Записки из страны Нигде

Рукописные книги

00:00 / 18.04.2018

Когда-то так давно, что и вспомнить странно, сидела я за своей пишущей машинкой «Эрика» и лихорадочно перепечатывала «Трудно быть богом». Книгу дали мне всего на три дня, а она должна была находиться в доме. Чтобы я могла перечитать ее в любой момент. Я разобрала общую тетрадь по листам, пронумеровала их и печатала таким образом, чтобы потом обратно сшить тетрадь – и получилась бы книга.

«Средневековье какое-то, - ворчали мои домашние. – Скоро от руки фолианты переписывать начнет».

Ну а что? Еще раньше, когда у меня не было пишущей машинки, я так и делала. От руки была переписана повесть Яна Грабовского «Тузик, Рыжий и гости» (про собак). И я долго потом помнила ее почти наизусть.

А еще были мои собственные сочинения. Не помню, почему до какого-то момента так называемая «общая тетрадь» - толстая, в клеенчатой обложке, - была для меня предметом роскоши. Видимо, в семье было принято считать, что покупаются только необходимые вещи. Зачем шестикласснице общая тетрадь? Все задания у нас писались в обычных тонких тетрадках.

Зачем? Она такая… толстая. Она же на ощупь как настоящая книга. В конце концов мне купили одну, в желтой обложке. На эту обложку я перевела драгоценную переводную картинку с цветком. И начала писать.

Я писала умопомрачительную повесть про шестнадцатилетнюю (то есть совершенно взрослую) девушку по прозвищу Шиповник. Все имена в повести были выдуманные, и я их сейчас не помню. Повесть, к счастью, не сохранилась. Девушка Шиповник была отважной, независимой, отлично ездила верхом, стреляла из лука и пистолета, бегала как летала, ничего на свете не боялась, - короче, представляла собой мой точный портрет. Именно такой я собиралась стать. И уж если ездить верхом, то на необузданном диком мустанге и непременно без седла. Ведь мустанг будет ощущать мою дикую необузданную душу и понимать каждое мое движение. А всех остальных он будет сбрасывать и топтать копытами.

Позднее я видела разные образцы самиздата, чаще всего – слепые перепечатки унылой диссидентской литературы. Попадались и полузапрещенные стихи Цветаевой, и просто тексты, которые было трудно достать – например, «Мастер и Маргарита». Видела целую библиотеку перепечатанных и переплетенных фантастических текстов, вроде Эндрю Нортон или Айзека Азимова. Переводы были самопальные, перепечатки – в меру сил и умений. Позднее все это было издано, отредактировано и переиздано, переведено заново и издано уже без опечаток. Как, в общем, и все остальное.

Однако в общем потоке самодельных книг эти – не самые интересные.

Самые интересные – авторские, существующие в единичном экземпляре.

Я уж думал, что никогда больше такого не увижу, но поездка на Камчатку буквально вернула меня в прошлое.

Впечатление такое, что традиция рукописных книг там и не прекращалась.

В школе номер 30 города Петропавловска-Камчатского мне показали выставку рукописных самодельных книжек, созданных учениками. Причем не одного поколения. Да, там это идет от преподавателей, от библиотекаря, по чьей инициативе проходят такие выставки. Но дети ведь пишут сами. Кто-то - откровенный плагиат, многие рассказывают о домашних питомцах, в основном о кошках. Более интересный пласт такой литературы – описание случаев из жизни класса, как реальных, так и полуфанастических или полностью фантастических. Одноклассники и учителя наделяются какими-то особыми свойствами (или выделяется и утрируется какая-то черта характера – обычно это юмор, понятный только своим) и помещаются в странные обстоятельства, например, во время турпохода с классом приземляется летающая тарелка. Далее идут приключения и развязка или открытый финал.

Некоторые авторы иллюстрируют свою книгу сами, другие помещают фотографии или просят о картинках кого-то из умеющих рисовать. В основном такие книжки-рассказы написаны от руки. Сноски могут представлять собой открывающиеся «окошки». Иногда тексты распечатаны на принтере, но это гораздо реже встречается.

Я хочу заострить внимание на этом феномене. Эти ребята живут в интернетный век. Компьютеры есть у всех. Добраться до принтера и распечатать десять страниц – не проблема. Тем не менее они предпочитают писать сами, красивым почерком, иногда почти печатным, подклеивать картинки или интерактивные сноски. Создание книги – это рукоделие.

В школе хранится такая самодельная (отпечатанная на машинке) книжка одного из учеников, который теперь стал настоящим писателем и публикуется в Москве. И, кстати, это хороший писатель.

Но вернусь к рукописным рассказам.

Совершенно в другом месте, в офисе туристического бюро Петропавловска, в холле есть маленькая выставочка, посвященная развитию туризма в крае. В частности, среди дневников туристических экспедиций, полевых сумок, компасов и прочих артефактов, там хранятся рукописные рассказы зачинателя детского туризма. Шестидесятые годы. Этот выдающийся педагог не только водил детей в походы, но и сочинял для них истории, которые записывал и иллюстрировал сам. Некоторые из них можно посмотреть и сейчас.

Меня поразила непрерывность этой традиции и какая-то ее поразительная уютность. Уютная фундаментальность, если угодно.

О том же со мной говорили в библиотеке села Мильково. Это большое село и там очень интересная библиотека, где, помимо прочего, ведется краеведческая работа. Энтузиасты не только собирают сведения о семьях, которые с восемнадцатого века живут на Камчатке, но и создают по материалам своих исследований рукописные книги. И это уже не дети с их фантазиями и не педагог, который хотел увлечь ребят приключениями, - это взрослые люди, у которых есть и семьи, и работа, и времени не так много. Тем не менее рукописные книги пишутся. Некоторые уже изданы, другие так и остаются в единственном экземпляре.

Почему-то именно такой подход оставляет ощущение огромной ценности письменного слова и книги как артефакта. Большие тиражи – это хорошо, это гарантия того, что рукопись не сгорит, - но тетрадка, исписанная детским почерком, но существующая в одном-двух экземплярах книжка-раскладушка, начертанная карандашом, но альбом, где расписана жизнь семьи на протяжении двух столетий… это нечто бесценное само по себе.

Может быть, и наши большие тиражи давно утратили бы смысл и окончательно обесценились, если бы не эта «черепаха», на которой до сих пор, как выяснилось, стоит все книжное дело.