Записки из страны Нигде

О герое

02:00 / 12.06.2016

Время от времени в интернете появляется очередная литературная игра. Она напоминает «совместный пошив» на рукодельных сайтах (лично я периодически посещаю сайты по изготовлению текстильных кукол): «Сегодня мы рисуем нашей кукле глазки», «Сегодня мы учимся делать кукле пальчики»…

Приблизительно так же выглядят задания и этих литературных игр: «Сегодня мы придумываем, чем занимается по жизни наш герой», «Сегодня мы подбираем нашему герою лучшего друга и нескольких друзей второго плана»…

Оба «совместных пошива» роднит одно: это технология. Технологию действительно интереснее осваивать вместе. Это и вдохновляет, и позволяет найти друзей по общим интересам; есть с кем поговорить о процессе, есть кому похвалиться результатом.

Но если рукоделие всегда предполагает точное следование технологии, то в словесном творчестве это не работает.

Если вышивать крестиком не как положено, а с «творческим подходом», то получится попросту криво. Если рисовать кукле глазки не так, как давным-давно разработано художниками, а по собственному усмотрению, то кукла с большой долей вероятности получится страхолюдной.

В искусстве все обстоит ровно наоборот. Если писать в точности так, как разработано авторами писательских технологий, то на выходе будет кошмар. В искусстве технологии необходимы только для старта, а потом эту первую ступень нужно отбросить. Тащить с собой в свободный творческий космос весь этот балласт губительно.

Действительно – важно знать, кем работает главный герой и кто его друзья и враги. Но настоящая работа над образом начинается не с этого.

Имеет ли значение цвет кожи героя, цвет его глаз-волос, рост и вообще национальность? Естественно, имеет. Имя? Для меня – однозначно: имя часто влечет за собой образ. Часто, но не обязательно.

Зацепиться, в принципе, можно за любую мелочь: хочу написать про одноглазого человека (не пирата), случайно встретился на улице мужчина, похожий на Гитлера, - интересно, как он живет? – м-м-м… не поведать ли о сложных интригах в мире мерчендайзеров? А может, сделать героиней ту назойливую девицу, которая обзванивает незнакомых людей и врет им про акции в косметических и медицинских центрах? Интересно, как она живет и есть ли у нее кошка?

Но это чисто внешние зацепки, повод для мимолетного знакомства. С живым человеком мы будем общаться не потому, что он одноногая негритянка, а потому, что это близкий, интересный нам человек. То же самое происходит и с персонажем.

Внутренняя связь с героем не может быть установлена механистически (технологически).

Владение технологией не поможет автору даже подобрать черты характера, которые будто бы сделают данную личность привлекательной лично для него, автора. (Думаю, нет смысла говорить о том, что если персонаж не цепляет самого автора, то не зацепит он и читателя).

Я считаю, что причина провальности большинства современных книг – в том, что их авторы четко следуют технологиям. И здесь я не имею в виду элементарное понимание стилистики языка, это рабочий инструмент, не владеть которым постыдно, - я имею в виду именно технологии создания текста. Да, конечно, у сочинения обязательно должны быть вступление, завязка, развитие сюжета, кульминация и развязка. Но и это низовая часть. Когда технологии вторгаются в высшие сферы создания текста, когда они затрагивают личность героев, когда они вторгаются в их бытие, - вот тут-то и появляются те самые белые нитки, которые торчат столь вопиюще (надеюсь, вы заметили в моей последней метафоре стилистическую ошибку?), что искушенному читателю становится скучно.

Разумеется, писатель обязан знать низовые технологии. От синтаксиса и словоупотребления – до основных принципов композиции. Но на этом и все. Владея инструментом, автор остается один на один со своим воображаемым миром, где его прямая обязанность – свободно распоряжаться своими ресурсами. Понятно, что чем лучше мастер владеет инструментом, тем легче и виртуознее он импровизирует. Эта «как бы» импровизация на самом деле очень хорошо подготовлена многолетней ремесленной работой.

