Записки из страны Нигде

Чужие сны

00:00 / 10.01.2018

Когда я была девочкой, мама сказала мне одну странную вещь: что рассказывать свои сны – дурной тон. Не потому, что сны можно «толковать» по Фрейду, Юнгу и девице Ленорман и тем самым узнавать о человеке что-то, что сам он о себе не знает или предпочел бы скрыть, - а потому, что это никому не интересно. А говорить о том, что никому не интересно, - это неприлично.

Позднее, в романе Гончарова «Обрыв», я встретила эпизод, в котором все рассказывают сны (в том числе знаменитый сон бабушки со щепкой на снегу), и была сильно удивлена: люди девятнадцатого века, тем более дворяне, мне представлялись образцом если не хорошего вкуса, то, во всяком случае, хорошего воспитания, - и вдруг они занимаются таким неприличным делом, как рассказывают сны…

Еще позднее мне сказали, что это на самом деле довольно популярная салонная забава.

Но и раньше, и впоследствии из «Стихотворений в прозе» Тургенева наибольшее недоумение всегда вызывали эти самые сны. Остальное было понятно, нравилось или не нравилось, - во всяком случае я была «на стороне автора», когда читала и перечитывала эти произведения. Но «сны» - увольте… Погружаться в мир чужого подсознания? У меня самой оно достаточно богатое и переполнено бредовыми картинами.

Как ни странно, сны Веры Павловны в «Что делать?» подобного отторженияне вызывали. Но это-то как раз и понятно, ведь это были лже-сны, а на деле – утопия, поданная в форме «сна». Там все выглядит весьма рационально (рациональность иногда смыкается с бредом, но это отдельная тема), но главное – там присутствует логика бодрствующего человека. А вот логика «настоящего» сна понятна только самому сновидцу.

Люди и сейчас записывают сны и публикуют в блогах. Кто-то пишет коротко, жестко, переводя мутный язык сновидения на отчетливый язык дневного света: только краткий сюжет и парадоксальный вывод. Кто-то погружается в тяжелые волны бреда и добросовестно пересказывает подробности погонь, встреч, падений, нападений и прочих странностей, которые никак не вытекают одна из другой. Подобные подробные странствия души по пещерам подсознания важны для самого человека, но меня вгоняют в лютую тоску. Даже если там много приключений.

Для меня приключение имеет смысл, если оно ведет из точки «А» в точку «Б» не только участника этого приключения, но и читателя. (Впрочем, мое отношение к чужому абсурду (как и любому другому явлению), естественно, не абсолютно, его можно разделять или нет, я ни на чем не настаиваю).

Литература абсурда существует. Это объективная реальность. Она смыкается с салонным обычаем рассказывать сны (который моя мама считала неприличным). Тоже реальность.

Вопрос: сколько времени можно удерживать читательское внимание внутри абсурдной ситуации? Каким должен быть абсурд, чтобы человеку не захотелось бежать оттуда, как из чужого кошмара? (Кстати, чужой кошмар предпочтительнее своего только в том отношении, что оттуда можно сбежать, в то время как от своего не скроешься).

Можно расширить тему: до какой степени фэнтези, например, близка литературе абсурда? Фэнтези – жанр достаточно вторичный, она льнет то к историческому роману, то к любовному, то к боевику, то к мистике. Случается ей притулиться и к влажному тощему боку абсурдистской прозы. Так вот, какова должна быть доза абсурда, чтобы читатель не сбежал с криком «только не это»? И вообще, каким должен быть этот абсурд, чтобы читатель не сбежал?

В принципе, абсурд никому ничего не «должен», но все-таки вопрос этот меня изрядно занимает.

Возможно, к теме следует подходить вообще с другого бока и не дозировать жанровые элементы в процентах (десять процентов эротики, пятнадцать – абсурда, сорок – исторического романа, а оставшееся залить мистикой), а обратиться к персонажу.

Если персонаж цепляет, то читатель за ним пойдет в огонь и в воду. И даже в абсурд.

Но. Даже за самым цепляющим меня персонажем я не пойду в его сновидения. Если герою снятся сны, я их пролистываю. Всегда. Поэтому вот и думаю: внутри абсурда должна быть логика, понятная читателю. Периодически читаю статьи популярно-психологического содержания, и там, в частности, говорится, что люди теряют волю к жизни и всякую радость бытия, если оказываются в ситуации, которая им полностью неподконтрольна и в которой напрочь отсутствует понятная им логика. Концлагерь, например. Литература абсурда существует, но она не должна превращаться в концлагерь. То есть главный критерий – там должно быть процентов на семьдесят логики, понятной читателю. Если читая ты в принципе не в состоянии предвидеть большую часть поступков персонажей, то в конце концов возникает чувство тянущей тоски – и завершается все паническим бегством. Книга все-таки не концлагерь, ее можно просто закрыть.