Три Царя

Глава 54

54

Мир изменился. Для двоих он не был больше похож тёмные и бесконечные коридоры, что больше раздражали свой однообразностью и запутанностью. Казалось, тени пали и уступали место параду чей-то извращенной фантазии, преподнесенной на блюде безумия. Кто бы мог подумать, что подобное место может существовать, но Балдуру эти стены были слишком знакомы.

Он прекрасно помнил то чувство, когда бежал, сжимая маленький живой комочек у груди. Помнил, как они давили своим гротеском на полный ужаса разум человека. Прошло ровно двадцать лет, а он всё еще ощущал тот самый привкус страха и беспомощности. Юный птенец, выброшенный из гнезда и попавший в логово кровожадных хищников. Тот день он не забудет никогда. День, когда ему удалось сбежать и опериться в истинного Красного Стервятника.

Он вернулся туда, где сделал первые шаги на пути к своему прозвищу, в колыбель своей сущности, построенной на боли, кошмаре и пытках, что пустой оболочкой беспамятства, всё еще плавала в его сознании. В этот раз он не бежал. Глазницы не сочились кровью, а сбитые ноги до костей, не отдавали проникающей болью бессилия.

Балдур шел, пожалуй, слишком медленно, держа ладонь у рукоятки револьвера. Обтянутые живой плотью стены, плевались перед ним отвратительной жижей зеленоватого гноя, от которого несло смрадом сотен мёртвых тел. Они шли словно через подготовленную красную дорожку извращения, специально выстроенную дня них. Два гостя, которых в конце ожидала неизвестность.

Сырник пытался сохранять стойкость духа, но для него это всё было впервые. Он был слишком юн, практически новорожденный, чтобы помнить смрад и жуть того дня. Аури переживал всё это впервые, периодически посматривая на Балдура. Ему лишь оставалось гадать, каким пятном это отложилось в голове человека, и тем, что там происходило.

С потолка, не удержавшись, упала капля воды, что через мгновение стекала по щеке Сырника. Даже проникающая через трещины в потолке, вода сочилась гноем, от запаха которого к горлу подкатывал тошнотворный ком. Сырник спешно стряхнул каплю и повел ухом. Среди полнейшей тишины и редкого свиста ветра он сумел расслышать шевеление. Оно больше было похоже на шорох, словно мышь, что пытается раздобыть съестное среди наваленной кучи мусора.

Балдур не слышал, но почувствовал. С того самого момента, как он разделился вновь с отрядом, его не переставало посещать неприятное чувство, от которого волосы вставали дыбом на загривке, а в груди предательски давило. Ощущение, что за ним пристально наблюдала дюжина-другая глаз, словно каждая клетка его тела под пристальным вниманием.

В походах он испытывал нечто подобное, особенно пробираясь через угодья трусливых аук или ступая по тропам пускающих слюни свиночёртов. Чувство, когда кто-то или что-то, наблюдая за тобой из кустов, буквально пожирает глазами. Однако было нечто иное, нечто более зловещее и жестокое. Первородная агрессия с яростью, помноженная на многолетний голод.

Балдур старался слушать ушами и видеть носом. В такой ситуации он редко доверял взору, на который многие чересчур полагались, и из-за этого платили огромную цену за такую ошибку. Сырник молчал. Он был уверен, что Балдур почувствовал потенциальную угрозу, и нужды указывать на это не было.

Сам стервятник, помимо этого, испытывал легкое головокружение, словно после свежей медовухи. Он не придавал этому значения, учитывая сколько его телу пришлось за последнее время пережить. Разум реагировал на боль, как на нечто привычное и обыденное, и не особо жаловался. Он даже перестал ощущать присутствие метки Серого на своём теле, хотя атаманша Гривастых еще не выполнила своего обещания.

Только он подумал об этом, как разум сыграл с ним злую шутку. Очень жестокую, даже для мести за перенесенное. Балдур остановился и под ногами увидел кусочек драной и вымазанной в крови тряпочки. В другой момент он прошел бы мимо, не обращая никакого внимания, видят боги в этом месте было чему дивиться, однако он узнал её.

Он присел и, затаив дыхание, развернул кулек. Без сомнения это была та самая. Тот самый кусок ткани, в который он завернул новорожденного Сырника двадцать лет назад. Он не узнал её внешне, однако чувство внезапно оказалось знакомым, ведь на протяжении одиннадцати дней голода и тряски, он прижимал её к груди. Она была единственным, во что он смог завернуть маленького Аури, а сам зверек, отказывался её покидать, словно последнее убежище.

