Записки из страны Нигде

Человек не остров

03:00 / 20.03.2017

Время от времени приходится слышать странную фразу: «Этот человек как будто не из нашего времени» или «Его (ее) дом был как островок дореволюционной России посреди современного Ленинграда».

Возможно ли такое? Или действительно ли человек может быть островом? С ранних лет я слышу обратное – «человек не остров»…

При всей любви к попаданцам, не могу признавать в реале каких-то людей «пришельцами из другого времени» - только на том основании, что они своим образом мыслей или поведения как бы идут поперек общей тенденции.

Все ходят на демонстрации и размахивают красными флажками, а они при свете одинокой свечи перечитывают стихи Ахматовой. Все торгуют на рынке самодельно пошитыми «кооперативными» штанами, а они безвозмездно, то есть даром, переводят на английский язык книгу «Золото партии». Все ругаются плохими словами, а они нет. Все хотят уехать жить в Нью-Йорк, а они любят Малую Вишеру. Или наоборот, все любят Малую Вишеру, а они душой рвутся в Нью-Йорк. (Тут различно).

Но все эти «не как все» - они ведь тоже находятся внутри своего времени. Человек физически не может жить в каком-то другом времени. Если нас поместили здесь и сейчас, в данное время-пространство, значит, мы здесь и сейчас, в этом континууме, и ни в каком другом.

Внутри себя, для души, можно играть в попаданца, кто ж запретит. «На самом деле я эльф», «На самом деле я из дореволюционной России, только не из книжек Успенского и Помяловского, а из книжек Чарской и Шмелева, плизззз». Но ведь и маргиналы, и обитатели котёлки, которые работают на неквалифицированной работе исключительно для того, чтобы не принадлежать ненавистной советской системе и иметь возможность творить в русле андерграунда, - даже они, сугубые маргиналы, на самом деле принадлежат своей эпохе. Своей, а не чужой.

Эпоха – как манускрипт. В ней присутствует основной текст, который составляет ее содержимое; но имеются также маргиналии на полях, и их тоже изучают, и даже более серьезные и вдумчивые академики, нежели исследователи основного текста. Основной-то издают и переиздают, его любой прочитать может, и переводы есть, и публикации в «Библиотеке всемирной литературы». А вот к маргиналиям допускаются лишь избранные. Да, и еще в тексте имеются иллюстрации, а еще можно изучать качество материала, на котором он написан… И все это – эпоха в целом.

Маргиналии многое позволяют понять об эпохе. Возможно, даже больше, чем основной текст (который может быть переписан из более раннего источника).

Более того, мне представляется, что если человека, который позиционирует себя как «пришельца из другого времени», перенести в то самое «другое время», для него якобы родное, - то он там потеряется окончательно.

И в дореволюционной России ругались дурными словами и пили до посинения, и там, в «России, которую мы потеряли», помимо березок и народа-богоносца, было немало «свинцовых мерзостей бытия». И там светлые, чистые люди казались «не от мира сего».

Нам не вырваться из своего времени. По-моему, следует принять этот более чем очевидный факт.

В худлите данный факт довольно ярко проявляется в книгах о прошлом. Почему-то никто не возражает, когда о Вальтере Скотте пишут в учебниках: мол, он был первым (новатором в этом отношении), кто начал писать об исторических событиях так, словно говорил о своих современниках, да еще и со злободневным подтекстом. Не уверена сейчас, что именно Вальтер Скотт положил начало этой тенденции. Но мы в наши четырнадцать не полюбили бы Айвенго так сильно, если бы не ощущали в нем фигуру прежде всего романтическую. Романтизм (как стиль) наиболее отвечает душевным потребностям юного читателя. Это же касается и пиратов, и индейцев, и Робин Гуда. Робин Гуд Гершензона – революционер и стихийный коммунист-романтик, Спартак Джованьоли – карбонарий и по стилю своих отношений к людям и миру близок не другим персонажам «античных романов», а, скорее, к героям «Овода».

А вот для Блока средневековый рыцарь – персонаж символистский. Для советского же писателя исторических романов средневековый персонаж получит, помимо психологической, классовую оценку.

Но это все о писателях и героях более-менее отдаленного прошлого.

Современные же подчас пытаются создавать как бы старинные книги, т.е. тексты, написанные как будто бы в прошлом веке. Это даже не стилизации, а своеобразные попытки стилистического путешествия во времени. Причем главным критерием при оценке «старинности» подобного текста является не умение автора действительно переместить свое сознание в иную эпоху и начать мыслить ее критериями, - а простая декларация. Надо на обложке написать: «Эта книга как будто написана в девятнадцатом веке». И все. Дальше можно смело лепить горбатого до стены и делать то, что было проделано в фильме «Адмирал», где у Колчака такая же осанка, такие же повадки и такая же плохая дикция, как и у расстрелявшего его комиссара, сына нищего пьяницы-сапожника.

