Записки из страны Нигде

Обожествление текста

00:00 / 18.12.2017

Галисийский писатель Альфредо Конде в книге «Грифон», которая попалась мне в руки по случайности, написал странную, с моей точки зрения, вещь:

В этом отрывке примечательно все: начиная от внутренней нелогичности и заканчивая «обожествлением текста».

Почему-то он меня зацепил. Может быть, потому, что заочный (а иногда и очный) диалог с читателем для писателя – что бы последний ни утверждал, - очень важен.

Внутренняя нелогичность текста заключается в том, что сначала автор утверждает, будто «понять глухого может только другой глухой» и сетует на свою непонятость. То есть представляет себя, автора, глухим в стране неглухих.

Однако буквально в следующем абзаце говорит, что «процесс общения между писателем и читателем – это и есть диалог глухих». Стало быть, читатель таки в состоянии понять автора – коль скоро глухие оба?

Здесь допущена довольно распространенная ошибка – неумелая работа с метафорой. Если уж начал сравнение одного с другим, если уж прибег к метафоре – оставайся в рамках одного толкования, не меняй «картинку» на ходу. Скажем, сравнил жизнь с железной дорогой, по которой бежит поезд от станции «Рождение» до станции «Смерть», минуя разъезды, делая короткие остановки и т.п., - не переходи внезапно на точку зрения партизана, которому непременно надо эту дорогу разрушить, потому что по ней, понимаете ли, везут боеприпасы фашистам.

Здесь же хочется спросить Альфредо Конде: так способен читатель понять автора, коль скоро они оба – глухие?

Нет, не способен, вздыхает автор. Все гораздо хуже.

Напоминать автору, что, помимо интуиции, разработаны надежные способы понимать глухих – от самой обычной письменности до азбуки жеста, - уже бессмысленно. Ну, хорошо, предположим, все ограничивается интуицией и чтением по губам. Тогда да, тогда никто никого понять не в состоянии.

На самом деле даже пользуясь звуковой речью со всеми ее интонационными богатствами мы друг друга подчас не понимаем. Ладно. Оставим корявую метафору и перейдем к главному посылу – к обожествлению текста.

Жизнь писателя, по мнению «я»-персонажа отрывка, - это сплошной ад, лежание на амбразуре, вырванное сердце Данко и прочее горение. Написание романа полностью меняет человека, в текстах он оставляет куски себя (своей окровавленной плоти, надо полагать?). А потом безумно страдает от того, что его никто не понимает, никто не относится к его героям так, как предписано автором, - более того, он и сам не в состоянии докричаться до людей и объяснить им, какие вселенские трансформации с ним происходят.

На самом деле это - диагноз. Страдают такой болезнью графоманы, чрезмерно самонадеянные авторы или же авторы молодые и неопытные.

Им действительно кажется, будто они открыли Нечто. Узрели Новое. Обязаны донести до человечества. Озарения, бессонные ночи, восторги, падения, бездонные пропасти, много кофе, сигарет, иногда алкоголя, но мы сейчас не об этом.

Ну и вдохновение, конечно. Очень много вдохновения.

Малейшее непонимание их больно ранит и оскорбляет до глубины души. И всё это отнюдь не притворство, не игра на публику, это по-настоящему и чрезвычайно болезненно. Такой человек не понимает, например, что его переживания не уникальны, что тут и объяснять-то ничего не надо – всё уже было, было, было. Что он хотел сказать? Он же книгу написал. Глухой вполне осилит книгу. Глухой не понял книгу? Опытному автору давно пора бы расстаться с иллюзией, что его поймут целиком и полностью, со всеми потрохами, - да может, и поймут, но ведь не примут же, не перейдут на его сторону, и тоже со всеми потрохами.

Нет, читатель – он существо меркантильное. Из текста, написанного кровью твоего сердца, он, читатель, возьмет ровно то, что ему, читателю, потребно. И ничего более. Он переварит твои образы, твои идеи, твоих героев, и присвоит их, сделает их частью своего жизненного опыта. Своего. Так, как сочтет нужным. Фактически читатель использует твой текст в своих целях.

И это – нормально. Так и должно быть. Незачем биться в корчах потому, что кто-то «не так» принял твоих персонажей. Раньше я тоже, кстати, ужасно переживала. Ну, когда ругали критики - ладно, раз ругают – значит, нам не по пути. Но вот когда хвалят не за то, за что, по моему мнению, мои тексты следовало бы хвалить, - вот это да, это больно.

А потом я поняла: это тоже не имеет значения. Каждый понимает текст так, как ему созвучно, только и всего. А автор свое дело сделал и может спокойно пойти пить пиво.

Писатель, кстати, вовсе не меняется от романа к роману. Наоборот, при нормальном раскладе каждый новый роман – это некая веха, оставленная на новом жизненном этапе. Пережил человек первую любовь – написал повесть про это. Пережил унижение на работе по случаю сокращения штатов и внезапного увольнения – написал повесть про это. Есть у него потребность выразить в художественной форме свои эмоции по тому или иному жизненному случаю. Получается выразительно, ярко, вызывает душевный отзыв у других таких же бедолаг – отлично, писатель состоялся. Не роман изменяет человека, человек своим жизненным опытом диктует тексту – каким ему быть.

Это очень нехорошо, если текст изменяет человека. Это нарушение субординации.

Автор всегда должен оставаться главным. Ноги автора должны быть в тепле, а голова – в холоде. Никаких «зорь», «бдений», «озарений» и прочего «вдохновения». Это все ведет к опьянению и графомании, а автору следует точно знать, о чем он намерен говорить и какими средствами он должен оперировать.

Я хорошо знаю, о чем говорю, потому что первые десять лет, в попытках писать, предавалась ночным бдениям и неумеренному кофепитию. Результат оказался более чем скромен, как по количеству, так и по качеству написанного. Сама я, создав пару страниц очередного шедевра, впадала в неумеренный восторг, который через несколько часов превращался в глубокую депрессию.

Понадобилось лет десять прежде, чем я научилась контролировать все эти писательские эмоции, и еще двадцать – чтобы я стала тем, кем стала: писателем, полностью контролирующим не только происходящее в романе, но и собственный эмоциональный мир.

Конечно, завершение большого текста – праздник. Но я не лезу на стены – сперва от восхищения собственной гениальностью, потом от ужаса перед собственной (конечно же) бездарностью.

Депрессия после окончания текста, опустошенность – верный признак того, что с автором что-то не так. Текст не есть божество, ему не нужно поклоняться. И следует как можно быстрее избавиться от иллюзии, будто ты вложил в книгу куски самого себя и попытался поведать миру нечто принципиально новое. Из диалога с читателем «не обогащенным» автор выходит только в том случае, если не получил ожидаемого поклонения. Такому автору нужно, чтобы все, прочитав его бессмертный текст, внезапно прониклись его же, зачастую путаными и всегда неоргинальными, взглядами на мир. А такого, слава Богу, обычно не происходит.