Балдур коснулся её вновь, как его словно кто-то схватил за ворот и изо всех сил потянул на себя. Стервятник тут же отреагировал и, выхватывая револьвер, обернулся. Вместо зверя или другого создания, он увидел перед собой лишь бескрайнее море, что уходило далеко за горизонт. Револьвер пропал, испарился, словно и вовсе не существовал в этом месте.

Балдур ощутил привычный солоноватый бриз и теплоту песка, которая, на удивление, проникала даже сквозь кожаные ботинки. По телу пробежала дрожь, что заставила его дернуться словно пёс, что отряхивается от воды, выбравшись из реки. Он обернулся, закрыв глаза. Разумом человек понимал, что уже оказывался в этом месте совсем недавно. О месте полным загадок и тайн, отвратительно уродливым и божественно прекрасном. О месте, где солнечные лучи матерински согревали, и садистки сжигали его кожу.

Он открыл глаза. Перед ним был всё тот же пейзаж. Парящие, полуразрушенные каменные дома над выжженной землей, что постепенно теряли свою целостность, будто избавляясь от скорлупы прошлого. Солнца он не видел, но стоял день, и, казалось, он единственный гость в этом неизвестном измерении. Внезапно он ощутил дикий приступ одиночества, такой, от которого хочется бежать и крепко обнять первого встречного.

Ему казалось, будто он провел без малого целую бесконечность среди стен этих домов, не встречая и единой души. Нечто внутри него забилось отчаянным скулежом побитого пса, запертого в клетке, который наконец унюхал запах свободы. Балдур чувствовал, что ему чего-то не хватает. Частички себя, и он наконец смог разгрызть толстые прутья клетки, и готов бежать со всех ног, навстречу тому самому «нечто». Он инстинктивно сорвался с места, как вдруг ноги стали предательски слабыми, и он упал на горячий песок, утопая в его бесконечных дюнах.

— Эй! Ты меня слышишь? — голос Сырника ударил ему в голову, как стервятник нашел себя на холодном и липком полу. — Эй! Балдур! — Сырник продолжал отвешивать звонкие пощечины человеку, пока тот не схватил его за руку.

— Слышу, — пробурчал в пол стервятник, поднимаясь на ноги.

— Ты чего учудил? — С тревогой спросил Сырник.

— А чего я учудил?

В голосе Балдура открыто звучали нотки беспамятства, что дали Сырнику всю информацию, которая была ему нужна. Он шустро забрался на плечо человека, и взглянув ему в глаза, произнес.

— Ты резко остановился, затем присел и гладил пол, скрепя зубами. Я готов был поклясться, что вот-вот рыдать начнёшь, но не успел я и слова произнести, как ты попросту вырубился.

— Надолго? — мужчина покачивал головой, выгоняя солоноватый запах прочь.

— Нет, минута, может чуть больше, так что случилось-то?

Балдур ощетинился и прорычал:

— Попался как неоперившийся!

Затем он убрал лицо Сырника от глаз, и присмотрелся. Тряпочки не было, как он и ожидал. Разумом Балдур понимал, что это была иллюзия, и тот самый кусок ткани никак не мог быть там. Он осознавал, что разум сыграл с ним злую шутку, отправляя в другое измерение, однако всё казалось настолько реальным. Он ощущал ткань на кончиках своих пальцев, дышал свежим морским бризом и купался в теплоте солнечных лучей. Ощущение было настолько реальным, что он не мог отличить истину от обычной завесы иллюзии. Сырник тут же принюхался, и проведя в воздухе указательным пальцем, облизал его.

— Нет, совсем пусто.

— Ты не чувствуешь? — удивился стервятник. — Совсем ничего?

— Говорю же, пусто, — Сырник повторил движение. — Никакого духа иллюзий или чар я не чую, да и не это главное. С каких пор на тебя иллюзии и Велесовский дух действует? Ты ведь прокаженный, к вам паскудам в голову не залезешь, как не старайся.

Балдур вновь отмахнулся от Сырника, что лез перед глазами и огрызнулся:

— Пошли, будь настороже.

