Жемчужина, сломавшая свою раковину

Глава 2 ШЕКИБА

«Дочка, твое имя означает „дар“. Ты — дар Аллаха».

Кто же знал, что Шекиба сама станет тем, что означает ее имя, — даром, передаваемым из рук в руки? Она родилась в конце девятнадцатого века, в то время, когда Россия и Британия с жадностью погладывали на земли Афганистана и каждая из империй обещала защищать границы страны, которые сама же и нарушала. Так насильник клянется, что будет любить и оберегать свою жертву.

Граница между Афганистаном и Индией то и дело передвигалась, с такой легкостью, будто невидимая рука рассеянно водила карандашом по карте. Сегодня люди жили в одной стране, а завтра вдруг оказывались в другой, и это происходило так же стремительно, как меняется ветер в горах. Британия и Россия использовали Афганистан, словно пешку в Большой Игре, где ставкой было политическое влияние в Центральной Азии. Но время игр подходило к концу — жители Афганистана воспротивились иностранному вмешательству. Отныне, как только речь зайдет о независимости страны, афганцы будут расправлять плечи и гордо выпячивать грудь.

Тем не менее некоторые регионы оказались отторгнутыми от Афганистана — границы пересматривались, территория страны скукоживалась, словно забытый под дождем шерстяной свитер.

На севере Самарканд и Бухара отошли к России, а на юге и на западе огонь войны полыхал еще многие годы.

В каком-то смысле историю Шекибы можно сравнить с историей ее родины. Трагическая случайность и злая судьба обрушились на Шекибу с раннего детства, жизнь словно обтесывала девочку до тех пор, пока от целого не осталась лишь часть.

Будь внешность Шекибы не столь пугающей, отцу, возможно, удалось бы найти для дочери подходящую партию. И возможно, в трудные времена у людей нашлась бы малая толика сострадания к ней.

Но не таковы были люди в родной деревне Шекибы. Если бы одному из жителей вдруг взбрела в голову мысль отправиться в Кабул, дорога заняла бы у него целую неделю: ему пришлось бы преодолеть три горных перевала и пересечь одну реку. Но большинство обитателей деревни ни разу в жизни не покидали ее пределов и ходили по пыльным улицам не дальше соседского дома и рынка на центральной площади.

Деревня лежала в долине — зеленые поля, темная каменистая почва, питаемая протекавшей по краю долины речушкой, — в окружении горных пиков, которые создавали иллюзию защищенности и уюта. В долине жили несколько десятков кланов — разросшиеся семьи, которые знали друг друга на протяжении нескольких поколений. Почти всех здесь связывали те или иные родственные узы. Сплетни были единственным развлечением для местных жителей.

Родители Шекибы были троюродными братом и сестрой. Их брак устроила бабушка Шекибы со стороны отца. Семья, как и многие в деревне, кормилась тем, что давала земля. В том случае, если молодожены желали покинуть большой дом, в котором жили все члены клана, из общих владений им выделяли земельный участок, где они могли обустроить собственное хозяйство. Отец Шекибы, Исмаил Бардари, был младшим сыном в семье. К тому моменту, когда он женился, его старшие братья уже обзавелись семьей и кучей ребятишек. Исмаил, видя, что в отцовских владениях для них с женой уже не осталось места, взялся за строительство своего собственного дома.

Исмаилу повезло — отец выделил ему один из самых хороших участков, с такой плодородной почвой, что богатый урожай и безбедное существование Исмаилу были практически гарантированы. К тому же из всех братьев он был самым работящим, именно поэтому отец и не поскупился, отрезая надел младшему сыну, — он хотел, чтобы хорошая земля принадлежала тому, кто способен как можно лучше распорядиться ею. Братья Исмаила были лишены этого дара, Исмаил же обладал чутьем земледельца. Он умел точно определить время, когда пора пахать и когда надо начинать сев, он знал, как часто поливать посевы и как уберечь урожай от вредителей. Старшие братья недолюбливали Исмаила за то, что тот был любимчиком отца. Они старательно делали вид, что предпочитают жить в отцовском доме и никогда даже не помышляли о том, чтобы покинуть его. Отношения накалились еще больше, когда младший брат получил землю. Кончилось тем, что Исмаил, как и подобает доброму хозяину, окружил свой участок изгородью, сложенной из камней и глины.