Такой учебной работой могут быть редактуры, кстати: когда «вгрызаешься» в чужой текст, отлично видишь не только стилистические ошибки, подлежащие исправлению (или, по крайней мере, обсуждению), но и собственно структуру, «как это сделано». Для меня такой школой стали многочисленные редакторские работы над переводами. Нужно ли говорить, что в девяностые годы все это было самодельным, очень непрофессиональным. Энтузиазма было много, мастерства мало. Но разгребая стилистические ошибки переводчиков, в том числе и мои собственные, я заодно изучала работу профессионального автора. Именно по этой причине в свою «библиографию», в самом конце, я включила некоторые редактуры: это та работа, которая оказала на меня определенное влияние. Я видела, как профессионал делает текст. Видела не глазами читателя, а как бы изнутри текста. Училась создавать потайные швы – прятать белые нитки.

Сейчас эти нитки прятать разучились. Или не считают нужным. Чем больше заметных стежков – тем «профессиональнее» автор: посмотрите, посмотрите, как владеет технологией! Все крючки расставил по местам, все необходимые элементы вставил в нужные эпизоды.

В глянцевом журнале дают советы барышням – как клеить мужчин: покажите ему, что он неотразим, скажите ему простой комплимент (да-да, мужчины любят комплименты! Похлопайте глазками: «Никто так не понимает меня, как ты»). Если девушка последует этим советам (а где гарантия, что бородатые существа с Марса не пролистали, сидя в туалете, тот же самый глянцевый журнал?) – она рискует влипнуть: фальшивка никому не интересна.

По мне так, это хуже, чем преступление, это – пошлость.

Как недопустима пошлость в длительных отношениях между людьми, так недопустима она и в тексте. Если текст рассчитывает на длительные отношения с читателем, конечно.

Главный герой книги – как и главный герой твоей жизни – появляется сразу весь. Для сближения с ним не нужно искать повода. «Душа сказала: это ОН».

Есть два способа подачи героя: развитие и раскрытие.

Раскрытие – это как детектив: шаг за шагом, действие за действием персонаж позволяет узнать себя. Это, кстати, довольно сложный прием, потому что автору необходимо держать в голове сразу всю информацию о герое, а читателю выдавать ее небольшими порциями, тщательно отбирая факты: желательно делать так, чтобы сегодняшнее поведение героя как будто опровергало все то, что читателю позволено было о нем узнать в предыдущей главе. И только ближе к финалу все детали должны сложиться в общую картину.

Можно, кстати, вовлечь в эту игру читателя: дать читателю знать о герое все, но держать в неведении важного для героя персонажа (обычно – героиню). Один из лучших примеров: отношения Арабеллы и Питера Блада. Арабелла довольно долго считала его просто «вором и пиратом», но потом он все-таки ее разубедил! А читатель, конечно, сразу был в курсе, что Питер Блад – хороший.

Развитие героя, как ни странно, прием более простой. Берешь персонажа в точке «А», проводишь его через жизненный опыт – и в точке «Б» это уже другой человек: что-то осознал, от чего-то отказался, какие-то вещи делать научился. Пример – один из самых «воспитательных» романов Диккенса, «Мартин Чезлвит». Получив убийственный американский опыт, Мартин становится хорошим парнем. Точнее, высвобождает того хорошего парня, который всегда жил внутри него.

Но на самом деле и это разделение – на раскрытие и развитие – механистично и условно, как и любая технология. В естественном тексте (не слепленном в результате «совместного пошива») развитие и раскрытие сочетаются. Раскрывая какие-то обстоятельства своей жизни и черты своего характера, герой одновременно с тем и меняется.

Я считаю, что текст интересен в том случае, если внутри него постоянно происходит движение. Меняется герой. Меняются знания героев друг о друге. Меняются знания читателя о героях. Меняется знание героя о самом себе. Как создавать эти спецэффекты – ни одна технология не объяснит.

