Жемчужина, сломавшая свою раковину

Глава 14 РАХИМА

— Конечно, он ударил ее снова! Зачем ты вообще сказала ему? Как будто не знаешь, какой он! — Шахла развешивала белье во дворе, то и дело поглядывая на малышку Ситару, которая чертила острым камушком круги на земле.

— Я не думала, что так получится… Мне просто… Я только хотела…

— В следующий раздумай хорошенько, прежде чем что-то говорить. Сегодня утром она едва могла двигаться. Одному Аллаху известно, что он с ней сделал.

Я прикусила губу. Вчера, уходя к бабушке, как велел отец, я надеялась, что он больше не тронет маму-джан. Но я ошиблась. Он и так постоянно был на взводе, а уж дай ему повод — превращался в настоящего безумца. Больше всего мне хотелось, чтобы Шахла перестала рассказывать, как отец бил маму-джан. Но я должна была выслушать все до конца. Мне надо было знать, что случилось после моего ухода.

— Ты даже не подумала о нас. — Шахла уперла руки в бока и хмуро уставилась на меня. — Ты так увлеклась ролью мальчика, что, видать, забыла, что такое быть девочкой. А теперь из-за тебя должны страдать все мы.

— Вы-то тут при чем? Он злился на маму-джан. Вас это не касается.

На глазах у Шахлы навернулись слезы.

— Да, думаешь, нас не касается? Считаешь, что он побил маму-джан, и на этом все закончилось?

— Ты о чем?

— Знаешь, как мы теперь называемся? Мы — дохтар-е-джаван. Мы теперь взрослые девушки. Все. Я, Парвин. И ты, Рахим. Даже ты.

Шахла страшно разозлилась. Никогда прежде я не видела сестру такой сердитой. И такой расстроенной. Малышка Ситара перестала возиться в пыли и подняла голову. Чувствуя повисшее в воздухе напряжение, она настороженно поглядывала на нас.

— Он бил ее. Мы с Парвин боялись смотреть, но слышали, как мама-джан упала. Потом он орал и орал. Говорил, что она не только плохая жена, но и матерью оказалась никудышной. Мама-джан пыталась успокоить его. Но ты же знаешь, если он завелся… А потом она сказала ему одну вещь, и он моментально затих.

— Что она ему сказала? — быстро спросила я.

— Что ей нелегко с нами теперь, когда мы стали дохтар-е-джаван. И он тут же перестал кричать и принялся вышагивать по кухне — туда-сюда — и бормотать, что у него в доме полно взрослых девушек и что это неправильно.

— Что неправильно? — не поняла я.

— Ты что, никогда не слышала? Люди говорят, что нехорошо держать в отцовском доме дочерей, когда они становятся дохтар-е-джаван.

— И что полагается делать? — спросила я, предчувствуя, что ничего утешительного в ответ не услышу.

— А ты как думаешь? Их полагается выдавать замуж. Вот что он задумал! И все потому, что тебе взбрело в голову пожаловаться, как тебя, бедняжку, обделили, еды не оставили. Неужели ты всерьез думала, что если носишь штаны и каждое утро перетягиваешь грудь куском тряпки, то это что-то изменит? Ты уже не ребенок, и люди больше не станут прикидываться, что принимают тебя за мальчика. Ты ничем не отличаешься от нас — от меня и Парвин.

— Считаешь, он хочет выдать нас замуж?

— Не знаю. Он ушел из дома сразу после разговора с мамой-джан и до сих пор не возвращался. Одному Аллаху известно, что у него на уме.

Во двор вышла Парвин. Она притащила еще одну корзину постельного белья и тоже принялась развешивать его. Сестре трудно было дотягиваться до веревки, поэтому она сначала перекидывала простыню одним концом через веревку, а затем тянула ее за уголки вниз, чтобы выровнять оба края. Видя, как Парвин сражается с бельем, Шахла сделала было шаг, чтобы помочь ей, но после передумала, подхватила свою опустевшую корзину и ушла в дом. Покончив с бельем, Парвин остановилась посреди двора и, прикрыв ладонью глаза, стала смотреть в небо. Я заметила, как губы сестры шевелятся — она что-то шептала себе под нос.

