Жемчужина, сломавшая свою раковину

Глава 7 РАХИМА

Прежде чем состоялся мой первый самостоятельный выход в большой мир, мама-джан продержала меня дома неделю, дав возможность привыкнуть к мысли, что отныне я — мальчик. Она терпеливо и настойчиво поправляла моих сестер каждый раз, когда они называли меня Рахимой. То же относилось и к нашим двоюродным братьям, которые никогда прежде не видели бача-пош. Те бежали домой и рассказывали матерям, что вместо двоюродной сестры у них теперь есть брат Рахим. Мои тетки, выслушав новость, саркастично ухмылялись и покачивали головой. Каждая из них родила как минимум двоих сыновей — продолжателей рода, — и у них не было надобности делать из дочери бача-пош.

Но мама-джан не обращала внимания на их насмешки. Как и на ворчание свекрови — бабушка злилась, что нашей семье пришлось обратиться к традиции бача-пош.

— Нам нужен мальчик, — коротко отвечала мама-джан.

— Хм, лучше бы ты просто родила мальчика.

Мама-джан хмурилась, но прикусывала язык, не желая вступать в пустые препирательства со свекровью.

На отца произошедшее, казалось, вообще не произвело никакого впечатления. После того памятного разговора с мамой-джан он ушел из дома, а через пару дней вернулся усталым и мрачным. Усевшись посреди гостиной, папа-джан свернул сигарету и закурил. Густой сладковатый дым пополз по комнате. Мы с сестрами замерли на пороге, когда вошли в дом и увидели отца сидящим в гостиной. Папа-джан выдохнул огромный клуб дыма и посмотрел на нас. Мы уставились в пол и едва слышно пробормотали «салам». Папа-джан, прищурив глаза, некоторое время изучал нас сквозь дымную завесу и наконец заметил, что одна из его дочерей выглядит не так, как раньше.

— Она все-таки сделала это, — вот и все, что он сказал.

И лишь тетя Шаима нашла слова поддержки, в которых так нуждалась мама-джан.

— Раиса, а что еще оставалось делать? Твой муж, похоже, окончательно рехнулся, так что на него рассчитывать не приходится. Твои родственники заняты склоками друг с другом, их тем более бессмысленно просить о помощи. Старших девочек ты не можешь отправить даже в школу, не говоря уж о походах на рынок. Кроме того, так будет лучше и для самого Рахима. Подумай, ну какие возможности у девочки в нашем мире? Вот увидишь, Рахим еще будет благодарен тебе за то, что ты для него сделала.

И вот настал день, которого мы все ожидали с большим волнением. Я должна была пойти на рынок за мукой и маслом. Мама-джан сунула мне в кулак несколько купюр и, проводив до калитки, осталась стоять там, с тревогой наблюдая, как я шагаю по нашей узкой улочке. Сестры выглядывали из-за ее спины. Прежде чем свернуть за угол, я обернулась, уверенным жестом вскинула руку и помахала маме-джан, изо всех сил стараясь убедить ее и себя, что волноваться не о чем, я непременно справлюсь со своей задачей.

Центральная улица нашей деревни почти полностью состояла из магазинов и мелких лавчонок. Посуда. Детская одежда. Бакалейные лавки, забитые мешками с рисом и сушеным горохом. Разноцветные тенты, натянутые над входом в магазины, расположенные на первых этажах двухэтажных домишек. На балконах второго этажа сидели старики и поглядывали на снующих внизу прохожих. Женщины, как правило, двигались по улицам целеустремленно и быстро, мужчины же, напротив, выступали неспешно и с достоинством.

Я переступила порог лавки, в которую не раз заходила и прежде.

— Салам, сахиб[9]-ага! Скажите, сколько стоит килограмм муки? — спросила я. Помня наставления мамы-джан, я старалась держаться как можно увереннее: голова поднята, плечи расправлены. Правда, мне никак не удавалось заставить себя взглянуть в глаза мужчине, мой взгляд скользил по полкам у него за спиной, где громоздились разноцветные консервные банки и ярко разукрашенные картонные коробки.

— Пятнадцать тысяч афгани, — бросил он, даже не взглянув на меня. Не так давно килограмм муки стоил сорок афгани. Деньги обесценивались так быстро, что торговцы едва успевали менять ценники.

Я прикусила губу. Цена была в два раза выше той, которую он называл в прошлый раз, да и то мама-джан жаловалась, что это слишком дорого.

— Простите, но даже эмир не смог бы купить вашу муку за такие деньги. Как насчет шести тысяч афгани?

