом. Он, не желая больше слышать их страдания, принялся аккуратно раскладывать содержимое мешочков, сперва прижимая их губам, и нашептывая священные слова.

Пилорат заметил, что ритуал прощания скоро начнется, поэтому, опустившись на колено перед Маруськой, промолвил:

— Сейчас он всё подготовит, а как рукой подзовет, ты должна будешь к нему подойти, ясно?

Она кивнула.

Он опустил глаза подбирая нужные слова, а затем добавил:

— Кричать нельзя, духов тревожить не стоит. Делай всё, что он скажет, и скоро всё закончится. Простимся и жизнь начнём новую. Крепись, Маруська, ты сильная девочка.

В её взгляде отчетливо читалось, что ей во-вот придется встретиться с ужасами своего прошлого, от чего девичьи глазки забегали. Она так и не рассказала Пилорату, как ей удалось единственной сбежать и выжить в этой мясорубке, да и он не пытался спрашивать. Меридинец понимал, что некоторое прошлое лучше оставить там, где есть, и уж тем более не стоит теребить старые раны.

Из-за кустов показалась Закхра, чья светло-алая кожа, заметно побелела, да и на вид древолюдка чувствовала себя не лучше. Она молча присела на маленький пенёк и отвела взгляд в сторону от проклятого места.

Семирод заканчивал приготовления к ритуалу. Как бы ему и не хотелось, место пришлось выбирать самое «людное». Он чувствовал всеми фибрами своей души, как закованные в цепи страданий, они словно при жизни, тянулись друг к дружке, теплясь и выискивая помощи у сородича.

Всё было готово, ингредиенты разложены, круг очерчен. Он не стал спрашивать Маруську, сколько душ с ней связано, ведь прекрасно помнил, как мужичек, что подобрал его у обочины, говорил об этом месте. Маленькая и мирная деревушка, где каждый друг друга знает и выживает тяжелым трудом. Такую хорошую и миленькую на личико девочку как Маруська, пади каждый знал, да доставал из карманов то конфеты, то сватал молодых сыновей.

Проститься ей придется с целой деревней, не больше не меньше. Вдруг взгляд Семирода пал на кусок разбитого деревянного колеса. Оно могло быть от любой другой телеги, только недалеко от него он увидел их. Выцветшие глаза старика подводили его зрение, но он ощутил, как внутри его сердце словно пронзило иглой. Мужская фигура замерла на колене, пытаясь прикрыть грудью свою жену, что лежала на земле, сжимая маленький кулечек, похожий на чёрствый хлеб.

Маруська не должна увидеть, решил он для себя. Как бы ни была сильна девочка, вид своих родителей и новорождённого брата в таком виде, сломает девочку окончательно. Да и выдержал бы крепкий муж, что в жизни не пролил ни слезы?! За день до, он думал, как ему вести себя в такой ситуации? Деревенька по словам совсем маленькая, от силы наберется полторы сотни душ. Как ему быть если он столкнется с призраками своего прошлого? Как Маруську избавить от такой встречи?

Он махнул ей рукой, на что Пилорат довел девочку до границы деревни, но дальше не смог идти. Меридинец тут же сел на холодную землю и пообещал, что глаз с неё не спустит, а в случае чего окажется рядом быстрее молнии. Маруська поправила тулупчик — было чертовски холодно. Варежки, что смастерил ей Пилорат из кабаньей шкуры, износились, но она не жаловалась и часто утирала нос, с которого от мороза капало. Меховую шапку, подаренную Гривастыми она оставила позади, укрывая голову повязанным на подбородке цветастым платочком. Она глубоко вдохнула и сделала первый шаг, под ногами нечто захрустело. Девочка оцепенела.

— Смотри на меня, — произнес Семирод, стараясь сильно не повышать голос.

— Смотри на волхва, он тебя проведет, — добавил ей в спину Пилорат.

Сам Семирод из-за приготовлений не мог покинуть священный круг, пока не окончится ритуал, и беспомощно вел словом девочку. Она, как было приказано, медленно и аккуратно ступала, но под ногами всё же редко что-то хрустело. Каждый раз она закрывала глаза и глухо попискивала, но продолжала идти.

