00:00 / 28.02.2018
«Первый встречный» - чрезвычайно важный фольклорный персонаж, широко распространенный по всему индоевропейскому миру, древний и живучий. Он, несомненно, связан с днем святого Валентина и, опять же, «заведует» вовсе не плодородием земли и не чадородием супруги. Его «задача» совсем другая: помочь молодым людям найти друг друга и вступить в брак, в худшем случае на одну ночь, в лучшем – на всю жизнь.
Как знаем, именно тот, кого девушка встретит первым, когда выйдет за порог родительского дома, и должен стать ее суженым. В сказках это, как правило, переодетый принц: в обличии нищего, иногда даже старика, он выходит навстречу принцессе. Клятва «выйти за первого встречного» уже дана и отказаться невозможно – бедняжка принцесса, вся в слезах, выходит замуж за совершенно неподходящего человека. (В наиболее экстремальных вариантах сказки это даже не человек, а чудовище, правда, владеющее человеческой речью).
Потом, правда, выясняется, что ее первый встречный – молод, красив, знатен, богат, и история заканчивается ко всеобщему удовольствию.
До нас дошла созданная на похожий сюжет комедия Менандра «Третейский суд». Менандр был древнегреческим драматургом (342-292 годы до н.э.). В его творчестве появляются черты, которые впоследствии перейдут и в комедию нового времени: внимание к частной жизни человека, интерес к низшим сословиям, большая роль слуг (рабов) и – что для античного мира было вообще неслыханным – на сцене появляется, в качестве достаточно активного персонажа, свободная молодая девушка. Рабыня на сцене – еще куда ни шло, но женщина «с положением в обществе» как персонаж – это было поистине новшеством.
«Третейский суд» рассказывает историю молодого афинянина Харисия, который недавно взял в жены Памфилу. А та, спустя пять месяцев, внезапно родила ребенка – мальчика. Малыша ей пришлось подкинуть, однако скрыть позор не удалось – Харисий обо всем узнал от своего пронырливого раба Онисима. Тяжело переживая добрачную измену жены, молодой супруг ищет забвения в компании друзей, короче говоря – пьянствует в обществе арфистки. Арфистка как женщина доступная – персонаж вполне допустимый на сцене, но образ Памфилы с ее личной драмой действительно воспринимался как смелое новшество.
Что же произошло с Памфилой? Еще до замужества она побывала на празднике вместе с другими девушками и там вступила в связь с неизвестным юношей. Он оставил ей кольцо, после чего благополучно забыл о происшествии.
Подкидыша Памфилы забрала к себе та самая арфистка, а узнать о том, кто же был случайный отец ребенка, помогло кольцо. Естественно, этим отцом оказался сам Харисий, и таким образом случайная и кратковременная связь юноши и девушки, произошедшая на празднике, закончилась для молодой семьи более чем благополучно.
В шестнадцатом веке в сюжете дня святого Валентина сохранялся элемент анонимности партнера – по-прежнему обыгрывалась фольклорная тема «первого встречного».
«Первый встречный» в Валентинов день – это особенный человек, участник игры, подчас весьма рискованной – естественно, рискованной в первую очередь для девушки.
Потеряв рассудок, Офелия в «Гамлете» распевает отрывки из разных песен, и в том числе – про Валентинов день:
Ведь завтра Валентинов день;
Уж с первым я лучом,
Чтоб Валентиной быть твоей,
Ждать буду под окном.
Поднялся он, оделся он,
Дверь отперта была;
С ним дева в дом вошла тайком,
Но девой не ушла.
(перевод К.Р.)
Если начать размышлять, почему безумная Офелия выбрала именно эту песенку, наряду с прочими, также больше похожими на оплакивание возлюбленного, нежели отца («Где же милый твой, девица?», «В цветах он весь лежал, но в землю плач подруги нежной его не провожал», «Меня сгубил ты, а сулил назвать своей женой»…) – то можно зайти слишком далеко. В данном случае нас в основном интересует – как во времена Шекспира воспринимали Валентинов день. А в день святого Валентина, т.е. 14 февраля, первая девушка, встретившаяся юноше, становилась его «Валентиной» - нареченной.
Если искать здесь аналогов в римских, дохристианских обрядах, то ближе всего будет ритуальная формула, произносимая как клятва во время заключения брака: «Где будешь ты, Гай, там буду и я, Гайя».
«Я буду твой Валентиной, Валентин», - говорит девушка во время такой игры. Бог знает, какой смысл вкладывается в эти слова, - быть может, какая-то попытка «освятить» внебрачную связь?
Практически любой римский брак, кроме довольно редкого священного брака, мог быть расторгнут. По христианским понятиям дело немыслимое – во времена Шекспира браки уже не расторгались, разве что это делал король Генрих VIII, да и то ему пришлось ради этого пойти на серьезный конфликт с папой Римским. А вот в Древнем Риме развод был делом достаточно обычным.
Поэтому и «Валентин» с «Валентиной», возможно, «заключали брак» - временный, на одну ночь, а потом расходились.