— Эй, парень, ты за дурака меня держишь, что ли?

— Нет, конечно! — Он обратился ко мне как к мальчику, и это приободрило меня. — Но, помнится, Карим-ага тоже продает муку, и цены у него едва раза ниже. Просто мне неохота было идти в конец улицы до его лавки, однако…

— Десять тысяч афгани, — отрезал торговец. — И это окончательная цена.

— Я ведь прошу всего один килограмм муки. Восемь тысяч афгани — больше не смогу заплатить.

— Мальчик, не морочь мне голову! — рявкнул он.

Но что еще ему оставалось делать, когда торговля идет плохо, а покупатель не желает платить назначенную цену? Я не сомневалась, он уступит.

— Хорошо, плачу двенадцать тысяч афгани, но вдобавок к муке возьму еще килограмм кукурузного масла.

— Килограмм масла? Да ты…

— Да, меня не так легко надуть… — выпалила я и заставила себя взглянуть ему прямо в глаза, как и полагается, когда мужчина разговаривает с мужчиной.

Торговец злобно поджал губы и уставился на меня. Мне показалось, под его взглядом я стала в два раза меньше ростом. Я испугалась, что зашла слишком далеко.

Неожиданно торговец усмехнулся.

— А ты парень не промах, верно? Чей ты сын? — спросил он.

Я расслабилась. Он видел, что перед ним бача-пош. Все было именно так, как говорила мама-джан: люди с уважением относятся к древней традиции и принимают ее.

— Я сын Арифа. Мы живем на том краю поля, за ручьем.

— Ну что же, сынок, забирай свою муку и масло и беги поскорее домой, пока я не передумал.

Я быстро отсчитала купюры и, подхватив покупки, поспешила домой. Мне хотелось как можно скорее похвастаться маме-джан, как здорово я торговалась в лавке и сколько денег удалось сэкономить. Постепенно мой торопливый шаг превратился в бег. Я вдруг поняла, что мне теперь не нужно следить за манерами, как подобает воспитанной девочке, и ходить по улицам, потупив взгляд. Решив потренироваться на старике, который шел мне навстречу, я взглянула ему прямо в лицо. Он равнодушно скользнул по мне глазами и прошел мимо. Меня переполнял восторг. Я вприпрыжку мчалась по улице, длинная юбка больше не стесняла движений, ноги несли меня легко и свободно. Больше можно было не беспокоиться, что прохожие с возмущением станут пялиться вслед бегущей девочке. Теперь я была мальчиком, а мальчики просто рождены для того, чтобы носиться по улицам сломя голову.

Мама-джан улыбнулась, когда я, запыхавшаяся и разгоряченная, ворвалась в дом. Я выложила перед ней покупки и с гордостью вручила оставшиеся деньги.

— Ну и ну, похоже, мой сын умеет торговаться на рынке гораздо лучше своей матери, — рассмеялась она.

Постепенно я начала понимать, почему мама-джан так отчаянно нуждалась в помощи сына. Многие повседневные мелочи, которые раньше делал отец, теперь она с радостью поручала мне.

Например, когда резиновые подметки на башмаках моей сестры отвалились и стали похожи на разинутый рот, я отнесла башмаки к старику, державшему мастерскую в конце нашей улицы. У старика было всего три пальца на правой руке, но он мог починить любую обувь, так что она становилась как новенькая. Я приносила хлеб из бакалейной лавки и с воплями прогоняла прочь забежавшую к нам во двор бродячую собаку. Когда отец возвращался домой и увидел меня, вприпрыжку бегущей за перепуганной собакой, он смеялся во весь голос.

— Малыш, попроси сестру принести мне чаю. И пусть приготовит поесть. — Отец потрепал меня по коротко стриженным волосам, прошел в гостиную и уселся на полу возле стены, подложив под спину подушку.

В первый момент я оторопела: почему он не попросил принести чай меня? Но в следующее мгновение сообразила, в чем причина, и вразвалочку направилась на кухню.

— Эй, Рохила, — обратилась я к сестре, — папа-джан просит чаю, а еще велит подать ему ужин. Он ждет в гостиной.

— И что? Почему бы тебе самой не подать ему ужин. Вон в горшке осталось немного курмы.[10]

— Он попросил меня передать сестре, чтобы она принесла ему поесть. А моя сестра — это ты. Ну ладно, мне некогда тут болтать, пойду на улицу. А ты смотри не тяни с ужином, папа-джан голодный и сердитый, — жизнерадостно сообщила я.

