Три Царя

Глава 43

43

Запах настолько приелся, что его отвратное зловоние постепенно сходило на нет. Интересно насколько разум и организм умеет подстраиваться, и даже самые неприятные ощущения, что еще недавно били ключом своей остроты, теперь лишь далекий отголосок, который мелькает на задних фонах происходящего. До рассвета оставалось совсем ничего, однако даже последние часы темноты могут таить в себе опасность. Зажженные факелы служили своего рода ориентиром, скопившемся вокруг криков боли и воплей, наблюдая как немощный старик, пытается успокоить женщину.

Пилорат не был одним из них. Его руки, по локоть тонувшие в крови — это последнее, что стоило видеть роженице и уж тем более новорождённому дитя. Пускай первое что он ощутит, попав в этот скользкий, но божественный мир, это теплое объятье матери и её согревающие слова. У меридинца оставалось незаконченное дело, что всеми силами пыталось ускользнуть.

Он подошел к еще счастью выжившему черному и придавил коленом его кисть. Наголо бритый человек с огромным шрамом через всё лицо смотрел на меридинца, как на судью и палача, и уже хотел просить о пощаде. Пилорат не дал ему такой возможности. Второй рукой он закрыл ему рот, стараясь своей работой не тревожить остальных, что занимались божественным и светлым делом.

Мужчина подцепил лежащий недалеко топор и замахнулся. Черный задергался и завизжал как загнанная в угол крыса. Пилорат обещал. Он клялся. Этой самой рукой, что безродный мародер сжимал шею Маруськи и грозился располосовать ей горло, тем самым подписал себе смертный приговор. Не было молитв и песен славных. Никто ничего не сказал, и никто ничего не видел. Одним ударом Пилорат отсек его руку у самого локтя, крепко прижимая его рот и нос.

Меридинец не хотел, чтобы тот мучился и истекал кровью вереща на всю округу. Паскуда и так готов был отправиться к праотцам в независимости от дикого желания жить. Через пару мгновений он перестал дергаться, и закатив пустые глаза, испустил последний дух. Пилорат вонзил топор в землю, как в твердое бревно, и облегченно встал. Он обещал. Он выполнил.

Легкое и немного опьяняющее чувство мести и справедливости поселилось теплым мотыльком в его груди. За последние годы, выращенный на убой Пилорат перестал восхищаться победами и записывать на свой счет еще одного побежденного противника, однако мысль об исполненной мести грела его душу.

Он обернулся и тут мотылек, вспорхнув последний раз крыльями, улетучился мгновенно. Перед ним стояла Маруська, что, как оказалось, шла за Меридинцем с того момента, как он решил добить черного. Она всё видела? Видела ли улыбку на лице, когда он отрубил руку у всего еще живого человека. Для него они были обычной гнилью и не более важными чем грязь под ногтями, но как на это смотрит ребенок? Пилорат не знал как ему поступить и что сказать, поэтому просто сел на одно колено и опустил голову.

Протянуть руку к ней? Позвать к себе, чтобы теплом согреть? Как только его рука двинулась, Пилорат вспомнил, что они буквально были по локоть в крови. «Да что же я делаю? Эх, не надо было браться вести её через эти земли. Семирод может помочь? Есть ли отвар какой или колдовство, что девочке память за последний день сотрет. Там выспится и как ни в чем не бывало».

На самом деле был такой отвар, и даже целый ритуал, но в тот момент произошло неожиданное. Маруська быстро подбежала к Пилорату, и крепко его обняла вокруг массивной шеи. Меридинец от удивления оцепенел и потерял дар речи. Девочка сопела, что-то шептала, но не плакала. Держалась.

— Не боишься? — вырвалось с его уст. — Не боишься меня такого?

Маруська отпустила его и с детской благодарностью своему защитнику, едва, совсем едва смогла улыбнуться. Этой мимолетной тени, что и с натяжкой нельзя было назвать улыбкой, хватило Пилорату, чтобы оборвать ту самую веревку, что держала тяжелый камень на его сердце. Маруська схватила с пояса походную фляжку, что дал ей один из гривастых, и достав маленький платочек из-под пальтишка, промочила его водой. Девочка бережно и аккуратно оттирала кровь с лица меридинца, что смотрел на неё пустым и удивленным взглядом.