Он зашагал, но глубоко внутри не мог избавиться от чувства, будто вновь покинул родной дом, которого у него никогда не было. Легкий и едва заметный след тоски, что тянулся тоненькой дымкой куда-то далеко в глубины его сознания, с каждым шагом становился всё дальше. Он поймал себя на мысли, что шагает уже не так уверенно, как раньше, но и не позволяет себе терять бдительность. Он постарался привести себя в чувства, как вдруг, будто извиняясь, Сырник пробормотал.

— Балдур... Могильный Свет... что ты с меня собрал, дай взгляну на кристалл.

Стервятник некоторое время молчал, шагая, а затем шепотом произнес:

— Нет кристалла, выбросил.

Сырник не сразу понял, однако, когда осознал, глаза аури раскрылись от ужаса. Он больно дернул человека за ухо, ладонью ударил по лбу и спрыгнул, оказавшись перед ним. Мясистый отросток плоти показался рядом, на что Сырник полосонул его когтями и зашипел рысью, дергая за рукав человека. Аури развел руки в сторону и взвизгнул.

— Да ты совсем в корень сошел с ума?! Ты всё еще дух держишь у себя в руке?! — Балдур не ответил. — Это не обычный дух, это Могильный свет! Мо-гиль-ный! Его не просто так прозвали! Да отвяжись ты от меня! — он схватил кусок камня, что лежал недалеко и саданул по очередному отростку плоти.

— У меня не было выбора. Он тебя убивал, а одного кристалла оказалось мало, больше не было. — Поспешил вставить Балдур.

— Знаю! — выругался тот. — Ты временный сосуд, а не постоянный, сам знаешь, что бывает со сборщиками, кто не вытряхивает дух! Мы никогда не брали сверх нормы, если кристаллы заканчивались. Сборщики не носят дух в себе, они носят его в кристаллах, твоя прокаженная рожа постоянно это мне говорила!

— Говорил. — не стал отрицать человек.

— Ну так какого? — его голос просел. — Балдур, паскуда... стряхни его как-нибудь, выплесни, ударь в стену, раз внутрь работает, значит должно и в обратную сторону также.

Балдур, на удивление, улыбнулся:

— Я сборщик, а не колдун, сам знаешь.

Сырнику нечего было ответить, он, как никто другой, знал принцип работы сбора и художественного инструмента в руках человека. Он выругался в пол слова и, ощущая нависший груз вины, запрыгнул на плечо человека.

Они шли дальше, и некоторое время молчали. Балдур осознавал, что творилось в голове аури, но не мог найти нужных слов, помимо банальных и приторно слащавых. Они оба не переносили на дух подобные выражения. Через некоторое время пути, Сырник заговорил первым.

— Они ведь не знают правда? О том, что случилось на озере?

— Я ничего не сказал, но думаю Мира догадывается.

Сырник прошелся пальцами по шерстке на щеке и сбросил очередную смрадную каплю вон.

— Может всё же стоило им сказать? Посмотри к чему эти недоговорки привели в конце концов? Этот поход первый за сколько?

— Четыре года, — Балдур ответил коротко, понимая к чему ведет аури.

— Паскудно как всё, так ведь, Балдур?

Он не ответил

— Я ведь к тому, что они тоже не ряженые красавцы, в уши лили с самого начала о Яруше и тайном договоре. Пёс их разбери, что им мешало сразу всё выпалить, и дело с концом. Не развернулись бы, не ушли, не дети чтобы вот так щёки надуть и уйти, — Сырник сделал паузу, и серьезно задумался, а после этого добавил. — С другой стороны и мы правды не сказали. Вот ведь чёрт, неужели от прошлого ничего не осталось.

— Четыре года. Это долгий срок, даже для опытного отряда, Сырник, — Балдур неожиданно прервал молчание. — У каждого своя жизнь, свои цели, свои стремления. Я уверен, что Яруша каждому лично пообещал Золотую Рыбку и три желания.

— Ну не могут наши быть настолько тупы, — возмутился Сырник. — Чтобы на слово поверить многоликому. У него даже дух фальшивый, я при каждой встрече его не узнаю. Как можно доверять такому человеку?

— Жизнь, — ответил мужчина

— Что жизнь? — Сырник с интересом заглянул из-за плеча.

— Жизнь раком поставит, не так будешь изворачиваться. Помнишь село то на озере? Их как в позу поставили, так они сразу обратились к высшим силам, и даже подумать не смогли о том, что беды и проблемы все, решаются разумом и руками. Натура у живых такая, Сырник — когда с крыши льет, можно и ведра подставить, а как задница в огне и шкура собственная горит, так помощи ищи, и зачастую у того, кто сильнее.