Исмаил привел свою юную и робкую жену в новый дом с прилегающим к нему большим полем, за которым начинались владения клана Бардари. Стоя возле изгороди, Шафика могла видеть, что делается в доме свекра. Женщины, закутанные в голубую паранджу, хлопотали по хозяйству. Если кто-либо из них направлялся в ее сторону, Шафика спешила укрыться в комнатах, стыдясь своего большого живота — Исмаил с женой ждали первенца. Но родственники считали Шафику скучной и пугливой и вскоре потеряли всякий интерес и к ней, и к ее детям. Разговаривая с Шафикой, они утомленно вздыхали, а стоило ей отойти, пускались в перешептывания и сплетни. Будь муж Шафики похож на остальных мужчин в деревне, он непременно взял бы вторую жену. Но Исмаил Бардари не был похож на остальных мужчин, и, несмотря на советы матери и сестер, Шафика оставалась его единственной женой.

Братья Шекибы, Тариг и Мунис, стали единственной ниточкой, которая связывала семью Исмаила с остальными членами клана Бардари. Пока Шафика занималась домом и присматривала за Шекибой и ее младшей сестрой Акилой, которую прозвали Бюльбюль, потому что ее звонкий голосок напоминал Исмаилу пение птички, мальчики сновали между домом отца и домом его родителей. Бабушка и дед любили внуков как наследников рода. Мать Исмаила, Шагул-биби, часто говорила, что Тариг и Мунис — то единственное хорошее, что принесла в их семью Шафика. Бывая в большом доме, мальчикам доводилось слышать немало злобных выпадов в адрес отца и матери, но они понимали, что не стоит пересказывать услышанное родителям.

Что касается Шекибы и Акилы, девочки даже не догадывались, с каким безразличием к ним относятся в семье отца. Вряд ли там вообще помнили об их существовании. Сестры целые дни проводили подле матери. И однажды эта привязанность к матери обернулась бедой.

Двухлетняя Шекиба проснулась после дневного отдыха и, не увидев рядом маму, отправилась на поиски. Она слышала доносившиеся с кухни знакомые звуки — стук посуды и шум воды: мама готовила обед. Малышка притопала на кухню. Направляясь к маме, она неловким движением наступила на подол своей длинной рубашонки, покачнулась и, взмахнув руками, зацепила стоявшую на жаровне кастрюлю с кипящим маслом. Шафика бросилась к дочери, но было уже поздно — кастрюля опрокинулась, и вся левая сторона хорошенького, как у херувима, личика превратилась в бесформенное красное месиво.

Прошли месяцы, прежде чем ожог начал заживать. Шафика терпеливо ухаживала за пораженной кожей, чтобы избежать инфекции, и смазывала рану мазью, которую составил для нее местный аптекарь.

И все же началось воспаление, лихорадка терзала Шекибу, ее маленькое тело содрогалось в ознобе. Шафика ничем не могла помочь дочери, ей оставалось лишь сидеть возле мечущегося в жару ребенка и молиться, уповая на милосердие Аллаха. Позже, когда обожженная кожа стала слезать клочьями, зуд сделался нестерпимым. Шекиба буквально сходила сума, матери приходилось оборачивать ручки девочки тканью, чтобы та не раздирала себе лицо в кровь.

Узнав о несчастье, Шагул-биби пришла проведать внучку. Шафика с надеждой ждала слов утешения и поддержки от свекрови, но не встретила даже намека на сострадание. Уходя, Шагул-биби сказала невестке, что ей следует получше присматривать за детьми, и добавила вполголоса:

— Благодарение Аллаху, что этого не случилось с одним из мальчиков.

Выздоровление малышки было чудом — еще один дар Аллаха. Однако прежней Шекибы больше не существовало, от нее осталась лишь половина. Когда она улыбалась, только на одной половине лица появлялась улыбка. Когда она плакала, только одну половину лица искажала гримаса плача. Но хуже всего было наблюдать, как менялось выражение на лицах людей, когда они видели Шекибу. Если люди видели ее в профиль с правой стороны, они тут же начинали улыбаться, но стоило Шекибе повернуться к ним левой стороной, как их лица мгновенно вытягивались, некоторые, отшатнувшись назад, прикрывали рот ладонью, не в силах сдержать испуганное «ах!». Находились и такие, кто осмеливался наклониться к девочке, чтобы получше рассмотреть ее изуродованное личико. И каждый раз эта реакция людей вновь и вновь напоминала Шекибе, что она чудовище. Деревенские, не стесняясь, останавливались и показывали на нее пальцем:

«Видели?! Вот идет девочка, у которой нет половины лица! Я же говорила вам, она ужасна. И за что только Аллах так наказал ее родителей?»