В тот момент он, облизав указательный палец и проведя им по земле, вырисовал у себя на лбу знак бога Хорса. Таким жестом он дал обещание, что пока горит солнце, он постарается быть лучшим опекуном. Не бить в глаз тому, что решил словом бранным бросить, если можно просто обойти наглеца. Не подвергать опасности из-за личных амбиций и нерешенных проблем. Ведь в конце концов какой смысл облегчать ношу на детском сердце, если в пути она насмотрится еще на две жизни вперед.

Маруська сжала губы и обильно смачивала платок, что никак не оттирал застывшую толстой корочкой на морозе кровь. Пилорат взял её за руку и, забрав платок, произнес:

— Спасибо, я в речке потом искупаюсь, всё уйдет. Пойдем лучше посмотрим, быть может старику понадобиться наша помощь и твоя забота.

Семирод действительно не отказался бы от лишней пары рук, хоть их вокруг хватало. У изголовья кровати, на которой лежала женщина, сидела Закхра, что держала её голову на своих коленях, периодически вытирая испарину на лбу. Вокруг столпились свободные Гривастые, и с интересом наблюдали за процессом, особенно за тем, что делал Семирод.

— Воды! — прокричал он как мог. — Натаскайте кто-нибудь воды, ведро целое, да тряпок нарвите, что в крови и гниении не измазаны.

— Это-ж постараться надо найти у этих ублюдков, что в кислоте не вымазано, — женщина закричала настолько внезапно и сильно, что даже бывалый член отряда, отлучился от спора с женщиной и вздрогнул. — Прите питьевую из обоза. Ну что встали? Прите, кому говорят. Б-р-р, так вот значит, как на свет то появляются. Зрелище не из приятных.

— А ты как думал это происходит? — засмеялась в ответ стоящая рядом женщина. — Думаешь вокруг нас ромашки витают, да радуга блестит как лысина твоя, а дитя божественным способом из брюха вылезает и мать по-сыновьи в лоб целует?

— Нет, конечно, Брига…

— Неужто небеса рухнут, ты меня по имени назвал! Откуда такая перемена?

Закхра в недоумении посмотрела на Семирода, когда роженица крепко, почти до хруста костей сжала её руку и закричала.

— Не знаю, видать зауважал вас женщин. Нет, ну ты ведь посмотри, как она мучается и орет, да её буквально на пополам сейчас разорвет, что твой пень!

Со стороны показался юный мальчишка с ведром воды, что бежал неуклюже выплескивая её повсюду.

— Ну куда ты льешь? Куда? Ставь куда старый прикажет! — скомандовал лысый, а Семирод указал пальцем недалеко от себя. — Во имя всех богов, иди отседова пока я тебе ребро не сломал. Гляди, Брига, опять новичок позеленел, сколько ж в тебе накопилось то? Отожрался на наших харчах, как из клетки черных вытащили.

— Холодная, — спокойным голосом резюмировал Семирод, не отрываясь от процесса. — Подогрейте, чтобы пар шел, но жара не было.

Брига сказала первая:

— Дерево отсырело, но можно у той телеги вскипятить.

В тот момент Семирод позволил себе оторваться от роженицы и со взглядом мудреца перед детьми ответил:

— Рубить и колоть умеете, а как обучиться базовому контролю духа, так не смогли?

— Будет тебе вода, отец, — раздался голос издалека.

Меридинец с несколькими бойцами снаряженные в волчьи шкуры стремительно приближался, держа в руках окровавленный меч.

— Рогалик! Какого черта ты здесь делаешь?

— Второй лагерь зачищен, мы пришли вас проведать.

«Был и второй лагерь?» — подумал про себя Пилорат, подходя к остальным. Насколько далеко, что они успели добраться сюда так быстро, или же атака проходила не синхронно? Скорее всего второй лагерь, о котором говорил неизвестный, был основным, а этот как стало ясно из слов мёртвого вожака, вмещал в себя новобранцев.

