Богатые тоже плачут: Бето и Марисабель

ГЛАВА 56 Гаэтано Кампа в бешенстве

Действительно, казалось, что картины начисто исчезли с лица земли. Это не могло не возмущать привыкшего к точной и четкой работе Гаэтано Кампу (он же профессор Торино). В Европе такого просто не могло случиться, в этом он был совершенно уверен — только эти мексиканцы («Дикари, вчера спустившиеся с дерева, полуобезьяны», — ругал их в сердцах Гаэтано) могли устроить нечто столь немыслимое по нелепости — взять и потерять бесценные произведения величайших художников прошлого.

Начиная это дело, Кампа предполагал срывы по самым различным причинам — сигнализация в музее все же сработает, полиция выследит картины во время перевозки, таможенники окажутся более сообразительными, чем следует, кто-нибудь из участников струсит или поддастся на уговоры и подкуп Интерпола… Все это он предвидел и приложил усилия, чтобы ничего подобного не случилось. Но чтобы картины просто взяли и потеряли неизвестно где, этого он никак не мог предположить даже в страшном сне.

Кампа был уверен, что во всем виноват этот неотесанный болван начальник полиции дон Матиас Гайа. Он лично видел его всего один раз — когда картины были доставлены в Сьюдад-Викторию, и дон Матиас произвел на образованного, культурного итальянца самое отрицательное впечатление — он показался ему грубым, невероятно невежественным человеком с манерами грабителя-взломщика и возмутительно дурным вкусом.

Когда дон Матиас с гордостью показывал иностранному гостю убранство своего дома, тот несколько раз был принужден сделать глубокий вдох — только после этого он мог достаточно вежливо кивнуть в ответ на вопрос хозяина, нравится ли ему, как они с Магдой обставили ту или иную комнату. Дом супругов Гайа показался Гаэтано верхом мещанства и дурного вкуса, особенно поразили его накрахмаленные кружевные салфеточки, которые закрывали факс, монитор компьютера и гигантский экран новейшей модели японского телевизора фирмы «Тошиба». Последний был закрыт уже не просто салфеточной, а настоящей кружевной скатертью, которую сверху удерживали три хрустальных лебедя с тонкими выгнутыми шеями.

Привыкший делать нужным людям комплименты, Гаэтано Кампа спросил:

— Простите, кто же вязал эти прекрасные накидки?

— Это моя работа, — заулыбалась Магда.

— Удивительное сочетание традиционного и современного, — выдал Гаэтано.

И вот теперь этот остолоп, который держит в руках полицию всей провинции, умудрился не только потерять картины, но и не найти их. Гаэтано дал ему срок в несколько дней, однако картины не нашлись. Положение ухудшалось с каждым днем — яхта «Принцесса» мозолила глаза жителям Ла-Пески и скоро начнет вызывать серьезные подозрения. Мараньяль в Мехико тоже провалил задание — он должен был в случае, если что-то сорвется, направить следствие по ложному следу. Сделать это было чрезвычайно просто, Кампа не раз пользовался этим проверенным методом: кому-то нарочно накануне ограбления показываются вещи, которые предполагается украсть, затем устраивается так, чтобы у человека не было надежного алиби, а затем ему в сад, во двор или в квартиру подбрасываются вещественные доказательства, в данном случае это были остатки сожженной рамы и инвентарный номер с картины.

Казалось бы, что может быть проще? При желании можно устроить так, что вина будет практически доказана — этого Кампа, правда, избегал, «по мягкосердечию и врожденной щепетильности», как говаривал он сам, а на самом деле потому, что ему не хотелось расставаться ни с одной из украденных вещей, которую было бы необходимо подбросить, чтобы подставить человека окончательно.

Но этот «еще один мексиканский идиот» Мараньяль почему-то выбрал на роль козла отпущения мальчишку. Разговаривая с Бето и Марисабель Сальватьерра накануне похищения, Гаэтано не переставал удивляться — неужели во всем Мехико нельзя было найти кого-нибудь другого, чья причастность к краже картин вызвала бы меньше недоумения. Бето Сальватьерра психологически был, наверно, последним в Мексике человеком, кроме разве самого архиепископа, которого можно было заподозрить в организации «похищения века».

Гаэтано подозревал, что Мараньяль таким образом решил свести с Бето какие-то старые счеты, по-видимому, он давно имел что-то против него, хотя после разговора с самим Бето у Кампы сложилось впечатление, что сам молодой художник ни о чем не догадывается — имя Мараньяля он произносил с совершенно спокойным лицом, тот был для него чиновником из департамента, и больше никем. «Значит, не какое-нибудь любовное соперничество», — решил Гаэтано. Тем не менее факт оставался фактом — Мараньяль выбрал в качестве жертвы Бето Сальватьерра, и выбрал, по-видимому, не случайно. Это значило, что между ними что-то стояло в прошлом, а следовательно, кто-то может обнаружить и раскрутить эту связь.

