Богатые тоже плачут: Бето и Марисабель

ГЛАВА 43 Бето вспоминает

С тех пор как Бето перестал работать, в нем вдруг проснулась способность вспоминать — по-видимому, это была некая компенсация за потерю способности к творчеству.

Теперь Бето как бы заново открылось его прошлое — он вспоминал такие мелкие эпизоды, такие детали своей прошлой жизни, которые, казалось, навсегда забыл и вряд ли когда вспомнит. Он даже вспомнил несколько эпизодов из своего самого раннего детства, когда его приемная мать Чоле вместе с соседками иногда брала его погулять в парк. Никогда раньше он не мог (или просто не пытался) вспомнить то время.

Вспоминалось детство, и особенно тот день, когда он, восьмилетний мальчик, встретил у дверей игрушечного магазина красивую сеньору с маленькой белокурой девочкой, которой только что подарили велосипед. Бето помог женщине поднести покупки до машины, а она разговорилась с ним и, узнав, что его мать болеет и не может работать, купила мальчишке целую кучу подарков. Бето потом долго вспоминал эту сеньору, которую он встретил спустя много лет. Если бы он мог тогда знать, что женщина с грустными глазами — его родная мать Марианна, которая в течение многих лет безуспешно разыскивает его, а белокурая девочка — его будущая жена Марисабель. Скольких слез тогда удалось бы избежать.

Впрочем, Бето считал, что ему грех жаловаться на судьбу. Ведь он сумел найти своих родных родителей и ощутил себя любимым. И еще раз судьба оказалась милостива к их семье, когда Луис Альберто выжил после коварного нападения на теплоходе «Санта-Роза» и в конце концов вернулся домой к жене и детям.

Именно поэтому Бето, обожавший отца и мать, больше всего переживал, что ложное обвинение навлечет позор и бесчестье на их семью. От этих мыслей он ощущал, как будто непомерная тяжесть придавливает его к земле, и, чтобы хоть немного забыться, вновь погружался в свои воспоминания.

Однажды после бесед с падре Игнасио Бето в течение нескольких дней сряду вспоминал те годы, когда учился на архитектурном факультете, а позже в Академии художеств, и особенно ту анонимную выставку, где учащиеся должны были оценивать неподписанные работы друг друга. Причем лучшие произведения отправлялись на Панамериканскую выставку живописи, так что на самом деле это была вовсе не игра, а вполне серьезное дело.

Вот почему куратор группы, где учился Бето, специально попросил его дать завышенные оценки работам одного художника, имени которого Бето не знал и так и не узнал. «Я, должно быть, обидел его своей припиской», — подумал Бето, вспомнив, как он чиркнул: «Бесталанно» — против соответствующих номеров. Удивительно, но тогда строгий Бето из прошлого написал так, даже не задумавшись, какие чувства это вызовет у неизвестного художника — он считал вполне справедливым, что выражает свою оценку не только соответствующими баллами, но и словесно — «пусть знает, что ни на что не способен» — щадить чьи-то чувства ему показалось бы просто абсурдом.

В то же время у него появилось ощущение, что он где-то видел впоследствии не только эту манеру, но и одну из тех картин, что были на выставке. Людям свойственно помнить то, что их интересует, профессионала всегда можно узнать по удивительно цепкой памяти на самые мелкие детали того, что связано с его делом. Бето же обладал почти фотографической зрительной памятью — через много лет он мог воспроизвести в памяти поразившее его сочетание оттенков во время заката, краски и силуэты, контуры и сочетания цветов, объемов, плоскостей… Стоит ли говорить о том, что художественные произведения — картины, рисунки, наброски, не только выполненные его рукой, но и любым другим художником, навечно запечатлевались у него в мозгу. Поэтому он теперь совершенно явственно вспомнил, что, безусловно, видел одну из работ с той выставки еще раз, хотя и довольно бегло.