Рогалик убрал меч в ножны, прежде вытерев о штанину, и нахмурив брови, провел рукой над ведром, и через несколько мгновений стали появляться первые клубы пара. Семирод понимал, что требовать элемантии с виду от обычных разбойников было крайне глупо. Он сказал это, скорее больше поворчать на необразованность и дикую жажду к насилию юного поколения. Даже самые простые колдуны и чародеи, что фокусировали свои усилия на воде, в основном лишь меняли её в потоке, её твердость или зачастую в кулинарии просто перемешивали её. Однако изменить температуру элемента, тем самым напрямую воздействовать на частицы таким образом, этим обладал далеко не каждый.

— Нужны руки, чистые и женские! — проговорил Семирод, как рядом с ним села девочка, смотря на процесс.

Старик не совсем этого ожидал, когда говорил, но он заметил, что ручки у неё не тряслись не от холода, и не от страха. Быть может действительно начало жизни положит та, кто к рождению ближе всех остальных вокруг. Семирод часто замечал, как дети делают то, на что взрослые давно не способны.

— Не боишься? — спросил он уверенно.

Она посмотрела ему в глаза и отрицательно покачала головой.

— Она храбрая, отец. Позволь ей помочь, — в подтверждение сказал Пилорат, оставаясь в стороне, но не сильно далеко от девочки, всё еще не доверяя Гривастым.

— Так тому и быть. Будь аккуратна, Маруська. Пилорат нарвёт тряпок, а ты пока прополощи руки в теплой воде и обмажь этой мазью.

Она беспрекословно подчинилась, хоть и детское любопытство взяло вверх, чем же пахла эта мазь? Резкий и острый запах ударил ей в нос, когда она поднесла руки к лицу. Очень сильно похоже на то, что её отец ставил на высокую полку, и открывал лишь тогда, когда приходили гости. Девочка была полная уверенности и ждала новых указаний.

— Маруська, промачивай тряпки в воде, и вытирай жидкость у бедер и ног, особенно там, где кровь. Пилорат укутай её во что найдешь, если не пахнет, то сойдет. Дочка, — обратился он к Закхре. — Возьми этот отвар и меняй припарки на лбу как остынут, если сожмет руку сильно, то лей ей в рот.

— Через губы? Капать на губы? — переспросила она.

— Да. Роженица слаба, если поперхнется, может и не выжить. Капай на губы, чтобы отвар сам стекал, а что останется, она оближет. Так ведь, милая, поможешь нам?

Женщина закричала, а из глаз показались первые слезы. Закхра тут же откупорила пузырек и дрожащими руками сделала как ей было сказано.

— А теперь слушай меня внимательно, Маруська. Ты, может и маленькая, но руки не трясутся, и духом храбра. Видишь его? Видишь, как головка показалась? Это человек, еще меньше, чем ты, и ему нужна твоя помощь, нужны твои руки. Справишься?

Она кивнула, протирая бедра женщины теплой тряпкой, от которой все еще шел пар. Рукавички пришлось снять, но вода и чувство, что она наконец может помочь грели её тело жарче самого солнца.

— Только вот ему страшно, — продолжил Семирод. — Не хочет совсем вылезать. Нужно чтобы ты руки подставила, и медленно, очень медленно, как с одуванчиком, помогла ему повернуться. Я скажу тебе что делать и когда, ты главное будь готова.

«Встать кольцом, мне нужны вороны на всех возвышенностях, очистить лагерь»

Маруська слышала эти слова, но ни слова не понимала. Она проползла по холодной земле, и готовилась сделать то, к чему как сама думала, полностью готова.

Где-то в этом мире в тот самый момент происходили ужасные вещи, не всегда с ужасными людьми. Кто-то переступал через свои же убеждения и идеалы, развращенные под тяжестью прошлого и печали настоящего. Везде лилась кровь, лилась такими реками, что даже боги порой закрывали глаза и сомневались в своем создании. Выращенные лишь для того, чтобы присоединиться к бесконечному циклу, культу, имя которому смерть.

Как может такое еще не рожденное дитя, через несколько десятков лет взять оружие и начать убивать? Будет ли оно убивать, и ради какой цели? Стоило ли приносить жизнь в мир, где первым вздохом будем зловоние его прогнившего стержня? Как много времени пройдет, когда кто-нибудь обрушит его на вес собственного греха.