Потому что в центре вселенной – Автор. Это Автору интересно – что еще скрывает главный герой, как еще он может измениться, в чем еще он может проявить себя.

Я расскажу о персонажах, которые занимают лично меня.

На самом деле у меня есть основная тема, вокруг которой обычно и выстраиваются все мои произведения.

Как-то один литератор, который считает, будто хорошо разбирается в моем творчестве, с авторитетным видом объявил, что, мол, главная тема всех сочинений Хаецкой – это любовь. Даже так: ЛЮБОВЬ. Но это совершенно ошибочное мнение, основанное на личных предпочтениях данного литератора и на его сверхспособности вычитывать из чужих текстов то, чего там нет.

То есть любовь, конечно, в моих книгах присутствует, как без этого. И когда соседи, например, спрашивают меня – мол, про что же ты пишешь, соседка? (а я живу на одном месте больше полувека и среди моих соседей есть бабушки, которые помнят, как меня принесли из роддома) – я отвечаю: «Да про любовь».

Но одно дело – соседки, а другое дело – литератор, да еще, в отличие от соседей, читавший мои книги, - ему бы стоило лучше разбираться в том, что конкретно он прочитал.

Главная тема всех моих произведений – свобода и крайне сложные отношения человека с этим феноменом.

Если персонажа занимает вопрос «что такое свобода и что мне с ней делать» - то этот персонаж мне интересен.

То есть я исхожу не из профессии героя, даже не из его характера, а из того, насколько он поглощен той же мыслью, что и я. У нас с ним общая идея.

В принципе, если книга не о свободе – то мне не интересно ее писать.

Мысль эта появилась у меня очень давно, классе в шестом, когда я прочитала в романе «Спартак» странное название главы: «Что Спартак делал со своей свободой». До этого я была уверена в том, что свобода есть естественное состояние человека, есть нечто, что ему присуще от рождения. Внезапно авторитетный для меня человек, автор захватывающего романа, зачитанного в те годы до дыр, роняет фразу, из которой следует, что свобода – это такая штука, которая может быть, которой может не быть, и с которой, коль скоро она есть, приходится что-то делать.

То есть, иными словами, она существует вне человека.

Достаточно много – и достаточно простодушно – рассуждает на эту тему Хелот из Лангедока, мой первый герой.

Потом-то я набралась ремесленных навыков, овладела технологиями и научилась говорить о важнейшей для меня теме не в лоб, а обиняками. Но если присмотреться – все мои герои так или иначе что-то делают со своей свободой.

Свобода предполагает ответственность. Простая фраза, но сколько же за ней скрывается страданий. Свобода предполагает, например, необходимость (или возможность) постоянно делать выбор. И этот выбор может быть мучительным. От постоянных выборов человек устает. И это может быть несущественный выбор – какую из ста сортов зубных паст купить, какой обед нынче приготовить, - а может быть выбор жить или не жить животному или человеку, жить или не жить тебе самому.

Иногда в фильмах и романах герою обвиняющее говорят: ты, мол, хорошо устроился – тебе приказывают, ты стреляешь; нет чтобы мозги включить – и так далее. А вы пробовали жить по приказу? Когда ничего не надо выбирать? Когда встали утром, вам выдали задание – и вперед? Вечером отчитался – сделал так и так. Если что-то не получилось, ну, выговор влепят. Ругают – не оправдываешься, только моргаешь. Такое состояние дает невероятную внутреннюю свободу. Эта внешняя несвобода – отдых от постоянных выборов и душевное пространство для мыслей, чувств и впечатлений.

В чем разница между этой несвободой и личной несвободой раба?

В том, что несвобода в армии или монастыре – результат твоего личного свободного выбора. Раб свою несвободу не выбирает и не может от нее избавиться. И такая несвобода – однозначное зло: человек должен иметь возможность распоряжаться своей свободой, делать с ней что-то, вплоть до того, чтобы отдать ее кому-то.

