Богатые тоже плачут: Бето и Марисабель

ГЛАВА 55 Гостиница «Тамаулипас»

Центральная гостиница Сьюдад-Виктории «Тамаулипас» редко испытывала такой наплыв приезжих. Все номера здесь бывали заняты только в период ежегодных ярмарок, да и то крестьяне и ранчеро предпочитали останавливаться у своих родственников, знакомых или на постоялом дворе у рыночной площади, где было значительно дешевле. Сельские жители вообще не склонны тратить с трудом заработанные гроши на такие сомнительные городские удобства, как текущая прямо из крана горячая вода или североамериканский унитаз. Им представляется полнейшей глупостью платить за эту роскошь сумму, на которую вся семья сможет прожить неделю, а то и две.

Но в эти дни «Тамаулипас» переживала просто какой-то бум. Сначала сюда приехала целая толпа студентов из США, путешествующих по Мексике. Затем появился священник из Мехико — небольшого роста сухой старичок, он снял скромный, но достаточно удобный номер на втором этаже. На следующий день здесь поселился важный итальянский ученый, назвавшийся Джузеппе Торино. Этот потребовал лучший номер во всей гостинице и занял две смежные комнаты, оборудованные по последнему слову современного дизайна (так, как его понимали в Сьюдад-Виктории).

В течение дня оба постояльца уходили по своим делам, но вечером вместе обедали в просторном ресторане, располагавшемся на первом этаже гостиницы. Кроме них, там сидела лишь молодая и шумная компания североамериканцев, которые пили вино, хохотали и нестройными голосами пели мексиканские народные песни, отчаянно коверкая испанские слова.

Падре Игнасио (это был, разумеется, он) подошел к одиноко сидевшему сеньору благородного вида, который ожидал, когда принесут его заказ.

— К вам можно? — вежливо спросил он.

— Пожалуйста, — ответил сеньор.

— Терпеть не могу обедать в одиночестве, — извиняющимся тоном сказал падре Игнасио. — Я вырос в большой семье, и мне всегда как-то не по себе, когда приходится одному садиться за стол. Ведь и Господь наш делил хлеба между всеми.

— Да, — вздохнул его случайный собеседник, — раньше люди жили иначе. Были большие семьи, тесные связи между братьями, сестрами, родителями, теперь же каждый живет сам по себе. В прошлые века, чтобы обрести полное одиночество, уходили в монастыри, становились монахами, затворниками, нынче же это с легкостью можно сделать в любом большом городе, где человек может быть так же одинок и затерян, как в пустыне.

Падре Игнасио внимательно взглянул на говорившего. Представительный мужчина средних лет был одет в безупречно сшитый, хотя и неброский костюм; свежая рубашка казалась идеально чистой, из кармана пиджака выглядывал краешек белоснежного платка. По-испански сеньор говорил превосходно, и все же в его речи чувствовалась какая-то нарочитость, свойственная тем, кто говорит не на разговорном языке, а на выученном, книжном. К тому же слова незнакомец произносил немного певуче, что выдавало слабый итальянский акцент.

— Вы, я вижу, ученый или поэт, — падре Игнасио покачал головой. — Вы так интересно рассуждаете… Простите, как ваше имя? Возможно, оно мне попадалось в периодике или в книгах?

Итальянец улыбнулся:

— Джузеппе Торино, профессор Миланского университета.

Падре Игнасио всплеснул руками:

— Ну я же говорил… Ученого человека всегда выдает его лицо, так же как и невежду — его. И дело тут, разумеется, не в чертах, а в общем выражении. Это очень трудно объяснить, ведь полагаться приходится исключительно на интуицию.

— Что ж, любой с легкостью отличит крестьянина от профессора? — улыбнулся Торино.

— Ну, я имел в виду не столь очевидные различия, — кротко улыбнулся священник, посмотрев профессору в глаза столь проницательным взглядом, что тому на миг сделалось не по себе. — Например, в вас кое-что мне представляется совершенно загадочным.

— Что же, если не секрет? — не без интереса спросил Торино.

В этот момент подошел официант, который принес итальянскому профессору бифштекс по-кембриджски, картофель «фри» и жюльен из шампиньонов. Святой отец по случаю того, что была пятница, ограничился овощным салатом, заправленным оливковым маслом, парой ломтиков поджаренного хлеба, фруктами и чашечкой крепкого кофе.

Разрезая бифштекс с кровью, итальянец заметил:

— Вас, должно быть, оскорбляет мой выбор, святой отец, ведь сегодня постный день.