Простая маленькая девочка, что лежала на сырой и холодной земле, вдыхая смесь крови и формальдегида, смотрела в будущее. В будущее дитя, что когда-нибудь вырастит и сделает свой первый шаг. Каким он будет? Никому не известно, ведь для неё в тот момент весь окружающий мир остановился и перестал существовать. Вся та боль, все те смерти, что она видела за последние несколько месяцев, слились в мутно-болотный ком абстрактности. Нет, она не забыла об этом, просто перед ней появился лучик света, лучик надежды.Ведь она наконец увидела не смерть, а рождение новой жизни. Жизни, которую никогда не забудет.

— Оте-е-ц! — прокричала Закхра.

— Лей. Больше смотри, чтобы не поперхнулась, у неё лихорадка. Маруська!

Впервые прикоснувшись к головке, она сначала отринула, но затем бережно, как сказал Семирод, словно одуванчик повернула. Маруська действительно вспомнила те дни, когда срывала ранимый цветок, боясь потерять хотя бы один пушистый зонтик.

— Прими эту жизнь и позволь ей ступить на землю твою, о великая Мать всех матерей. Не спеши забирать её к себе, славная Марена, разреши этому дитя увидеть и познать мир, сотворенный вами, — Семирод продолжал во весь голос, в то время как роженица отдавала последние силы ради своего ребенка.

Девочка посмотрела на старика вопросительным взглядом, когда ребенок показался наполовину. Пилорат подоспел со свежими насколько возможно тряпками и передал их Семироду, тот кивнул на неё. Маруська подложила их под бёдра женщины, и готовилась принять дитя. Семирод достал из походного тюфяка подсохшую веточку чертополоха, и прошептав колдовскую песнь, поджег прикосновением пальцев. Он отдал её Пилорату и приказал обойти женщину три раза, строго с востока держа горящий куст чуть выше роста Маруськи. Далее последовал небольшой филиал с вощанкой, что должен был оберегать дитя от лап нечистых, и мешать бесам, что душой беззащитной овладеть хотели.

— Водка есть? — внезапно произнес Семирод.

— Медовая только, у Рогалика может брусничка осталась, подойдет?

— Медовая, — коротко ответил Семирод, и через мгновение в его руке поместилась небольшая фляжка.

Старик положил себе в рот растертый корень плакун-травы и сухие листья стриг-дождя. В былые годы он пережевывал твердый корень, а листья сами таили на языке, но с тех пор прошло много времени. Он едва мог себе позволить четверть той части, что так противно хрустела и скреблась на остатках зубов. Семирод закрыв глаза пережевывал и медленно кивал головой, а затем выдохнул и сделал глоток из фляжки. Добрый глоток.

Он поморщился от привкуса, и на удивление всем выпрыснул содержимое своего рта над роженицей. Когда он открыл глаза, капли и ошметки сверкнули и превратились в осенне-золотистые листья, что медленно опустились на лицо женщины. Она сначала не поняла, что происходит, как и многие другие, как вдруг на их глазах они буквально испарились, впитываясь в кожу и проникая внутрь. Семирод поморщился вновь. Как они пьют подобное пойло? Он в молодости и сам грешил стаканчиком другим, но память не могла отыскать в своих закромах похожий вкус.

— Мудрейший, — произнесла Брига, будто читая мысли остальных. — Позволь поинтересоваться, что это ты сделал с медовухой Лысого?

— Нейромедиатор от артериальной гипертензии. Всё что смог сделать с тем, что имею, а алкоголь связующий реагент, без него чары не проникнут в организм.

Гривастые посмотрели друг на друга, в надежде, что хоть кто-нибудь понял его слова. Пилорат также, заканчивая третий круг, с интересом слушал старика. Маруська делала что ей было приказано, как и Закхра, хоть и обе не могли ничего поделать с мыслями в голове.

— Бедняжка в ужасном положении, одним богам известно, что с ней делали. Сейчас страшно всё, от сердечной недостаточности до вросшего ногтя. Потерпи, милая, осталось совсем немного.

Маруська в подтверждение выглянула и одобрительно подняла большой палец. Женщина на момент улыбнулась, и смогла сквозь разбитые губы произнести: «Спасибо». Этого хватило девочке, чтобы в груди появилось теплое чувство, а тело буквально загорелось притоком сил и огня. Она пообещала себе, что сделает всё что возможно, лишь бы это дитя родилось. Будет делать всё что дедушка скажет, а надо будет, и сама во тьму сбегает за водой и тряпками.