Как такое возможно в христианской Европе? Самое простое объяснение заключается в том, что пространство праздника – это пространство сакральное (священное), иначе говоря, изъятое из обычного хода событий. Это как бы параллельный мир, другая вселенная с другими правилами, куда люди допускаются на определенное время и где действуют совершенно другие правила и законы. В обычной жизни, например, ни один человек не будет переодеваться козлом, целоваться на улице с незнакомкой или бегать с хлыстом за полураздетыми дамами. И наоборот – абсолютно трезвый человек в «офисном костюме» посреди всеобщего празднования, скажем, в честь Диониса будет выглядеть по меньшей мере дико.
Входя в праздник, человек входит в иной мир. Там, в ином мире, он должен, в идеале, немного измениться, получить от божества некие дары, после чего вернуться в обычное состояние и в привычную жизнь.
«Засада» же заключается в том, что женщина, отдаваясь стихии разгульного праздника, может «вынести» из сакрального мира в реальный вполне ощутимые материальные последствия в виде ребенка. Что, собственно, и произошло с Памфилой.
В смягченном виде эта же традиция «первого встречного» сохранялась очень долго. Впоследствии уже не было никакого физического контакта со случайным человеком, встреченным в особый, праздничный, вынесенный за пределы обыденного, день: от прохожего требовалось только его имя.
Именно эта ситуация представлена Пушкиным в «Евгении Онегине».
Гадание Татьяны приходится на Святки, а не на день Святого Валентина, - на Руси этот день, очевидно, не был известен. Но мы видим, что все те же поиски «первого встречного» занимают мысли девушки:
Чу... снег хрустит... прохожий; дева
К нему на цыпочках летит,
И голосок ее звучит
Нежней свирельного напева:
Как ваше имя? Смотрит он
И отвечает: Агафон.
«Таким образом узнают имя будущего жениха», - объясняет автор. Вопрос Татьяны – «Как ваше имя?» - это обрядовая формула, такая же, как и согласие стать «Валентиной».
Но почему гадание Татьяны считается неудачным – и предвещает неудачную любовь? Разгадка, очевидно, кроется в имени прохожего – «Агафон».
А что, собственно, не так с «Агафоном»? Сейчас, когда в школьном классе можно встретить и Меланью, и Тимофея – разве что до Сысоя и Акакия пока что не дошло, - чем может современного школьника удивить «Агафон»? («Онегина» мы впервые читаем в школе – помню, и у нас история с гаданием Татьяны вызывала недоумение, хотя в классе были сплошь Саши да Андрюши).
Пушкин вообще затейник – то притворно извиняется, что дал героине своего романа простонародное имя «Татьяна», то теперь вот «Агафон» должен насторожить читателя и сообщить ему нечто важное...
Как известно, в художественном произведении не бывает неговорящих имен. «Агафон» - имя более чем простонародное, оно, по тем временам, - грубое, «низкое». Пушкин сам это подчеркивает в другом комментарии: «Сладкозвучнейшие греческие имена, каковы, например: Агафон, Филат, Федора, Фекла и проч., употребляются у нас только между простолюдинами».
То есть в ответ на романтические мечтания Татьяны о суженом, о женихе, которого пошлет ей случай, небо, судьба, звучит имя совершенно простонародное, невозможное. Невероятно, чтобы такая девушка, как Татьяна Ларина, могла влюбиться в «Агафона», тем более признать в нем нареченного. Иными словами, встреча с беднягой Агафоном, которого барышня определенно сбила с толку своей выходкой, - это «несбывшееся», «неслучившееся».
Говоря еще короче, «Агафон» — это персонификация обманутого ожидания. Вот что «не так» с Агафоном. Первый встречный далеко не всегда оказывается переодетым принцем…
Словарь Брокгауза-Ефрона (конец XIX века) позволяет проследить дальнейшую эволюцию праздника:
«Накануне дня, посвященного святому Валентину, собирались молодые люди и клали в урну соответственное их числу количество билетиков с обозначенными на них именами молодых девушек; потом каждый вынимал один такой билетик. Девушка, имя которой доставалось таким образом молодому человеку, становилась на предстоящий год его «Валентиной», так же, как и он ее «Валентином», что влекло за собой между молодыми людьми на целый год отношения вроде тех, какие, по описаниям средневековых романов, существовали между рыцарем и его дамой сердца».
На самом деле в средневековых романах практически не звучат темы, обычные для дня святого Валентина.
У трубадуров не найдется ни одного произведения, которое соответствовало бы валентиновской тематике. Дама по преимуществу воспевается не как милый, прекрасный тюремщик, а как прекрасный сюзерен, властелин. Она не держит в плену, она повелевает, побуждает к действию и даже может отправить за море, в крестовый поход. Трубадуры играют с понятием власти, а не с понятием тюремного заключения, с «активом», а не «пассивом». Нет тематики святого Валентина и в типично трубадурском сюжете «любви издалека» - любви к даме, которую рыцарь никогда не видел и полюбил «по одним лишь добрым слухам о ней»: персонажи праздника святого Валентина любят здоровой, плотской любовью, им необходимо встречаться, касаться друг друга.