Был еще один автор, который оказал на меня большое влияние в вопросе «Что такое свобода и что с ней делать». Это, простите, Владимир Ильич Ленин. Мы проходили его статью о партийности печати, и там была очень простая мысль о том, что человек свободно приходит в некую партию и свободно отдает этой партии свои таланты и умения. И потом уже подчиняется партийной дисциплине и пишет то, что нужно партии. То есть в основе «несвободы партийности» лежит свободный выбор, сделанный человеком однажды.

Возьмем, например, многими (в том числе и мной) нежно любимого Питера Блада. Кажется, этот человек постоянно делает выборы: захватить корабль испанцев, спасти девушку, стрелять так или стрелять эдак. Но его внутренний стержень, секрет его железной воли – в том, что он очень давно лишил себя возможности делать окончательный выбор, то есть решать, жить или не жить человеку. Став врачом, он сознательно отрезал себе эти пути. Помогать или не помогать раненому мятежнику? Помогать или не помогать избитому рабу? Без вопросов – и невзирая на последствия. Избавленный от рефлексии по этим поводам, он получил очень большую свободу действий во всем остальном.

Третья мысль касательно свободы принадлежит, опять же извините, инквизиторам – авторам книги «Молот ведьм». Они приводят там цитату из кого-то авторитетного: «Злые поступки совершаются добровольно». То есть злые поступки – результат свободного выбора человека.

Иначе говоря, свобода может быть злом и благом, свобода может быть мучительной, человек к ней стремится – и вместе с тем то и дело от нее избавляется.

А ведь она – величайший из даров Божьих. Свободой не обладают ангелы и демоны, только человек. Собственно, этим человек и интересен.

И вот вместе с моим героем мы и исследуем этот важнейший феномен. Это к вопросу о том – как я выбираю героя. Нам с героем кровно важно и интересно одно и то же.

Какого я выбираю героя.

Здесь вариантов множество, но в общем и целом мне интересны люди масштабные. Масштабность не обязательно предполагает, что мой любимый типаж героя – король. Масштабность – это особое отношение к миру, к своему делу, к людям и себе.

Участвуя в опросах «как повлияла школа на ваше отношение к классической литературе?» я обычно отвечаю: «Никак – не отвратила и не приохотила; я всегда любила классическую литературу и всегда относилась к ней пристрастно, то есть ссорилась с Базаровым как с живым человеком и всегда готова вписаться за Печорина…»

Но это не вполне так. Школьный курс литературы отвратил меня от темы «маленького человека». В жизни, наверное, все не так, но читать и писать мне интересно про людей масштабных. Такие люди не мелочны. Не способны навсегда порвать отношения из-за недопонимания, потерянной реликвии, неловкого слова, подставы, случайного поцелуя. Сплошь и рядом в современной литературе вижу ситуации, когда вся «драма» персонажей выстроена вокруг недопонимания. В жизни так, наверное, бывает, но читать про это – увольте. Люди, поссорившиеся из-за «гусака», заслуживают только финального «скучно на этом свете, господа».

Я читаю не для того, чтобы мне было скучно. И пишу тоже не ради этого.

Масштабный человек вообще живет и действует «о другом». У него имеется некий глобальный внутренний сюжет. Другой персонаж запросто может сознаться ему в том, что да, он его предал, сделал то-то и то-то, выкрал секретные документы, - что теперь делать? – и масштабный герой ему скажет: ты, конечно, свинья, но это не имеет сейчас значения, а делать нам теперь нужно вот что, и срочно… Это даже не способность прощать, это просто способность жить мимо разных мелочей, слабостей, глупости. Масштабного персонажа практически невозможно шантажировать. Чем? «Вот фото, как вы целуете секретаршу». Ну смешно же… А некоторые всерьез страдают и бегают с чемоданом, в котором лежат доллары для шантажиста. Мне такие персонажи неинтересны, более того – я в них не верю.