На белом куске ткани, подстеленной под бедрами, аккуратненько легка голова и маленькие ручки. Сердце Маруськи билось очень быстро, ведь рождение жизни, что так свято для неё, совсем не двигалось. Она не знала о том, как происходит процесс первого вдоха, но всё равно, что-то внутри неё сжималось лишь при одной мысли. Мысли о том, что дитя уже мертво.

Она посмотрела на Семирода и пальцем указала на обмякшие ручки и закрытые глаза. Старик молол в ступе какие-то травы, но кивком дал понять, что всё под контролем. Она хотела верить ему, и в глубине души, наверное, верила. Ведь в конце концов он стар и мудр, и много слов знает таких, которых она не узнала бы и до последнего дня своей жизни.

Маруська помнила, как рожала её мама младшего братика. В тот день по законам и обычаем её деревни, всех мужчин, включая её отца, отогнали от дома на сто шагов. В избе позволялось находиться лишь женщинам, ведь роды должны пройти в чистоте и здравии. Мужчины зачастую сильно нервничали или пили. Маруська как самая младшая, сидела на лавочке у печи, и теребила в руках маленькую фигурку Матери Земли, что подарил ей один мальчик из крайнего дома у пруда. Она тогда не понимала, что его семья были издалека. В их землях, если девочка принимает такой подарок, это означает что вступит с ним в брак, когда настанет время. Ей просто нравилось то, что кто-то ей улыбнулся и от чистого сердца подарил вещь.

У ширмы сидели две женщины преклонного возраста, чьей задачей было оберегать роды от бесов через песнь. Они качались на месте и синхронно напевали один и тот же мотив. За ширмой у печи кроме роженицы была знахарка и женщина, которую выбрала сама мать. Так оказалось, ею являлась её подруга детства. Маруська мало чего помнила о том дне, кроме криков, что издавала её мать, а после короткой тишины, рева её маленького брата.

Она надеялась, что еще раз услышит такой звук, учитывая, что ребенок показался почти полностью. Маруська и не заметила, как постепенно начало светать. Сколько времени они провели здесь? Должно было практически всю ночь. Всё началось с попытки Пилората проложить им путь через десятки смертей. Затем ситуация, из которой казалось не было выхода, а кончится все как? Рассвет? Начало нового дня и новой жизни?

С этой мыслью ребенок полностью оказался на простыне. Семирод приказал Пилорату подготовить заточенный и стерилизованный нож. Сам он ребенка не стал касаться и резать пуповину. Старческие руки от холода и усталости заметно тряслись. В таком положении он нанес бы больше вреда чем пользы. Пилорат выбрав нужное место по указаниям Семирода перерезал пуповину, и отошел в сторону.

Старик уверенно выдохнул, но тут наступила полнейшая тишина. Даже Гривастые стояли смирно, и никто не посмел заговорить первым. «Ну что же ты? Кричи, маленький, кричи!» — крутилось в его голове, но в ответ лишь мёртвая тишина. Семирод взял ребенка на руки вместе с простыней, и наклонился к его маленькой и все еще влажной голове.

— Гляди! Чего это он младенца целует то? Да в губы еще.

— Не целует, а дует. Может, дух пытается вдохнуть? Пёс его разбери.

Семирод остановился и наклонился ухом ко рту младенца, а затем принялся стучать двумя пальцами по его груди, словно отстукивая монотонный и повторяющийся ритм. Малыш так и не закричал. Старик забегал глазами, словно думая, что дальше делать, и потянулся к детской ножке, начав массировать у самой ступни, и вновь принялся вдыхать дух.

Всё это продолжалось несколько минут, в полнейшей тишине. Кто-то, не выдержав, начал читать поминальную и просил богов принять ребенка и переправить через Смородинку. Другие же плевались на землю, понося черных на чём свет стоит. Семирод остановился лишь в тот момент, когда заметил, что маленькое тельце начинает синеть. Он попробовал обратиться к колдовству, но для полного ритуала у него было ни ингредиентов, ни времени. Всё что он мог, это попробовать отыскать еще не далеко ушедший дух ребенка и попытаться вернуть его обратно. К сожалению, ему не удалось, вокруг было слишком много смертей и трупов. Всё буквально перемешивалось в огромную кучу смрада и горечи.