И вот теперь он напрягал память, стараясь вспомнить, где и когда это было. Он настолько был поглощен этой работой по оживлению забытых образов, что ему самому внезапно стало удивительно — отчего же это он вдруг так упорно старается это вспомнить, так ли уж важно, где именно он видел впоследствии ту картину. «Да, это очень важно», — подсказал ему внутренний голос, а Бето, как человек искусства, всегда прислушивался к своей интуиции.

Проще всего было припомнить антураж… картина, на ней была изображена типичная мексиканская прерия, но она выглядела ненастоящей, как будто срисованной с декорации — такой прерию мог изобразить не мексиканец, а европеец, знавший о Мексике только понаслышке или побывавший в ней один-единственный раз, а затем взявшийся по памяти рисовать путевые этюды. Так, она висела на стене, на гладкой белой стене… нет, стена была не белая, а светло-серая, типичный цвет стен в офисах, где стоит темная мебель, светлая оргтехника и белые жалюзи на окнах… ну конечно, это была контора, причем обставленная несколько шаблонно, как в рекламах офисной мебели… Бето старался припомнить, какое такое важное учреждение он посещал сравнительно недавно — его не оставляло ощущение, что это было лишь две-три недели назад.

Бето был настолько сосредоточен, что не заметил, как дверь гостиной тихо открылась и вошла Марисабель.

— Бетито, — тихо позвала она, — ты будешь кофе?

Бето вздрогнул от неожиданности, Марисабель удивленно подняла брови:

— Что с тобой?

— Нет-нет… ничего, — пробормотал Бето. — Я просто так, задумался что-то.

— О чем?

— Знаешь, привязалась какая-то ерунда… — попытался улыбнуться Бето. — Бывает так, пристанет какая-то мысль, и никак от нее не отделаешься…

— И что это за мысль? — не отставала Марисабель.

— Никак не могу вспомнить, где я мог недавно видеть картину, изображающую мексиканские прерии, но так, как будто их рисовал французский импрессионист средней руки, который знает о прерии только понаслышке. Я был в каком-то учреждении, и там она висела…

— Ты бы сразу спросил, — улыбнулась Марисабель. — Я такие вещи запоминаю — все-таки пытаюсь писать об искусстве. Мы были там вместе с тобой — это департамент по культуре, где мы получали разрешение на вывоз твоих картин, помнишь… Если бы я знала, что из этого выйдет, я бы этого итальяшку отсюда прогнала бы поганой метлой!

— Департамент по культуре… — прошептал Бето, как будто не слыша последних слов Марисабель. — В кабинете Мараньяля, правильно?

— Да, вроде… Мы заходили туда на минуту, но картина настолько нелепая, что ее трудно забыть.

— Знаешь… — Бето вдруг выпрямился в кресле и застыл, сложив руки на коленях.

— Что я должна знать? — засмеялась Марисабель. — У тебя сейчас такой вид, как будто ты увидел привидение.

— Я его и увидел, — кивнул головой Бето. — Это Мараньяль, Франсиско Мараньяль — он все подстроил.

— Что подстроил?! — не понимала Марисабель.

— Все, — повторил Бето, — то, что меня обвинили в краже картин.

— Да ты что, не может быть! — махнула рукой Марисабель. — Если бы я не знала наверняка, что ты никогда не читаешь детективных романов, я бы сказала, что на тебя дурно влияет Агата Кристи.

— Нет-нет, — Бето говорил тихо и очень сосредоточенно. Понимаешь, с тех пор как я перестал рисовать, во мне открылась другая способность — я научился вспоминать и сопоставлять воспоминания. Меня втянул в это дело Мараньяль, и теперь я точно знаю, почему он это сделал.

— Почему же? — спросила Марисабель, все еще сомневавшаяся, что мужу вдруг внезапно удалось разрешить загадку, которая мучила их столько времени.

— Он пишет картины, — сказал Бето.

— А, так это ему принадлежит эта несуразица! — расхохоталась Марисабель. — Видимо, он гордится своей живописью, раз выставляет ее напоказ. Я бы на его месте…

— Дорогая, послушай, — тихо прервал его Бето, — он рисует и, как ты сама видишь, считает себя вполне неплохим художником. Когда я учился в академии, у нас проводилась такая «анонимная» выставка, где все выставляли оценки работам друг друга, не зная имени автора. Там, безусловно, были работы Мараньяля. Поверь, эта с прерией была лучшей из его картин.