На память мне пришел один разговор между мамой-джан и тетей Шаимой, который я невольно подслушала. Они думали, что все уже спят, но мне в тот вечер не спалось, я лежала с закрытыми глазами и слушала их шепот.

— Раиса, ты же понимаешь, почему так важно, чтобы девочки учились. А иначе… Подумай, что их ждет. Особенно Парвин.

— Знаю, знаю. О ней я как раз больше всего и беспокоюсь. Больше, чем о других.

— Посмотри на меня. Сколько бы мама-джан ни хлопотала на мой счет, сколько бы ни молилась, что из этого вышло? Ничего. Я одна, ни семьи, ни детей. Иногда я думаю, что хорошо, что твой муж вечно где-то болтается. Так, по крайней мере, я могу бывать у вас чаще и видеться с девочками.

— Да-да, Шаима, они любят тебя. И всегда ждут твоих историй.

— Они хорошие девочки. Однако, Раиса, взгляни правде в глаза. Оглянуться не успеешь, как тебе придется готовить их к свадьбе. Всех. Кроме Парвин. Будет большой удачей, если найдется человек, который решит посвататься к ней.

— Она красивая девочка.

— Ха, всякому своя вышивка кажется красивой! — Тетя, как обычно, ввернула одну из своих поговорок. — Ты ее мать. А люди называют ее Парвин-хромоножкой, так же как меня всегда называли Шаимой-горбуньей. И видят они в ней хромоножку. Аллах свидетель, я люблю Парвин всем сердцем, но глупо отмахиваться от фактов. Однако пока она ходит в школу, у нее будет хоть какая-то возможность вырваться из отцовского дома, где вечно висит облако опиумного дыма.

— Она будет хорошей женой. И матерью. А как она рисует! Это же настоящий дар небес, иногда мне кажется, что сам ангел водит ее рукой. Парвин с детства была особенной девочкой.

— Раиса, мужчинам не нужны особенные девочки, и ее таланты их тоже мало волнуют. Тебе ли не знать?

Мне трудно было представить Парвин замужней женщиной, впрочем, как и любую из нас. Я потеряла интерес к разговору и вскоре уснула. Мне снились девушки, одетые в платья из зеленого шелка. Сотни и сотни девушек, они карабкались на вершину горы — той, что была видна к северу от нашей деревни. Казалось, что изумрудный ручей струится по горному склону. Взобравшись на вершину, они падали с нее, одна за другой, их раскинутые в стороны руки были похожи на зеленые крылья, крылья несли их по воздуху, не давая рухнуть на землю.

Трудно было рассчитывать на то, что, живя в доме, состоящем из трех комнат, мне удастся избежать встречи с мамой-джан. Я видела ее опухшую губу, бледное лицо и грустные глаза, которые замечали раскаяние в моих глазах.

— Мама-джан… прости… мне так жаль…

— Ничего, детка, все в порядке. Во всем, что случилось, я виновата не меньше, чем ты. Смотри, что я сделала с тобой? Мне давно следовало положить этому конец…

— Мама-джан, но я не хочу…

— Боюсь, больше я не могу ни на что повлиять. Очень скоро все изменится. Ну что же, посмотрим, что приготовил нам Аллах, что за насиб[28] ждет нас всех. Твой отец действует сгоряча, да и постоянные нашептывания бабушки не ведут ни к чему хорошему.

— Как думаешь, что он предпримет? — спросила я, радуясь, что мама-джан больше не сердится на меня.

Она сидела возле стены, подложив под спину подушку, рядом, привалившись к ней всем телом, устроилась малышка Ситара. Я с трудом подавила желание усесться рядом с ними и, свернувшись калачиком, прикорнуть к маме-джан с другого бока.

— Кто знает? Мужчины — непредсказуемые создания, — с усталой покорностью вздохнула мама-джан.