«Прости нас, чистейший, прости живущих, что уберечь не смогли».

Семирод хотел поднять голову, как сидевшая рядом Маруська, потянулась к нему, и неуклюже пытаясь взять на руки юное тело. Старик не понимал. Зачем ей это? Зачем вновь чувствовать еще одну смерть, что может сделать она, где не справился он? Ведь у него за плечами больше пол столетия учебы и практики, когда она простая девочка, не вошедшая в колдовской возраст. Маруська оказалась настойчивой, и Семирод быстро сдался. Девочка взяла ребенка так, как учила её мама. Бережно закутав в простыню, щелкнув игриво по маленькому носу.

Когда всё закончилось, и она увидела уставшее, но счастливое лицо своей матери, а пожилые женщины подозвали девочку к себе, ей в руки дали малюсенький кулёк, в котором возмущался её новорожденный брат. Они показали ей как нужно держать, и как следить. Маруська села на сложенную в виде кровати пушнину рядом с матерью и радостно улыбнулась. Её не пугали рёв и крики младенца. Она была рада, что он появился, и теперь как старшей сестре, ей нужно научиться его оберегать. В тот момент она решила крепко поцеловать его в лоб и стала петь колыбельную, под которую сама засыпала, когда была младше. То было удивление женщин, когда после первого куплета, малыш улыбнулся и сладко уснул.

Быть может на руках был не её брат, но Маруська чувствовала, что должна защищать и этого ребенка. Она не знала что делать, так как и не успела научиться. Всё что она могла сделать, это убедиться, что рожденное дитя уснет сладким сном. Маруська качалась на месте, и мычала мотив той самой колыбельной смотря перед собой абсолютно в пустоту.

Пилорат хотел приблизиться, но не знал, что сказать, как вырвать её из этого транса. Семирод так же смотрел на девочку, понимая. Ведь он собственными глазами видел её семью и закутанного в пеленки брата, которого из последних сил смог успокоить. В его голове всплывали различные медицинские термины, описывающие чувства девочки, но правда была всего одна, и он её знал. Ей было грустно.

Кто-то среди Гривастых даже пустил слезу, а другие не смели винить их за это. Посреди поля битвы, усеянного кучей тел, как мог родиться ребенок? Кто захочется вступать и оставаться в таком мире? Как можно первым вдохом ощутить не чистый воздух свободы, а смрад его обратной стороны?

Маруська продолжала качаться и мычать мотив колыбельной, сквозь сжатые губы, как случилось то, что заметил лишь Семирод. Когда девочка прошлась рукой по щеке ребенка, на кончиках её пальцев проблеснула одинокая искра. Совсем небольшая и короткая, но этого оказалось достаточно для того, что некоторые позволят назвать себе чудом.

Малыш начал розоветь и загорланил во весь голос. Гривастые вновь отшатнулись и на лицах появилась улыбка. Маруська испугалась не меньше их, чуть не выронив ребенка из рук. Она словно котенок, что впервые увидел своё отражение, пыталась понять, что только что произошло. Младенец ревел на всю поляну. Он возмущался, был недоволен, и требовал внимания всех окружающих к себе.

Маруська широко, без притворства и лжи улыбнулась, а её глаза засверкали мелкими огоньками. Девочка в радости протянула малыша его матери, но в суматохе все успели про неё забыть. Закхра сидела и медленно гладила влажные волосы, вымазанные в крови, поте и грязи. Роженица умерла, оставляя ребенка сиротой. Она ушла из этого мира, но ушла со счастливой и довольной улыбкой на лице. Такой, какая была у матери Маруськи.

Семирод забрал малыша у девочки и проверил легкие, пульс, сердце и кожу.

— Здоров, — коротко сказал он, однако радости в его голосе не было.

— Вот засранец мелкий! — выпалил бритый со шрамом на лице.

— А девка-то не простая оказалась. Смотри, вернула мелкого с того света!

Семирод посмотрел на Маруську, что не могла оторвать взгляда от новорожденного. Неужели он оказался прав? Быть может это лишь совпадение, ведь даже он не смог спасти его.

— Вот ведь что твориться-то! Кому расскажешь, не поверят, водки ставлю всем в ближайшей дыре, что кличется кабацкой!