Даже дяди и тетки Шекибы, встречаясь с ней, принимались горестно покачивать головой и цокать языком, словно каждый раз, видя племянницу, заново приходили в ужас. Дети не отставали от взрослых, двоюродные братья и сестры придумывали для нее разные прозвища, самым безобидным из которых было Шола[3] — действительно, кожа на обожженной части липа напоминала комковатый кусок теста. Самым же ненавистным было Бабалу — любой ребенок в Афганистане знает, какое это страшное чудовище.

Шафика старалась оградить дочку от злобных насмешек и любопытных взглядов. Она покрывала Шекибу паранджой, если в дом заходили люди или если они сами наведывались в деревню, что случалось нечасто.

«Шекиба, твое имя означает „дар“. И неважно, что говорят люди. Ты моя дочка — ты мой самый драгоценный подарок».

Однако Шекиба знала: она выглядит настолько ужасно, что ей еще повезло — хотя бы семья не отвернулась от нее. Летом в парандже было жарко и душно, но под таким покровом она чувствовала себя защищенной от любопытных взглядов. И все же большую часть времени Шекиба проводила дома. Не сказать, что здесь она была спокойна и счастлива, но, по крайней мере, не рисковала услышать оскорбительные выкрики и смех. Родители Шекибы еще больше отдалялись от остальных членов клана Бардари, и всеобщее презрение к замкнутой и робкой жене Исмаила лишь возросло.

Погодки Тариг и Мунис могли сойти за близнецов. Они были живыми и подвижными мальчиками. Когда им исполнилось восемь и девять, оба начали работать вместе с отцом в поле и бегать с разными мелкими поручениями в деревню. Мальчики привыкли пропускать мимо ушей замечания в адрес их «проклятой» сестры, однако время от времени Тариг позволял себе выкрикнуть в ответ пару-тройку грозных ругательств, чтобы осадить обидчиков. А однажды Мунис вернулся домой весь в синяках и ссадинах и не на шутку сердитый. Чаша терпения Муниса переполнилась, когда один из деревенских мальчишек допек его воплями о сестре «всмятку». В драке наглец лишился зуба. Исмаилу пришлось пойти к отцу пострадавшего и даже заплатить ему некоторую сумму в качестве компенсации, однако он никогда не ругал сыновей за то, что они защищают сестру.

Малышка Акила, веселая и смешливая, с утра до вечера распевала своим звонким голосом птички бюльбюль детские песенки, заставляя старшую сестру и мать улыбаться. Нельзя сказать, что их жизнь была наполнена событиями. Мать и дочери вместе проводили дни за разными домашними делами, им было хорошо втроем, и этого хватало, чтобы не чувствовать себя одинокими.

В 1903 году в Афганистане разразилась эпидемия холеры. Дети заболевали мгновенно и в течение нескольких дней умирали на руках у обезумевших от горя матерей. У Шекибы и ее семьи не было выбора: несмотря на начавшуюся эпидемию, они продолжали пить воду из протекающей через их долину зараженной речки. Первым заболел Мунис, за ним остальные дети. Смерть ворвалась в дом Исмаила и Шафики и начала свою жатву. Шекиба в отчаянии наблюдала, как младшие братья и сестра тают день ото дня. Звонкий голосок Акилы смолк, ее веселые песни сменились тихими стонами. Шафика день и ночь сидела у постели детей, Исмаил лишь покачивал головой и кусал губы. Вскоре из большого дома пришла весть: умерли двое детей — сыновья одного из дядей Шекибы.

Шекиба и родители продолжали ухаживать за своими заболевшими, с тревогой поглядывая друг на друга в ожидании, когда у них самих скрутит живот. Шекиба видела, как отец молча обнимает за плечи маму, которая беззвучно молится, ритмично покачиваясь взад-вперед. Кожа Акилы посерела. Глаза Тарига, обведенные темными кругами, ввалились. Мунис лежал, раскинув руки, и не шевелился.

