Записки из страны Нигде

Точка входа

03:00 / 19.09.2016

Почему одни произведения – «твои», а другие – «чужие»? Что заставляет читателя входить в книгу и как бы жить в ней, а затем сделать частью ее своей души – и тогда уже она «живет» в нем? Есть какой-то секрет....

Условно я бы назвала этот секрет – наличием или отсутствием «точки входа» (можно взять или придумать любой другой термин, этот я предлагаю для удобства).

Меня всегда удивляло – как много произведений созданы вообще без боли. Просто вот сидит писатель за столом, попивает чаек, настроение у него хорошее, диван мягкий, на столе ждет арбуз. О чем бы пописать? Ну давайте про тяжелую жизнь полуэльфа, у которого враги сожгли родную хату, и вот пришлось ему скитаться в мире людей… Эх, благодать-то какая!..

И смотрит писатель на своего героя не то чтобы свысока – а очень со стороны. Рассматривает как картинку, без сочувствия. Без со-чувствия, со-переживания. Кстати, тот же самый сюжет другой писатель – или тот же самый, но при других обстоятельствах, - может писать и с болью. Только вот происходит это очень редко. У писателя есть еще литературный агент, а агент ему диктует: сейчас спросом пользуется вот это, структура книги должна быть вот такой, а героя сделай-ка нам вот эдакого… То есть, в процесс активно вмешивается «рынок», и всякое со-страдание вянет на корню. Я могу сострадать моему герою, тому, который изошел из глубин моего сердца, - а когда его ощупал менеджер своими лапами работорговца и потребовал мышцы сделать покрепче, а характер подубовее, - тут-то вся любовь и кончилась.

Однако вернемся к «боли». Если нет сердечной боли – у меня не получается в полной мере соединиться с произведением, сделать его «своим». Как будто болевая точка души – общая для автора, персонажа и меня, - является своего рода порталом между мирами.

Эти порталы непостоянны. Иные закрываются после того, как закрываются (заживают) болевые точки души читателя.

Почему в детстве мы так часто и так глубоко входим в книги (фильмы, игры)? Я думаю, именно потому, что эти произведения обнаруживают в нашей душе эти самые болевые точки. Их много, но ребенок их плохо осознает. Книга затрагивает то одну, то другую, они отзываются, открываются – так открываются порталы, и ребенок входит в иные миры.

Боль за животных, непонимание старших, одиночество, соперничество в своей среде. Далее – невозможность быть с любимым человеком, первые смерти, неприкаянность подростка во взрослом мире. Социальное неравенство, зависть со стороны неудачников («тебе все легко дается»), зависть твоя собственная («конечно, у тебя-то родители богатые»). Поиск себя в мире и в профессии. Неудачи в любви.

Одни точки закрываются («подумаешь, тройка по алгебре»), другие открываются.

Но чем дольше живет человек, тем меньше у него этих точек входа, тем меньше у него того, что болит в душе. Новые точки после двадцати (условно говоря) вообще не прибавляются.

Отсюда, кстати, непонимание детьми классиков или позднее открытие классиков – уже во взрослом состоянии. Точка входа тогда была закрыта. А бывают книги (для меня это «Война и мир»), которые входят в нашу душу по нескольку раз, через разные порталы. Я хотела бы написать, что такова участь шедевров литературы, но это не всегда так: иногда это нечто совсем иное, например, «Бэтмен», который может быть историей про чувака с крутым автомобилем, а потом превратиться в историю одинокого человека с детской травмой, а потом стать историей о странной жизни большого города.

Перечитывая что-то, что захватывало душу в детстве, можно испытать острое разочарование. Это все равно что нюхать засохший цветок. Те болевые точки, которые служили в детстве порталом, сейчас уже закрылись. Максимум – можно вспомнить, как издалека, какие-то детские ощущения.

Еще один важный момент. Болевые точки (порталы) и конкретные проблемы определенного периода жизни – не одно и то же. Я думаю, художественная литература связывается с нами опосредованно, с помощью особого кода, который расшифровывается, распознается душой через вот эти «точки входа», порты, через то, что в душе болит. Иногда это почти прямая связь (суровый начальник на работе, с которой не уволиться по каким-либо причинам, - в реале; ужасная участь негров-рабов на плантации – в произведении). Но гораздо чаще связь очень опосредованная. Мы даже не всегда можем объяснить, почему у нас в душе болит именно тут, а не там. Почему один человек всю жизнь, скажем, одержим идеей свободы и читает и пишет только об этом (о чем бы он ни писал и о чем бы он ни читал), а другому интересно только о любви, любой любви, физической или духовной, любви как проявлении воли высшего существа, любви как связи всех явлений между собой – и так далее? Это какое-то личное свойство человека.

Книга может распознаваться как «своя» или «не своя», нужная или не нужная, содержащая в себе необходимый витамин или лишенная его, или содержащая, но недостаточно, - именно по отсутствию или наличию в ней отзыву боли: если точка входа, портал отзывается болью на боль персонажа – значит, книга «твоя». Нет отзыва, глухота – книга «не нужна» (лично тебе).

Точка входа, болевая точка души – это очень личное, очень интимное. Люди об этом, как правило, не говорят. «Человек имеет право молчать о прочитанном», согласно правам читателя от Пеннака. Человек молчит обычно об этой боли. Если он о ней заговорил – это акт очень большого доверия, это голос отважного человека. В детстве я прочитала в какой-то книге по русской истории (может быть, даже у Валишевского) о принцессе Анне Леопольдовне (племяннице Анны Иоанновны). Анна Леопольдовна говорила о книгах, которые ей нравятся, и признавалась, что особливо ей нравится, когда в книге плененная принцесса говорит с благородною гордостию.

Это признание – признак мужественности читательницы. Она назвала свою болевую точку. Большинство из нас этого бы не сделали.

Можно ли читать и писать без боли? Думаю, да, ведь большинство именно так и делают. Но мне неинтересно, когда я не «внутри» книги. То есть интересно – но при этом я могу бросить в любой момент. Книгу, в которой я «живу», я бросить не могу, она уже в меня вросла, я уже часть нее, а она – часть меня. Здесь разница.

А так – да, можно писать как сторонний наблюдатель, как любопытный соглядатай. Почему бы и нет.

Но лично мой способ входить в текст – и тот, который читаю, и тот, который пишу, - это боль. Ее ни с чем не перепутаешь. Ее невозможно имитировать. Это единственный для меня способ создавать живых героев и сопереживать им.

Если бы не пример Анны Леопольдовны, то я в этом, наверное, не решилась бы признаться.