Старик заставил девочку сделать широкий круг, однако это было необходимо. Он всё еще пытался уберечь её от злосчастной встречи. Губы у Маруськи заметно дрожали, ведь с каждым шагом в её голове просыпалась память об ужасе и хаосе происходящего. Она вспоминала, как бежала сквозь огонь, под яростное чавканье смерти. Помнила, как скользко было от крови на земле, как падала и вставала, но бежала дальше. Не могла забыть, как отец, понимая, что не сможет сберечь всю семью, наказал ей бежать прочь, пока не найдет людей, что защитят её. Как мать в слезах, сжимая ребенка, не могла позволить себе проститься, хоть и знала, что она её больше не увидит. Всё это и многое другое всплывало в её сознании предательской волной печали. Звуки, запахи, чувство и слезы. Слезы, которые она отказывалась проливать с того дня.

Ей ужасно захотелось всё бросить и бежать прочь, бежать как в тот день: без оглядки да подальше от этого кошмара. Вдруг Маруська остановилась и крепко зажмурила глаза. Семирод понимал, что происходит, поэтому попытался её заставить двигаться.

— Девочка, тебе надо идти дальше, духи мучаются, ты должна проститься с ними, ритуал обязан быть закончен. Нельзя пропускать этот день.

Опять этот голос, который почему-то звучал отвратительно безразлично. Могло показаться, что Семирода заботил лишь сам процесс, сам ритуал, да более ничего. Ей захотелось услышать голос родителей, отправиться к ним в объятья, ведь только он мог заставить её почувствовать себя вновь любимой.

— Маруська! — вдруг еле отчетливо раздалось за спиной. — Не стой на месте, девочка, я понимаю, что тяжело, мысли в голову лезут. Но ты должна быть храброй и сильной, как была всё это время. Ты не одна, Маруська. Я с тобой.

Она слышала эти слова и знала, что голос принадлежал Пилорату, только вот она позволила себе обернуться и открыть глаза. Перед ней в воздухе висели размытые и искореженные фигуры, что следовали за девочкой всё это время. От ужаса увиденного, дыхание спёрло, а ноги побежали сами по себе.

— Нет, не туда! — прокричал Семирод, но было уже поздно.

Маруська бежала бездумно, зажмурив глаза, ощущая как коленями бьется о что-то хрупкое, и как под ногами сыпется песок. Память того дня овладела ею полностью. Она больше не была способна отличить реальность от воспоминаний. Для неё вокруг вновь горели пожары, умирали люди, а повсюду кровь и сталь.

— Я помогу!

— Нет! Стой, где стоишь, не переходи границу, духи терзать будут!

Семирод покинул круг, и побежал, как только мог. Старческие ноги заплетались и, казалось, что легкие наполненны водой. Маруська заметно от него удалялась, она бежала пока наконец не упала. Не в состоянии больше противиться, она сжалась в комочек и застонала. Семирод оказался рядом лишь через несколько мгновений, и уже жевал в сухом рту росолистник. Он припал на колено и приложил растение ко лбу девочки.

Внезапно его словно выдернули из мороза лютой зимы и бросили живьем вариться в бурлящий котел. В попытке успокоить сознание девочки, он случайно вторгся в него и на себе переживал её воспоминания. От увиденного Семирода бросило в холодный пот. Он лицезрел настоящую бойню, устроенную невиданной ему расой и монстрами, из которых сочился зловонный дух. Наблюдал, как пойманные в тиски жители деревни переживают свои последние мгновения. Как Маруська не отпускает руку своей матери.

Краски реальности стали сгущаться вокруг, а голоса умерших сливались в хор страдания и мольбы. Семирод постарался как можно скорее привести разум девочки в покой, ведь именно она была источником происходящего. Духи тянулись к ней, они мучили её изнутри, так же как и она мучила их своим присутствием. Дыхание Маруськи постепенно замедлялось, пока она наконец не открыла глаза. Полные ужаса и страха, но ни единой слезинки.