И вот теперь эти люди завели все дело в тупик. Гаэтано Кампа часто говорил, что во всех его неудачах виноваты исключительно плохие исполнители — ведь планы операций, которые разрабатывал он сам, бывали, как правило, просто блестящи. К сожалению, теперь ему пришлось бросить свои весьма важные дела в Италии и срочно вылететь в Мексику, чтобы разобраться в этой чудовищной истории с потерянными картинами.

У Гаэтано Кампы имелось несколько паспортов, так что проблем с пересечением границ обычно не бывало. Он снова вылетел в Монтеррей, затем поездом добрался до Сьюдад-Виктории, проклиная на чем свет стоит этот провинциальный городишко и надеясь, что видит его в последний раз.

В этот приезд Гаэтано решил поселиться в гостинице — ее умеренные удобства были все же предпочтительнее, чем чудовищный по безвкусице огромный дом полковника Гайа. Однако посетить дона Матиаса все-таки пришлось. На этот раз его особняк показался Гаэтано еще ужаснее — сказывалось раздражение против его хозяина. «Взяточник и вор», — думал Кампа, разглядывая помпезную прихожую, где соседствовали дубовые резные вешалки с позолотой, оленьи рога и жуткие пластиковые лианы, развешанные под потолком.

Магда, несколько полноватая на вкус Гаэтано, но еще вполне привлекательная женщина, принесла кофе, и некоторое время они разговаривали ни о чем, как будто Кампа срочно прилетел из Италии в Сьюдад-Викторию только для того, чтобы поболтать с супругами Гайа о погоде и скуке провинциальной жизни.

Наконец, дон Матиас пригласил Гаэтано к себе в кабинет. Это было помещение необъятных размеров, больше подходящее для гостиной. Вдоль стен высились массивные темные шкафы, за стеклами которых блестели золоченые переплеты книг прошлого века, стояли рядами энциклопедии в одинаковых рубашках, особый шкаф образовывали высокие синие своды законов. Почему-то Гаэтано был уверен, что дон Матиас не притронулся к этим книгам ни разу с тех пор, как они оказались за этими стеклами. «А ведь накупил зачем-то, — подумал итальянец. — Хочет показаться умным».

— Сеньор Кампа, — перешел к делу дон Матиас, — мои люди просто сбились с ног. Картины где-то тут, в нашей провинции, скорее всего даже в самой Сьюдад-Виктории или где-то рядом, и я прилагаю все усилия…

Гаэтано отключился, он заранее знал, что будет плести этот остолоп-полицейский, который не умеет делать ничего, кроме получения взяток.

— Вы же должны учесть то, что раньше я работал без всяких провалов, все было четко… — говорил дон Матиас, когда Гаэтано снова усилием воли заставил себя его слушать. — Вы не могли на меня жаловаться.

— Но тогда и задачи были простыми, с которыми справился бы и ребенок, — ответил Гаэтано. Он хотел сказать «справился бы и идиот», но в последний момент решил смягчить тон высказывания.

— Верно, но… — Дон Матиас хотел что-то добавить, но промолчал, а затем с внезапной яростью закричал: — Надо было сразу же ловить их, гаденышей, пока они не улизнули! Теперь ищи их незнамо где.

— О каких «гаденышах» вы говорите? — удивленно поднял брови Гаэтано.

— Об этих двух, которые увезли ящик…

И дон Матиас подробно рассказал Гаэтано Кампе все как было, упомянув о двух пьяницах, которых он поста вил караулить картины, о мальчишках, взявшихся неизвестно откуда, и о пропавшем ящике.

— Поверьте, сеньор Кампа, мои люди смотрели везде — ранчо этих Эрнандесов они перерыли полностью, там ничего нет. У этого врача я был дома лично — ничего, да и вряд ли они оставили его там. Я не понимаю, куда они его дели, просто не понимаю!

— Как вы думаете, — медленно спросил Гаэтано, — сами эти мальчики представляли ценность того, что было заключено в ящике?

— Не знаю… — дон Матиас наморщил лоб и задумался — было видно, что это занятие не было для него простым. — Знаете, сеньор Кампа, может быть, и не представляли.

— А раз так…

— Ну конечно! — закричал дон Матиас и ударил себя ладонью по лбу. — Они могли его бросить по дороге, когда удирали от Пачо и Курро!

— Например, — кивнул головой Гаэтано. — Или сделать с ним что угодно. Ведь они не знали и так и не узнали, что в ящике находились картины, не так ли?

— Похоже, что так, — согласился дон Матиас. Он с восхищением посмотрел на Гаэтано. — А вы — голова, сеньор Кампа. Приехали и сразу все поставили на свои места.

Гаэтано только кисло улыбнулся.

Он вышел от дона Матиаса Гайа в невероятном озлоблении — его раздражало все на свете, от испанской речи на улочках до вида веселых американцев, громко шумевших в ресторане гостиницы. Гаэтано Кампа пришел сюда пообедать, категорически отказавшись от угощения в доме полковника, ведь это значило бы застрять там еще часа на два и снова вести пустую беседу, которая не могла доставить ему ничего, кроме раздражения. К счастью, в ресторане к нему подсел старичок-священник, оказавшийся тонким и умным собеседником. Только это примирило Гаэтано Кампа с пребыванием в этом отвратительном городишке.