Мне интересно также наблюдать за героями, которых невозможно сломать. За их раскрытием и за их развитием. Здесь парадоксально, по моим наблюдениям, вот что: цельная личность ломается, а «дребезжащая», изначально раздерганная – нет. Причем эта «цельность – не цельность» не воспитывается в человеке, она как будто задана изначально. К масштабности это не имеет отношения, это принципиально другие признаки личности.

Раздерганный, не цельный, в чем-то даже не полноценный герой отлично знает о себе, что он не идеален. Он хорошо себя изучил. Для него провал на экзамене – не катастрофа. Если ему нанесли удар, например, оклеветали перед родителями, убили возлюбленную, - у него всегда остается что-то еще, какой-то еще фрагмент личности, этим ударом не затронутый. Понятно, что по цельной личности лупить удобнее: убили любовницу – и готово, «цельнокройный» герой треснул и закончился, превратился в злодея или вообще умер. Личность неполноценная живуча. Она более склонна к самоанализу. Она хорошо себя сознает. Своим знанием щедро делится с читателем. Герой не обязан быть хорошим весь, с головы до ног.

В условиях, когда в литературе господствовал соцреализм и конфликты сводились к борьбе между хорошим и очень хорошим, имелось даже своего рода указание: делать положительных героев чуть-чуть менее положительными. Придавать им хоть какой-то недостаток. В восьмидесятые этим «хоть каким-то недостатком» зачастую становилась привычка персонажа курить «Беломор». На большее фантазии писателей эпохи застоя уже не хватало. «В Багдаде» все было слишком уж спокойно…

Но на самом деле совет здравый. У героев должны быть недостатки. И это не обязательно «Беломор». Например, любимый многими барышнями Юджин из «Нашего общего друга» (Диккенс) – эгоист и эпатажник… Причем его женитьба на Лиззи, девушке из простонародья, вовсе не избавляет его от этих черт характера, если вдуматься. Но, оказывается, при наличии ума, самоанализа, понимания себя и умения сдерживать свои негативные порывы, человек вполне может быть достаточно хорошим для счастья.

То есть для счастья не обязательно быть цельным и сияющим, как принцы детских сказок.

Подытоживая, могу сказать: мне интересны герои, которых интересует та же глобальная тема, что и меня, - тема свободы. Мне интересны личности масштабные, не разменивающиеся на мелочи. Такая личность легко прощает, легко дает страждущему «дражайший пятак» и, в общем, не издевается над людьми. Как говорил вампир Ангел, «я ел людей, но не унижал их». (Как-то так он выразился.) Мне интересно смотреть, как герой раскрывается и как он при этом меняется. Мне интересны люди, способные не ломаться. Мне интересно видеть, как человек создает себя и окружающих счастливыми, пользуясь тем ограниченным ресурсом, который у него имеется (заменяет рассудительностью природную доброту, которой у него нет, например).

Позволяют ли технологии «совместного пошива» все это создать?

Нет, не позволяют. Технологии начинают не с того: кем работает герой, какого цвета его кожа, кто его друзья, каких женщин он предпочитает. Все это важно, но не о том. Настоящее начало связи героя и автора, как и в любовных отношениях, - в искре. Искра непредсказуема, неуправляема. «Пикап» здесь не работает, это другой мир. Вот как порох взрывается далеко не во всех измерениях в мире Эмбера.

Я еще раз хочу подчеркнуть: владеть технологией необходимо, и владеть ею следует хорошо - но только для того, чтобы иметь возможность выразить в тексте свою собственную мысль, любую мысль - и так, как это присуще только тебе. Здесь никто тебе не помощник. Здесь ты абсолютно свободен. То есть одинок – и мне хочется сказать, «яростен». Лед и пламя, короче. И никого, кто бы помог.

Это немного страшно, очень весело и здорово захватывает. Поэтому, собственно, мы этим и занимаемся.