Записки из страны Нигде

Стихи как ребус

00:00 / 13.05.2018

Я уже рассказывала, что чтение толстенного романа У Чэн-эня «Путешествие на Запад» для меня всегда было чтением исключительно прозы. Многочисленные стихотворные вставки я просто пропускала: они ничего не добавляли к сюжету.

Но в какой-то момент во мне проснулась читательская совесть. Автор думал, слова подбирал!.. Давай-ка, читай.

Я стала читать (глава 26):

Сначала я отреагировала на идиому «пух и перья»: так говорят, когда кто-то кого-то лупит, и в процессе драки летят пух и перья (аллюзия на драку подушками). А тут пух и перья – в описании красивого явления природы, солнце озаряет облако… Но чу! Я еще раз перечитала стихи вслух (памятуя о том, что «форма художественного произведения и является его содержанием») – и не поверила своим ушам. Это же знакомый размер «Нибелунгов»:

Кстати, нибелунгова строфа замечательно поется на мотив «В лесу родилась елочка», но это уже, как говорится, другая история…

Ничего более неуместного в китайском романе даже представить нельзя, это било по глазам даже мне.

Откуда в истории про Царя Обезьян внезапно нибелунгова строфа? И вообще, что происходит в этом их поэтическом мире?

Я стала читать стихи из «Путешествия на Запад» как можно более внимательно.

Их содержание по-прежнему меня не интересовало, потому что сюжетно они действительно дублируют то, что описано простой и четкой прозой. Но форма! Что происходит с формой этой древней китайской поэзии? Почему она мне кажется знакомой?

На самом деле однозначно я «опознала» только одно стихотворение, зато касательно него абсолютно уверена.

Вот оно (гл.35):

В первую очередь ритмически – но и настроением, и даже в какой-то мере сюжетом, оно полностью дублирует знаменитое стихотворение Николая Гумилева:

Причем отношения между беспутным гулякой и Мадонной, которая к нему почему-то благоволит, и буйным Сунь У-куном и бодисатвой Гуаньинь, абсолютно одинаковые. Одинаковы их нарушенные обеты, их оправдания, снисходительность (подчас чрезмерная) милосердной Женственности к обезьяну/гуляке… Нет, это не случайное сходство. Я бы его не заметила, если бы не совпадение ритма. Но стихи и звучат одинаково, и смысловое их наполнение тоже одинаковое.

А вот теперь вопрос: почему.

Зачем при переводе старинного классического произведения китайской литературы «тайно» пародировать образцы европейской поэзии? Слово «тайно» беру в кавычки – потому что это проделано как раз довольно явно, я просто не все скрытые цитаты и пародии считываю, поскольку поэзию знаю все-таки плоховато. Кстати, посмотрела, кто ответственен за переводы стихов: общая редакция стихотворных переводов – А.Адалис, а Адалис – питомица Брюсова, а Брюсов, как бы мы сейчас сказали, был тот еще постмодернист, увлекался в первую очередь формой и был знаток разных стихотворных размеров, редких, старинных и так далее. Все отмечали, что он холодноват, рассудочен. Адалис, конечно, не могла не знать и не ценить в поэзии способность нести яркую смысловую нагрузку именно через форму.

И еще одно, этот прием не уникален. Еще в детстве я умирала со смеху, читая эпизод из «Крокодила» К.И. Чуковского, написанный пафосным слогом, полностью повторяющим размер и стиль «Мцыри»:

Сравните:

То есть, такая традиция в русской поэзии существует. Поэтому нет, мне не показалось.

Но вернусь к своему вопросу: зачем было это делать.

У меня есть ответ, и я, честно говоря, понятия не имею: банальный это ответ (который был очевиден всем, кроме меня), или же он вообще еретический. Но он мой, и я хочу им поделиться.

Он был сформулирован после того, как я посетила лекцию по китайской литературе. Лекция была обзорная, типа «мастер-класс: как читать и не пытаться понять китайских классиков».

Так вот, из этой лекции я уяснила, что китайский читатель, увидев в книге стихотворение, в первую очередь будет искать аналогии, аллюзии с уже существующей классикой, причем эти аллюзии будут представлены в первую очередь через иероглифы, через графику, поскольку китайская литература предназначена для созерцания, а не для чтения вслух. Ее красота входит в человека через зрение, а не через слух.

То есть квалифицированный читатель видит иероглифы, расположенные так, что текст отчасти напоминает классику. Это в первую очередь красиво.

Наши переводы, естественно, передают только содержание стихотворения, то есть только верхний смысловой пласт, который, к тому же, не является главным. Главное – это форма, причем не столько ритмическая, вербальная и звучащая, сколько графическая. То есть нашему читателю такая красота в принципе недоступна. Русская поэзия просто не предусматривает подобного восприятия, она вообще о другом.

Но как же дать русскому читателю возможность хотя бы отчасти приблизиться к тому наслаждению, которое было бы сходно с наслаждением, что переживает китайский читатель, припадая к тексту «Путешествия на Запад»?

Я думаю, Адалис сознательно сконструировала для нас – как сумела - литературную ситуацию, которая позволяет максимально близко подойти к оригинальному восприятию текста.

Это вообще другой уровень перевода.

Переводчики с китайского или на китайский сталкиваются с необходимостью переводить не только слова, но и в какой-то мере менталитеты. Самое простое: при переводе моей книжки «сильфиду» заменили на «фею Чан-э», которая китайскому читателю понятна без комментариев.

Адалис же ухитрилась «перевести» саму ситуацию восприятия текста. Восточное стихотворение – это не музыка слов, это ребус, который надо разгадать. Вот этот иероглиф – отсылка к такому-то классическому стихотворению, а сочетание этих иероглифов впервые применил такой-то, а такой-то добавил туда еще что-нибудь…

В таком же положении находится русский читатель стихов «Путешествия на Запад». В первую очередь в глаза бросается форма стихотворения. Откуда в китайской поэзии все эти ямбы и хореи? Это же и был сигнал – дорожный знак, указатель: ахтунг! Читатель, включи мозг, тебе что-то хотят сообщить, здесь неправильная форма!

Любая стилистическая выделенность в тексте требует повышенного читательского внимания. Надо остановиться и поискать между строк. Разгадать ребус. Найти, откуда этот размер и откуда тот, у кого позаимствовано это выражение, у кого – другое. То есть фактически – побыть китайским читателем. Квалифицированным, насколько это возможно.