— Вы сделали заказ до того, как я к вам подошел, — улыбнулся священник. — Так что я не думаю, что вы заказали это блюдо, чтобы подразнить меня. Это самое главное. Ведь если бы вы пришли после меня, ваш заказ был бы иным, я уверен.

— Тем не менее я испытываю некоторую неловкость, — виновато улыбнулся итальянец. — Сам себе удивляюсь, падре.

— Что ж, это характеризует вас лучше, чем вы сами думаете, — загадочно ответил падре Игнасио. — Вы мне положительно симпатичны. Как вам, кстати, нравится наша мексиканская глубинка?

— В Европе многие думают, что Латинская Америка — это продолжение Испании, — подумав, ответил итальянец. — Но, приехав сюда, четко осознаешь, что это совершенно не европейская страна. Ацтеки и другие индейские народы дали мексиканской культуре не меньше, если не больше. Взять хотя бы этот ваш веселый праздник, когда повсюду продают разноцветные сахарные черепа, украшенные изюмом и марципанами. Европейцу становится не по себе, когда он видит маленьких детей, весело несущих черепа, пусть даже сладкие. Я не могу себе представить ничего подобного в Испании. Это ведь довольно мрачная страна…

— Да, вы знаете, когда я посетил Испанию, меня поразили их танцы в стиле «фламенко» — как будто танцуют люди, скованные по рукам и ногам.

— Они действительно скованы, — улыбнулся Торино, — своими обычаями, традициями и предрассудками…

Поднимаясь через полтора часа к себе в номер, падре подумал, что давно не встречал такого умного, наблюдательного и интересного собеседника. «Вот он какой, — подумалось священнику, — этот неуловимый Гаэтано Кампа».

Вечером падре Игнасио включил торшер и, удобно устроившись в кресле, взял в руки один из томов истории Тита Ливия «Ab Urbe Condita» (От основания Города Рима), которую он всегда читал в период волнений, поиска верных решений или перед совершением важного шага — слог римского историка всегда восхищал и успокаивал его: падре казалось, что через Ливия с ним говорит вечность, столь емкими и одновременно краткими и изящными были его замечания. «И, как бывает всегда, большая часть победила лучшую» — это о дебатах в сенате, в римском парламенте. «Все, как у нас, — вздохнул падре, — неужели на свете ничего не меняется…»

В этот миг в дверь постучали, и через минуту в гостиничном номере появились люди как нельзя более кстати. Это были комиссар Сантьяго Гарбанса и лейтенант Пиньо — оба одетые в штатское. Из-за этого комиссар стал немного похож на лавочника средней руки, а франтоватый Пиньо — на служителя в банке, который хочет походить на богатых клиентов.

— Комиссар! — воскликнул падре.

— Тише, — Гарбанса приложил палец к губам. — Соседний с вами номер занимает Франсиско Мараньяль, так что не надо давать ему повод думать, что вы знаете, кто мы.

— Мы коммивояжеры, агенты по распространению, — надув щеки, возвестил Пиньо.

— И Мараньяль тоже? — изумился падре.

— Нет, он настоял на том, чтобы зарегистрироваться под своим собственным именем, — улыбнулся Гарбанса. — Видите ли, он даже на минуту, даже в шутку не способен забыть о своем величии. Это какая-то патология.

— Гордыня, — покачал головой падре Игнасио. — Недаром она считается одним из семи смертных грехов. Она может привести не только к отчуждению от других людей, но и толкнуть на путь преступлений.

— Что ж, завтра посмотрим, куда она привела сеньора Мараньяля. Мы хотим столкнуть его с полковником Гайа. Это будет своеобразная очная ставка.

— Но вряд ли они когда-нибудь видели друг друга, — с сомнением покачал головой падре.

— Согласен, — кивнул Гарбанса, — скорее всего, они друг друга не видели, но наверняка кое-что слышали.

— Можно сделать эту встречу еще более интересной, — предложил священник, хитро улыбнувшись. — Сегодня вечером я обедал с очень приятным сеньором. Он, как мне представляется, должен знать обоих господ, которых вы хотите завтра представить друг другу. Речь идет об изысканнейшем и образованнейшем профессоре Джузеппе Торино из Миланского университета.

— Джузеппе Торино?! — в один голос воскликнули комиссар Гарбанса и лейтенант Пиньо.

— Сеньоры, не так громко, — теперь настала очередь священника призывать собеседников к тишине. — Не забывайте, что за стеной Мараньяль.

— Значит, Гаэтано Кампа тоже здесь, — понизив голос почти до шепота, сказал Гарбанса, — интересно.

— Исчезновение картин заботит всех, комиссар, — ответил падре Игнасио.