— Могу себе представить, каковы были остальные! — воскликнула Марисабель.

— Очень слабыми и с невероятной претензией, — подтвердил Бето. — Меня это всегда раздражает больше всего. К тому же наш куратор подошел ко мне и стал просить выставить этим работам высокую оценку.

— Конечно! — понимающе кивнула Марисабель. — Не сомневаюсь, ему было известно, что это картины подающего надежды чиновника из департамента по культуре.

— Но я-то этого не знал, — заметил Бето. — А даже если бы и знал, от этого ничего бы не изменилось.

— Почему? — возразила Марисабель. — Если бы ты знал, ты оценил бы их еще ниже — из чувства противоречия.

— Да, так и случилось, когда куратор стал просить за этого не известного мне человека. Я поставил ему средний, даже скорее низкий балл, да еще сделал приписку: «Бесталанно». До него это дошло, и он затаил обиду.

— Но как он узнал, что это написал ты? Разве листы были подписаны?

— Нет, но против своих картин я поставил прочерки, не желая их оценивать, — сказал Бето. — Я ведь был тогда такой принципиальный.

— Наверно, за это ты мне и нравишься, — улыбнулась Марисабель, но ее лицо тут же приобрело серьезное выражение. — Значит, когда понадобилось выбрать кого-то из мексиканских художников, чтобы в случае чего было кого подставить, они выбрали тебя…

— Меня выбрал Мараньяль. Вряд ли этот итальянец вообще знал о моем существовании.

— Отчего же, — заметила Марисабель. — Он мне показался культурным человеком, в отличие от твоего сеньора Мараньяля… Тем более он не поленился выяснить подробности насчет моих родителей. — Она задумалась. — Значит, они связаны, эти двое… То-то я думала, откуда у государственного служащего, пусть даже довольно высокопоставленного, такая загородная резиденция? Помнишь нашу поездку в Тескоко?

— Да, — грустно улыбнулся Бето. — В нашей стране каждый крадет то, что может украсть — автослесарь уносит запчасти, продавец овощной лавки тянет овощи, а работник департамента по культуре устраивает похищение картин из музея.

— Мерзавцы! — воскликнула Марисабель.

Бето в изумлении уставился на жену — он никогда еще не видел ее в бешенстве.

— Мерзавцы! — повторила она. — Вспомни, как это было. Этот Мараньяль нарочно вызвал тебя в музей, нарочно показал картины и сказал, что они пролежат здесь все выходные, чтобы потом все свалить на тебя. В это самое время является итальянец и подбирает твои картины, заметь, приблизительно такого же формата и содержания! Как нарочно: «Мадонна с младенцем» и мой портрет с маленьким Каро, рисунок Гойи из серии «Капричос» и твои карандашные наброски из провинции Оахака, «Сцена в таверне» и твой «Уголок старого Мехико». Они были подобраны с таким расчетом, чтобы краденые картины какой-нибудь полуграмотный таможенник из провинциального порта мог принять по описанию за твои. Это все дело рук Мараньяля, он впутал тебя — из зависти к твоему таланту и из мести за то, что ты унизил его когда-то.

— Но что теперь! — воскликнул Бето. — Мы же все равно ничего не сможем доказать. Ведь следствию нужны не соображения и не догадки, а факты. А я ведь наверняка не знаю даже, действительно ли это были картины Мараньяля, не говоря уже обо всем другом.

Пока Бето говорил, Марисабель сидела, подперев голову руками и, казалось, о чем-то размышляла.

— Нам не с чем идти в полицию. Может оказаться, что все наши подозрения ни на чем не основаны, а Мараньяль — честный человек.

— А вот этому я не верю, — твердо сказала Марисабель. — И я считаю, что мы, точнее ты, просто обязаны сообщить комиссару Гарбансе о своих подозрениях.