Шекибе едва исполнилось тринадцать, когда ей пришлось вместе с родителями обмывать тела Тарига, Муниса и Акилы, их маленькой певчей птички, и заворачивать в белую ткань — традиционный наряд для покойника. Шекиба тихонько всхлипывала, зная, что отныне воспоминание о том, как она помогала убитому горем отцу копать могилы для братьев-подростков и младшей сестры, которой едва исполнилось десять, будет преследовать ее до конца жизни.

Когда эпидемия, выкосив половину деревни, отступила, Шекиба и ее родители оказались среди выживших.

Впервые за многие годы члены клана Бардари появились в доме Исмаила. Шекиба наблюдала, как ее дяди и их жены заходят, произносят подобающие случаю слова и вновь уходят, чтобы направиться в следующий дом, где тоже стоял плач по умершим. Однако в соболезнованиях родственников присутствовало не столько сочувствие родителям Шекибы, потерявшим троих детей, сколько нечто вроде разочарования: почему бы Аллаху не сохранить жизнь хотя бы одному из сыновей, забрав вместо него девочку с изуродованным лицом? К счастью, Шекиба давно уже была глуха к подобного рода замечаниям.

В тот год в Афганистане умерли тысячи. Так что потеря семьи Шекибы стала просто несколькими цифрами в статистике эпидемиологической смертности.

Примерно через неделю после похорон Шафика стала разговаривать сама с собой, совсем тихо — вполголоса, уставившись в пространство невидящими взглядом. То она просила Тарига помочь ей залить воду в бак для стирки белья, то уговаривала Муниса доесть ужин, иначе он не вырастет таким же большим и сильным, как старший брат, иногда ее пальцы проворно перебирали край одеяла, словно заплетая косички Акилы.

Вскоре Шафика совсем перестала работать по дому. Она часами сидела на краю постели и выдергивала волосок за волоском из головы, до тех пор пока вместо длинных густых волос не остался лишь лысый череп. Затем исчезли брови и ресницы. Когда выдергивать стало нечего, она начала просто щипать кожу на руках и ногах. Она ела, но тут же давилась кусками, которые забывала прожевать. Ее бессвязное бормотание становилось все громче и громче. Шекиба и Исмаил делали вид, что ничего не замечают. Иногда Шафика принималась смеяться — легким беззаботным смехом, таким непривычным и странным в их опустевшем доме. Постепенно Шекиба превратилась в мать для своей матери. Она следила за тем, чтобы мама не забыла умыться и поесть, вечером напоминала, что нужно ложиться спать, а утром — что пора вставать. Ровно год спустя, в тот самый злополучный месяц Азар,[4] высохшая от тоски мать Шекибы легла спать и больше не проснулась. Смерть Шафики не стала неожиданностью для ее близких.

Исмаил держал в своих руках руки жены и думал, как же, наверное, устали эти тонкие пальцы — дергать, щипать, тянуть. Шекиба коснулась своей щекой щеки матери и заметила, что взгляд Шафики утратил выражение безысходного отчаяния. Должно быть, подумала Шекиба, мама-джан умерла, глядя в лицо Аллаха. Потому что ничто иное не могло наполнить ее глаза таким глубоким миром и покоем.

Шекиба в последний раз омыла тело матери, заботливо отерла ее безволосую голову и заметила, что Шафика выщипала волосы даже на лобке и под мышками. Печаль иссушает тело — труп Шафики оказался на удивление легким.

К концу дня Шекиба и Исмаил были в поле, чтобы вновь потревожить землю и выкопать еще одну могилу. Они не стали сообщать о случившемся родственникам в большом доме, в этом не было смысла. Исмаил прочел молитву над раскрытой могилой, отец и дочь переглянулись: оба подумали об одном и том же — кто из них следующим присоединится к лежащим здесь.

Шекиба и Исмаил остались вдвоем. Вскоре кто-то из двоюродных братьев, шедших мимо их дома на свадьбу, заглянул в гости и, узнав о смерти Шафики, сообщил остальным членам клана о новоиспеченном вдовце. Стервятники налетели буквально через пару дней. Все как один выражали соболезнования по поводу ужасной утраты, но прежде считали своим долгом отметить, что теперь у Исмаила появилась возможность начать новую жизнь с новой женой. Они называли фамилии достойных семейств, у которых имеются дочери на выданье. Большинство предлагаемых невест были всего лишь несколькими годами старше его собственной дочери. Но отец Шекибы был настолько подавлен чередой несчастий, что семье никак не удавалось уговорить его жениться снова.