Признали бы уже, что невозможно переместиться в другую эпоху и говорить ее голосом. Одной декларации мало. И даже изучение матчасти не дает полного эффекта. И даже воображать себя кем-то из другого времени – не поможет.

У каждой эпохи есть свой ритм, свой бит, если угодно. Он должен звучать внутри человека (автора). Есть нужный бит, пойман ритм эпохи – можно попытаться имитировать стиль чужого времени, только нужно очень хорошо отдавать себе отчет, зачем это делается, какая художественная задача решается. Еще такой момент: скажем, бит двадцатых годов прошлого века поймать еще более-менее реально, а бит времен Спартака – черт его знает, каким он был. Отчасти можно судить по надписям на стенах домов Геркуланума и Помпеи (то есть по маргиналиям). Кстати, с моей точки зрения, именно по этому пути пошли создатели сериала «Рим» - и путь сей был весьма правильным, а сериал именно поэтому стал таким удачным. Но и это лишь приближение к эпохе, а не полное ее воссоздание. Все-таки думать как те люди мы не в состоянии. Что они думали – можно еще как-то представить себе по сохранившимся произведениям. Как они думали – вот тут проблема. А есть еще эмоции и просто восприятие действительности, вплоть до неразличения голубого и зеленого цветов. Для меня было удивительным узнать, что в средние века музыка звучала значительно тише – другое устройство слуха.

Есть и еще одна вещь, которую нельзя сбрасывать со счетов, - это современные требования. Книгу не напечатают, если там будет что-нибудь неправильное с точки зрения политкорректности. Недавно узнала, например, о том, что рассказ юного таланта (ученицы третьего класса) про своего котенка берут на конкурс лучших рассказов при одном условии: надо черного котенка заменить на белого. Потому что черное – это плохое, а белое – это пушистое. Девочка молодец - категорически отказалась. Первое столкновение автора с реальностью книгоиздания.

Я дочитала-домучила толстый роман Филиппа Майера «Сын», о котором захлебываясь пишут, что это «настоящий великий американский роман», «эпос» и т.д. Заявка на эпос делается как раз очень просто: нужно просто описать несколько поколений одной семьи, вот тебе и эпос. И старшее поколение покорителей Техаса (в лице Полковника) показано почти совершенно «как в былые времена», как в настоящем великом американском романе. За малым исключением. Когда индейцы пытают белого, у Полковника вдруг взыграло ретивое, и он этого белого, рискуя жизнью, тайком убил (дабы прекратить его страдания). Психологически этот поступок мало обоснован – прежде герой нормально общался с индейцами, которые изнасиловали и убили его мать и сестру, видел разницу между племенами (а не просто краснокожих ан масс), сам убивал и снимал скальпы и т.п. – и ничего. При истреблении соседей, Гарсиа, когда погибли женщины и дети, - нормуль, перестрелял как кур. И вдруг, ни с того ни с сего – приступ милосердия. Если бы Полковник был расистом, это еще можно было бы понять. Но он расистом не был. Позднее он спокойно предпочел пожертвовать похищенной белой девушкой, чтобы могли уйти индейцы (ее укравшие) из его бывшего племени.

Сын Полковника Питер, писавший свой дневник в 1915-1917 годах, - вот он действительно человек не своего времени. И не потому, что он «другой», не жестокий, не алчный, как бы не сын своего отца, а наоборот – совестливый, гуманный, мягкий. А потому, что в его дневниках отчетливо слышен голос современного человека, воспитанного на том, что все люди братья, что нельзя истреблять соседей просто потому, что понравилась их земля. Так положено декларировать в художественных текстах. Действовать-то можно по-другому - стрелять в черных подростков, например. А вот писать нужно заменяя черных котят на белых. У меня стойкое ощущение, что образ Питера – это зловонное порождение литературного агента, который пришел к брутальному автору (на фотке – бритоголовый крупный мужчина) и сказал:

- Так, Фил. Полковник у тебя отличный. Прям как из настоящего великого американского романа. Но это никто не напечатает, если ты не противопоставишь ему другого человека. Нужен голос политкорректности. Покажи, что великая американская семья – это не только Полковник, это еще совестливость, боязливость, порядочность, интеллигентность… ну, сам понимаешь.

- Да какого?.. – взревел было автор, но агент мягко положил руку ему на плечо:

- Фил, ты хочешь увидеть свою книгу в шорт-листе литературной премии?

И автор сдулся.

А почему?

А потому, что, как говаривал вождь мирового пролетариата, «жить в обществе и быть свободным от общества нельзя».

Вот увидите, доживем до тех времен, когда и черного дядюшку Римуса заменят на белого. Был такой белый дядюшка, рассказывал сказки племяннику… Потому что черное – это ведь нехорошо, а белое – оно пушистое.