Сырник перешел на спокойный тон, а в голосе и во взгляде раздались нотки невесть пойми откуда рожденной меланхолии.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Ничего, — не стал тянуть с ответом Балдур. — Единственное, что за каждой тайной есть своя история, и порой объяснить её невозможно. Я не виню их, так как понимаю, что свою... нашу историю я не смогу рассказать словами.

— Даже мне?

— Тем более тебе.

Они вновь замолчали, и могло показаться, что окружение перестало быть столь жутким и отвратительным. Глаза с интересом наблюдали и внимательно слушали за разговором двоих. Ощущение складывалось, что неведомая сила за кулисами в качестве дирижёра отложила в сторону свои обязанности и, заворожённая представлением, собирала каждую крупицу слов.

— Тогда на озере, — Сырник вернулся к теме. — Я знаю ты не почувствовал, но это был могильный свет. Те твари, измененные, уродливые, они практически такие же, как и здесь. И послание, оно ведь было адресовано не всем нам, и даже не нам с тобой... — он сделал паузу. — А тебе? Она тебя искала, тебя ищет, поэтому, когда карлик упомянул «Её» тебя так переклинило? От чего мы бежали все эти годы? От чего ты так пытался меня оберегать?

Балдур попытался ответить, но слова утонули в его глотке, и вместо этого он издал невнятный и отрывистый звук.

— Есть же причина, — сделав глубокий вдох, продолжил аури. — Я никогда этого не говорил, но могильный свет пугает меня до колик, а я встречался с ним буквально пару раз. Почему тогда меня так трясёт каждый раз, что сдвинуться с места не могу? Я должен знать, потому что это только начало.

В тот момент Балдур осознал, что как бы ему не хотелось оттягивать момент этого разговора, и в идеальном случае избежать его навеки, больше не получится. Сырник был прав, за двадцать лет они столкнулись со своим прошлым, и, если они оба хотят выбраться, он должен знать правду. Сырник явно требовал ответов, и не дождавшись слов человека, продолжил.

— Я посчитал. Средняя продолжительность жизни у нас около восьми десятков, мне, по твоим словам, в районе двадцатки. Только вот паскудно я себя порой ощущаю, словно мне минимум в двое больше, а иногда энергия прёт, как у младенца. Этот могильный свет, чтоб паскуда его скрутило, явно на меня влияет. Я понимаю твою осторожность, и не стану спрашивать о твоей истории, но я должен знать, что со мной не так.

Балдур остановился и бережно снял Сырника с плеча. Тот по началу сопротивлялся, и не давался, думая, что его вновь швырнут, но затем успокоился, увидев загадочную тень улыбки на лице стервятника. Балдур аккуратно поставил его на осколок рухнувшего потолка. Сырник посмотрел в глаза человека, и увидел в них то, что никак не ожидал. Балдур был совершенно спокоен, расслаблен и за долгое время, тепло улыбался. Он даже убрал руку с револьвера и произнес.

— Ты прав. Есть причина, почему ты боишься могильного духа, и почему я тебя оберегал от него. Всё дело в том, что...

Сырник, в диком приливе жажды ответов, не успел заметить, как внезапно появился чей-то дух. Он позволил себе отвлечься, и цена этому была велика. Сквозь стену, разрывая плоть вырвался длинный и тонкий хитиновый коготь, пронзая шею человека. Всё произошло настолько быстро, что даже кровь хлынула лишь через пару мгновений.

Фонтан алой субстанции окропил стены прокаженной кровью человека. Балдур так и не сумел ответить на вопросы Сырника. Его теплый взгляд и редкая улыбка замерли в мёртвой гримасе, обжигая душу холодом смерти. Последнее, что он сумел сделать, это в отчаянной попытке протянуть руку к аури, которого в конце концов так и не сумел уберечь, прежде чем рухнуть бездыханным телом. Сырник потянулся, но не успел схватиться за пальцы человека.

Балдур пал, и его кровь беспомощно растекалась, а взгляд намертво замер. Не было в нём ни ужаса, ни боли, и даже страха, казалось, он отправился к богам, ничего не сожалея. Сырник запрыгнул к нему на грудь, как вновь оцепенел. В очередной раз он ощутил прикосновение могильного духа, и обернувшись, заметил, как минуя толстый слой каменной стены, показалась фигура. Фигура облаченная в длинный стревятничий плащ, а на бедре переливалась сапфировая рукоять револьвера.