Старик промочил пальцы в воде, и пару раз прыснув на лицо младенца, вырисовал кровью матери на щеках два символа. Один рунический знак в виде солнца, второй в виде ладьи. Младенец тут же уснул

— И оберег наложил! Хороший ты мужик!

— Это на время поможет, — произнес он всё тем же голосом, а затем обратился к гривастым. — Вы должны его забрать.

Тут в разговор вмешался Рогалик, что всё это время стоял вдалеке, наблюдая за происходящим:

— Подожди, отец. Мы, конечно, спасли тебя с твоими подопечными, но разве мы похожи на приют? Не руби с плеча и не приписывай нам то, коими не являемся. Мы горлорезы, нет ничего светлого и славного в нашей ганзе. Это не место, где ребенку расти.

— Дитя во крови и смерти рожденное. Жизнь кровавую проживет, так боги завещали, — ответил он твёрдым и холодным голосом. — Я знаю кто вы и чем промышляете, поэтому и сказал. В семью ему обычную нельзя, да и мы таким не занимаемся. Не оберег это вовсе, а привязка к солнцу и пути. Она поможет ему прожить жизнь ясную, до тех пор, пока семью не найдет, что сможет жажду утолять. Как наступит двенадцатое лето, если рядом не окажется никого, то в кровавое безумие впадет он.

— Тебе настолько всё равно? — вмешался в разговор Пилорат. — Это же невинное дитя.

— Невиновен он, правда твоя, но дух проникает в каждого из нас с первым вдохом, и наставляет на путь. Путь этого младенца, предопределен. Теперь ему нужна помощь и направление.

— Может он этого, того? Прокаженный? Тогда и дух не сработает и судьба и прочая хрень не важна.

— Чары сработали, дитя спит, — коротко ответил на вопрос гривастого со шрамом на лице, Семирод.

— Извини отец, мы и так задержались больше положенного, нам пора. Спасибо тебе за помощь, и жаль мать, но отпрыск не дело Гривастых.

— Погоди, погоди, Рогалик, — влезла в разговор Брига. — Она подошла поближе и забрала ребенка из рук Семирода. — Старому как пить плевать, давай пока заберем, а как атаманша вернется, так пускай решает. Ежели в ганзе оставит, то вырастим как истинного гривастого, ежели нет, спихнем в приют, а там боги ему судом будут.

— Ладно, — нехотя согласился тот. — Нам давно уже пора выдвигаться, созвать всех.

— Вот и сиськи наконец твои пригодятся, — со смешком поддел женщину Лысый.

— Я не могу его кормить, ты действительно настолько туп в плане баб, а? — она повернулась к Рогалику и спросила. — А что с ней делать? С древолюдкой.

— Закхра с нами пойдет, — ответил за всех Пилорат, поднимая девушку с холодной земли, и протягивая ей найденный тулуп. — Гривастым она не нужна, а у нас на пути есть одна деревня, там мой давний знакомый живет, откуда ты, Закхра?

— К-к-Красоград, — тихим голосом ответила та.

Пилорат продолжил:

— Зиму переждет у них, а потом с первыми проталинками вернется в Красоград. Это не обсуждается.

Семирод ничего не ответил.

— Обряд погребения провести бы. Не бросать же так на холоде, — прошептала Закхра, руки которой всё еще пахли волосами женщины.

Рогалик тут же отдал приказ двоим бойцам и сказал:

— Тут мы вам поможем. Недалеко есть курган, оттуда солнце всегда греет. Там она сможет уснуть, и ни зверь, ни рука не потревожит, но после этого наши дороги разойдутся.

Маруська подбежала к Пилорату, и вцепилась в его руку, изредка и недоверчиво поглядывая за Семиродом. Ей всегда говорили, что волхвы и старики добрые люди, которым нужно помогать. Ведь так велят боги, но что-то внутри её все еще не позволяло ей приблизиться к нему.

Сам же Семирод слишком устал, чтобы спорить и поучать молодежь. За последний день слишком много произошло, от чего старые кости мучительно ныли. У него была своя цель, своя задача, что намного больше и важнее пустых разговоров. То, что было намного больше, чем жизнь или смерть одного человека, однако старый Семирод никак не мог выкинуть из головы одну девочку. Девочку, что была для него загадкой, ответ на которую он никак не мог найти.