Рохила смерила меня испепеляющим взглядом и, отвернувшись к плите, принялась ожесточенно греметь тарелками, накладывая еду для отца. В глубине души я понимала, что, дразня сестру, веду себя как избалованный мальчишка, но ощущение свободы переполняло меня таким восторгом, что хотелось сполна воспользоваться открывшимися передо мной возможностями. Отмахнувшись от чувства вины, я побежала проверить, не вернулась ли к нам во двор бродячая собака, потому что нет интереснее занятия, чем гонять по улице бродячих собак.

Через месяц начались занятия в школе, и решено было, что я снова пойду учиться. Подравнивая отросшие волосы, мама-джан объясняла, что ждет меня в новом учебном году.

— Теперь ты будешь в одном классе с мальчиками. Внимательно слушай учителя и старайся в точности выполнять все задания, — нарочно спокойным тоном говорила мама-джан. — Твой двоюродный брат Муньер будет учиться с тобой в одном классе. Но никто — ни учитель, ни ученики, — никто не спросит тебя… ни о чем не спросят. Помни, ты — один из мальчиков.

Однако я прекрасно понимала, что в этом году для меня в школе все будет иначе. План тети Шаимы прекрасно работал, пока дело ограничивалось рамками семьи или даже моими походами на рынок. Сейчас же мне предстояло пройти настоящее испытание, которое покажет, насколько в действительности хороша тетина идея. Слушая наставления мамы-джан, я не могла не замечать, как она встревожена.

Что касается моих сестер, то они были в ярости. Папа-джан решил, что им лучше остаться дома. Он был непреклонен, даже несмотря на то, что я, став братом Шахлы и Парвин, могла бы сопровождать их в школу и встречать после уроков.

Поэтому в назначенный день мы с Муньером вдвоем отправились в школу. Мой двоюродный брат был не из самых сметливых мальчиков, да к тому же его мама, моя тетка, держала своих детей подальше от нашей семьи. Но в данном случае это играло нам на руку, достаточно было сказать Муньеру, что перед ним его двоюродный брат Рахим, и в неповоротливых мозгах кузена не осталось даже воспоминаний о сестре по имени Рахима, она просто испарилась, словно ее никогда не существовало.

— Салам, муаллим-сахиб,[11] — сказала я.

Учитель кивнул в ответ. Он стоял на пороге и кивал каждому из входивших в класс учеников. Я перевела дух и вытерла о брюки вспотевшие ладони. Направляясь вслед за Муньером, я затылком чувствовала любопытный взгляд учителя. Но, вполне возможно, это было лишь мое воображение. Стараясь держаться поближе к Муньеру, я украдкой наблюдала за остальными мальчиками, но, похоже, моя персона ни у кого из них особого интереса не вызвала. И все же я шла, опустив голову и уставившись в пол. Пробравшись в самый конец класса, мы устроились на длинной скамье, на которой уже сидели трое учеников.

— Муаллим-сахиб очень строгий, — прошептал один из них. — В прошлом году он ставил некоторым ребятам плохие отметки только за то, что у них была грязь под ногтями.

— Прекратите болтать и слушайте! — прикрикнул на нас учитель. Он был невысокого роста и весь какой-то рыхлый, с большой лысиной на голове, обрамленной редкими желтовато-серыми волосами. Его аккуратно подстриженные усы были точно такого же блеклого цвета. — Начнем с того, что каждый из вас напишет свое имя. А потом посмотрим, чему вы научились за прошедший год, если, конечно, вы хоть чему-то научились.

Слушая учителя, я поняла, что учителя-мужчины точно такие же суровые, как и учителя-женщины. Обстановка в классе тоже ничем не отличалась от той, что была у нас, разве что беспрестанной толкотни и хихиканья у девочек было поменьше. Я быстро и аккуратно написала свое имя на первой странице тетради и покосилась уголком глаза на Муньера. Мой двоюродный брат сражался с каждой буквой, неуклюже выводя соединения между ними, лишняя точка над строкой превратила его из Муньера в Мурьера. Я собралась уже указать ему на ошибку, но предостерегающий взгляд учителя заставил меня прикусить язык. Муаллим-сахиб шел вдоль рядов, заглядывая в раскрытые тетради. В большинстве случаев он удрученно вздыхал, иногда саркастично фыркал, и лишь очень немногие ученики удостоились едва заметного одобрительного кивка головой.

Наконец очередь дошла до меня. Тень от его лысой головы упала на тетрадь, я слышала, как он со свистом вдыхает и выдыхает воздух. Однако никакой определенной реакции на мою работу не последовало, единственное, что было понятно: мне удалось не разочаровать нашего наставника. Работа же Муньера была оценена возмущенным сопением.