Семирод помог ей встать только для того, чтобы она вновь упала, при виде тех, кого и не надеялась больше увидеть. Они замерли точно в таком же положении, как и в тот день, как она их запомнила. Заключенные в мрачные коконы, они навеки так и останутся статуями напоминания. Маруська потянулась к ним пальчиками, хлюпая носом, а Семирод видел, как на детском личике изображается то, что ни никому не пожелаешь.

Она тянулась медленно, опасаясь дотронуться до обугленных тел своих родителей, что лежали в обнимку, сжимая маленькое дитя. На её глазах навернулись слезы, что отказывались спускаться по пухленьким детским щекам.

Семирод хотел сказать, но запах гари и смерти, заставший в его горле, не позволял словам выйти наружу. Мысли и кошмары о том дне, обрели форму, и она больше не могла сопротивляться боли, что терзала её душу. Маруська заплакала.

— Нужно провести обряд, — сухо прохрипел Семирод.

Вдруг Семирод ощутил, насколько он очерствел за все годы отшельничества. С этими словами, сказанными в холодной и безразличной манере, он словно потерял часть себя. Последнее, что связывало его с миром, к которому когда-то принадлежал. Он слишком долго сопротивлялся, слишком отчаянно пытался уйти в мир Лик, что просто забыл каково это переживать. Каково это видеть слезы на лице ребенка, что даже не состоянии дотронуться до тел своих родителей.

Маруська ничего не ответила. Вместо этого, маленькая девочка встала, утерев сопливый нос, закрыла рукавом глаза и, зашмыгав, впервые заговорила с ним.

— Дедушка, Семирод.

Он не знал, что сказать.

Она заплакала еще сильнее, пытаясь говорить сквозь слезы.

— Научи меня, дедушка Семирод. Научи меня, как врачевать.

— Маруська, — только сумел выдавить из себя тот.

— Научи как врачевать, как жизни благие спасать. Маменька моя и папенька, Ванюша маленький почили с концами…

Семирод почувствовал, как глаза набухают, а рука вцепились ногтями в посох.

— Всеми богами тебя прошу, Дедушка, Семирод. Научи, обучи меня! — продолжала она, плача в рукав, хлюпая носом. — Расскажи, как лечить, как помогать, как ты это делаешь. Ведь ты можешь, правда? Стукни посохом, верни их… Ты … же … волхв.

— Маруська, девочка… они… я не могу.

Она заплакала сильнее, но пыталась держать себя в руках, насколько это возможно для дитя.

— Я, может маленькая и глупая, ничего не знаю, но могу воду таскать. Маменька моя учила, что женщина должна быть сильной. Папенька мой всегда говорил, что стряпать нужно уметь для мужа будущего. Я и то и то могу, Дедушка Семирод! — она на секунду, лишь на мгновение показала свои покрасневшие от слез глаза, а затем спрятавшись за рукавом, продолжила. — Худенький ты, дедушка, худенький совсем Семиродушка, кушать тебе надобно больше.

Семирод смотрел на неё и не знал, что чувствовать. Перед его глазами пробежали те моменты, когда он из последних сил смог наложить лишь оберег на неё, еще до встречи в Красограде.

— Они всё это говорили, — её голос срывался. — А теперь они обнимают моего младшенького братика Ванюшу, плача. Так не должно быть, нельзя же так делать. Это неправильно. Это неверно. Обучи меня, Дедушка…

Она не успела закончить. Семирод бросил свой посох и упав на колени в грязь, крепко обнял её.

— Ох, Маруська.

Маруська больше не сдерживалась. Она зарыдала, крепко обнимая старика, вцепившись маленькими пальчиками в его костлявую спину. Семирод чувствовал, как её теплые слезы ни в чем не повинного ребенка, проникают в его душу.

— Я не хочу больше такого видеть! — закричала она, давясь собственными слезами. — Не хочу, чтобы другие маменьки и папеньки умирали. Не хочу, чтобы Ванюши видели их смерть. Я хочу помогать! Хочу лечить! Обучи меня, дедушка Семирод. Всеми богами молю, обу…

Он не смог сдержаться и сильней прижал её к себе:

— Плачь, Маруська, плачь, внученька.