Записки из страны Нигде

Попаданцы недавнего прошлого (2): а как говорить-то?

03:00 / 16.08.2016

С моей точки зрения главная проблема бытования попаданца - это язык. Лексика, интонационный рисунок, способ подачи мысли. Если мы пишем/снимаем кино про давнюю эпоху, о которой уже никто ничего толком не помнит, - то прокатит почти что угодно, реконструировать все "гой еси" не обязательно. Караул начинается, когда мы обращаемся к эпохе недавней, к эпохе, которую еще не забыли...

Иными словами, если мы собрались снимать фильм, скажем, о семидесятых годах, то начинать нужно с речи. Кто выдрессирует нынешних актеров говорить так, как говорили в те годы? Где найти живых носителей – нет, не древнерусской речи, не давно умершего готского языка, - а самого обычного ленинградского выговора семидесятых? Разве что поискать еврейскую бабушку – учительницу русского языка и литературы, которая давно живет в Нью-Йорке? Потому что окрест нас много людей, заставших семидесятые во вполне сознательном возрасте, - но кто из этих живых свидетелей сохранил ту самую речь? Моя соседка, которой девяносто девять и которая сохранила здравый ум, трезвую память и отчетливое произношение, - кстати, преподавательница русского языка и литературы, - она говорит так же, как я: «грит», «чек», «че». Потому что она живая и живет в изменяющемся мире.

Это самый простой пример. А сколько их еще! Фильмы о той эпохе, снятые сейчас, вызывают неприятие, разочарование. Так не одевались, так не ходили, так не говорили, такого в быту не было. Ладно там, можно еще вспомнить, например, что мужчина в шортах в городе – нонсенс, что неприличным считалось женщине в городе обнажать плечи (сарафан – одежда для дачи), что не завязывали вокруг бедер кофту или свитер (в городе считалось слишком развязным), что женщина в городе на ходу не курила – чтобы покурить, женщина всегда находила скамейку, на худой конец подворотню. Ну и не целовались на улицах. Зато почитать книжку, сидя на скамейке в парке, было невозможно: романтичная девушка с книжкой на коленях воспринималась как сигнал – с ней нужно познакомиться и куда-нибудь пригласить.

Это лично мои наблюдения и воспоминания, с трудом изъятые из памяти. Возможно, у кого-то есть другие.

Сейчас на улицах запросто целуются, а если девушка в парке читает книжку – значит, она просто читает книжку и мешать ей – дурной тон.

Путешествие в недавнее прошлое оказывается ловушкой. Кажется – все просто. Напряги память – и вперед. Но паровозик не едет, потому что на самом деле ты сам – тоже человек другой эпохи и помнишь не больше, чем твой сын, которому ты что-то рассказывал(а) о тех временах.

Я написала несколько вещей на эту тему.

Во-первых, это «Дочь Адольфа», которая представляет девяностые эпохой сплошной авантюры. Здесь был взят взгляд немного отстраненный – так можно было писать и о Чикаго «сухого закона». Гораздо больше трудностей вызвал «Анахрон». Это был, собственно, первый раз, когда я столкнулась с практической невозможностью путешествия в недавнее прошлое. Помню один момент в своей жизни, когда кругом бушевали перестройка, гласность и новое мЫшление, я шла по Невскому и мысленно обращалась к своему отцу, умершему в 1976 году: «Папа, ты представляешь, как все изменилось?» - и думала о том, как воспринял бы этот мир мой отец, ушедший из жизни в благополучные времена брежневского застоя. Сильным ли стал бы для него шок. В «Анахроне» есть эпизод, когда герой из 1995 года попадает в начало восьмидесятых. Мы с моим соавтором, В.М.Беньковским, в начале восьмидесятых были уже достаточно взрослыми людьми и, как нам представлялось, все прекрасно помнили. Так что написать эпизод – это раз плюнуть. Сейчас напряжем память, вытащим из нее недавние события, впечатления молодости – и… И ничего. Пустота. Начали сочинять – текст пошел насквозь фальшивый. Мы смотрели друг на друга как на инопланетян. Типа: «Ты с какой планеты, чел? Мы же, вроде как, с тобой оба земляне, че?» Нет, ничто не помогало. Вспоминали, закрывали глаза, перебирали какие-то юношеские истории – внутри, в душе, ничто не отзывается. Полный ноль. «Мы же ходили в «Сайгон»? О чем там говорили, какие там были люди? Помнишь такого-то, а такого-то?» - Такого-то помнили, но о чем говорили – напрочь вылетело из головы, и саму атмосферу воспроизвести не получалось. Наконец я прибегла к последнему средству. В юношеские годы я вела дневник. Училась писать – «ни дня без строчки». Записывала дословно длиннейшие разговоры, которые нарочно запоминала. Описывала внешность людей, их манеру держаться. Я считала, что такое наблюдение и метод овладения словом помогут мне впоследствии стать писателем.

Насчет того, насколько мне это помогло, - не могу уверенно сказать, - но наличие почти фотографической записи спасло «Анахрон». Мы перечитали вслух страницы, написанные мной в 1982 году, и все вернулось. Ну – как вернулось? На самом деле мы это читали приблизительно с таким же ощущением, как книгу Давида Ливингстона «Путешествие по Африке». Познавательно, содержательно, много деталей, которые не придумаешь… но уже не о нас.