Шекиба достигла совершеннолетия. Рядом с ней не было никого, кроме отца — усталого молчаливого человека с потерянным взглядом. Шекиба трудилась с ним бок о бок и дома, и в поле. И чем дольше это продолжалось, тем надежнее Исмаил забывал, что Шекиба — девочка, иногда настолько прочно, что обращался к ней, называя именем умершего сына, то одного, то другого. По деревне ходили разные сплетни. Как такое возможно, чтобы отец и дочь жили вдвоем, без жены и матери? Если у кого-то еще и сохранились остатки сочувствия к ним, то постепенно оно сменилось подозрительностью и пренебрежением. В результате Исмаил и Шекиба еще больше отдалились от остального мира. Члены клана Бардари не хотели, чтобы их имя ассоциировалось с этими двумя отщепенцами. В конце концов деревня потеряла всякий интерес к странному немолодому мужчине и его еще более странной дочери-сыну.

Постепенно Исмаил убедил себя, что всегда так и жил — холостым, без жены, с одним-единственным ребенком. Временами казалось, он вообще утратил связь с прошлым.

Исмаил брал дочь-сына с собой в поле, Шекиба пахала, сеяла, жала наравне с отцом, как это делал бы любой мальчик-подросток, работающий в отцовском хозяйстве. Руки Шекибы огрубели, плечи раздались и налились мускулами. Кроме того, она унаследовала от отца его чутье и умение обращаться с землей.

Время шло. Исмаилу едва перевалило за сорок, но он стал похож на старика. Плечи сгорбились, походка сделалась нетвердой, зрение ослабело, теперь за ним самим требовался уход. Бывали дни, когда Шекибе приходилось оставлять отца дома и одной выходить в поле.

Будь Шекиба обычной девочкой, она, возможно, чувствовала бы себя одинокой и несчастной, но обстоятельства сложились иначе. Сколько она себя помнила, дети в деревне, да и их родители тоже, либо тыкали в нее пальцем и дразнили, либо шарахались в сторону. Ее лицо вызывало ужас и отвращение везде, кроме дома.

Люди, пережившие большое несчастье раз или два, скорее всего, снова будут страдать. Судьба почему-то любит ходить за ними по пятам. Исмаил стал совсем плох, он с трудом передвигался, дыхание с хрипом вырывалось из его груди. Однажды, возвращаясь с поля, Шекиба подошла к изгороди из камней и глины, которую когда-то сложил отец, и увидела, как он вышел из дома, сделал пару шагов по двору, вдруг пошатнулся и, схватившись за грудь, рухнул на землю как подкошенный.

Шекибе было восемнадцать, она знала, что надо делать. Она втащила отца обратно в дом, останавливаясь время от времени, чтобы покрепче ухватить концы дерюги, которую подсунула под тело, и вытереть слезы, бегущие по правой щеке. Левая половина ее лица оставалась неподвижной.

Шекиба положила отца в гостиной, села рядом и стала читать известные ей пять-шесть стихов из Корана, которым научили ее родители. А затем приступила к обряду. За свою короткую жизнь она слишком хорошо успела с ним познакомиться. Шекиба обмыла отца. Хотя обряд омовения должен был бы совершать мужчина, но Шекиба скорее согласилась бы прогневить Аллаха, нежели обратиться за помощью к тем гнусным людям из большого дома.

Поливая отца водой, она старательно отводила глаза, чтобы не видеть интимных частей его тела. Затем Шекиба обернула окоченевший труп в кусок белой ткани, которую они когда-то выткали вместе с матерью, и снова поволокла отца на улицу. Она опять потревожила землю, чтобы вырыть могилу и завершить погребение всех членов своей семьи. Шекиба кусала губу, раздумывая, не вырыть ли еще одну яму — для себя, — поскольку не была уверена, что найдется тот, кто сделает это, когда придет ее час. Но Шекиба слишком устала. Она опустила отца в могилу, прочитала несколько молитв и принялась засыпать яму, наблюдая, как ее отец исчезает под землей, так же как ее мать, младшая сестра и братья.

Шекиба вернулась в пустой дом и молча уселась посреди гостиной — испуганная, озлобленная и спокойная.

Шекиба осталась одна.