— Как тебя зовут? — усталым голосом спросил учитель.

— М… М… Муньер. — Брат осмелился бросить на него робкий взгляд снизу вверх, но тут же потупил глаза и втянул голову в плечи.

— Муньер! — повторил учитель драматическим тоном. — Запомни, Муньер, если завтра ты не сможешь грамотно написать собственное имя, я заставлю тебя повторять всю программу прошлого года. Понял?

— Да, муаллим-сахиб, — едва слышно выдавил Муньер и залился краской. Мне казалось, я чувствую жар, которым пышут его пунцовые щеки.

К концу урока мне стало совершенно ясно: школьная программа для мальчиков ничуть не сложнее той, по которой учатся девочки.

На перемене мальчишки устремились во двор: им было гораздо интереснее возиться в пыли и гонять мяч, нежели расспрашивать новичка, кто он такой и откуда взялся. Домой мы пошли вместе с Муньером и еще двумя мальчиками — Ашрафом и Абдуллой. Они жили в двух километрах от нашей деревни. Муньера и остальных моих кузенов оба прекрасно знали, а вот меня видели впервые.

— Скажи-ка еще разок, как тебя зовут? — обратился ко мне Ашраф. Он был невысокого роста, подвижный и гибкий, каштановые кудри и большие глаза с густыми черными ресницами делали его настолько миловидным, что у меня даже закралось подозрение: а не девочка ли он, как и я, переодетая мальчиком?

— Меня зовут Рахим.

— Да, это Рахим, мой двоюродный брат, — словно подтверждая мои слова, добавил Муньер. Утренний разговор с учителем совершенно выбил беднягу из колеи, но сейчас, оказавшись за воротами школы, кузен воспарил духом и даже решил сам представить меня второму приятелю: — Абдулла, а ты знаком с Рахимом?

— Нет, — ответил Абдулла. — Рахим, ты играешь в футбол?

Не зная, что ответить, я лишь пожала плечами.

— О, он отлично играет в футбол! — с неожиданным энтузиазмом выпалил Муньер. — Спорим, он забьет тебе десять голов кряду?!

Я покосилась на Муньера: интересно, он пытается подставить меня?

— Да ты что?! — рассмеялся Абдулла. — Ну, ему нет необходимости забивать голы мне, а вот когда мы встретимся с Саидом Джавадом и его командой, тогда пусть покажет себя. Кстати, они, скорее всего, сейчас на поле. Пойдем к ним?

— Ага, пошли! — встрепенулся Муньер и, прибавив шаг, помчался по улице в сторону, противоположную той, где находился наш дом.

— Муньер, — нерешительно начала я, — нас ждут дома…

— Брось, Рахим! — Абдулла хлопнул меня по плечу. — Давай, мы недолго.

На самом деле поле оказалось всего-навсего тупиком в конце небольшой улочки, слишком узкой для проезда машин. Эту-то площадку и облюбовали мальчишки для своих игр.

Не скажу, что моя первая игра была блестящей, но, думаю, все могло оказаться намного хуже. Единственное, что у меня действительно получалось, — так это быстро бегать. Я носилась по полю как угорелая. Вероятно, поэтому мои новые друзья и не заметили, что я ни разу не ударила по мячу. Меня не покидало ощущение, что я делаю нечто незаконное и что с минуты на минуту явится кто-нибудь из родителей и, схватив меня за шкирку, потащит домой.

Но никто за мной не приходил. И постепенно я вошла во вкус. Мне нравилось чувствовать, как ветер треплет мои волосы. Нравилось бежать вместе с ватагой мальчишек, стараясь не отставать от них. Нравилось размахивать руками и прыгать от радости, когда моя команда забивала гол.

— Пас! Пасуй мне!

В центре поля завязалась борьба, четыре пары ног отчаянно пытались дотянуться до мяча. Я с ходу ввинтилась в самую гущу толкающихся мальчишек. Неожиданно мяч сам отскочил мне под ноги, и я изо всех сил ударила по нему, направив туда, где стоял Абдулла. Тот ловко принял мяч, остановил его пяткой и, развернувшись, понесся к воротам противника. Меня захлестнул неописуемый восторг, и я с воплем рванула вслед за Абдуллой.

Мне нравилось, что пыль столбом поднимается из-под моих быстрых ног. Мне нравилось быть членом команды. Мне нравилось быть мальчишкой.