Жемчужина, сломавшая свою раковину

Глава 51 РАХИМА

— Прочти мне вот это. — Бадрия положила передо мной газету и ткнула пальцем в заголовок на первой полосе.

Не успела я добраться и до половины статьи о засухе, разразившейся в южных провинциях Афганистана, как Бадрия остановила меня.

— Нет, не надо. Зачем мне знать, что происходит в каких-то провинциях, когда меня интересует, что творится здесь, в столице. Попробуй вот это. — Она перевернула страницу и показала на другой заголовок.

Я вздохнула и приготовилась читать об открытии нового банка. Но тут раздался стук в дверь.

— Вас к телефону, — сказал появившийся на пороге Хасан, наш водитель, — аппарат в холле на стойке регистрации.

— Сейчас? — проворчала Бадрия. — Как будто дня мало для звонков.

Она неохотно поднялась из-за стола, на котором был накрыт ужин, принесенный нам в номер. Мне нравилось, как нас кормили в отеле. Возможно, потому, что мне не приходилось принимать участия в приготовлении этих блюд, или потому, что не надо было мыть посуду. А еще меня восхищали расписанные яркими цветами тарелки, на которых нам подавали еду. Мой рот наполнился слюной от аппетитного запаха тушеных овощей, приправленных куркумой и тмином.

Бадрия, продолжая что-то сердито бормотать себе под нос, вышла из комнаты. Я отломила кусок хлеба и обмакнула в соус, резонно рассудив, что совершенно не обязательно нам обеим есть остывший ужин.

Вскоре она вернулась.

— Корми-сабзи[66] сегодня просто великолепна! — объявила я и, оторвавшись от тарелки, взглянула на нее. В лице у Бадрии не было ни кровинки. — Что с тобой?

Она молчала, лишь безумно вращала глазами и как-то странно мотала головой.

— Бадрия-джан, что случилось? Кто звонил?

Она сдавленно охнула и зажала рот ладонью.

— Бадрия, ты хорошо себя чувствуешь? Что произошло?

Внезапно лицо Бадрии сделалось каменным, и она произнесла сдавленным голосом:

— Звонил Абдул Халик. Это насчет Джахангира.

Внутри у меня все оборвалось.

— С ним нехорошо. — Бадрия пыталась как можно аккуратнее подбирать слова. — С ним очень нехорошо. Он болеет с тех пор, как мы уехали.

— С тех пор, как мы уехали?! И он только теперь сообщает об этом?!

— Я не знаю, Рахима-джан, я ничего не знаю… Он сказал Маруфу, чтобы готовил машину, мы едем домой.

— Едем! Немедленно!

— Да-да. Маруф пошел в гараж. Он будет ждать нас внизу.

Я хотела уже быть на месте. Я должна видеть сына! Последний раз, когда Джахангир болел, я два дня не спускала его с рук. Шепча все молитвы, которые только могла вспомнить, я не сводила глаз с его раскрасневшегося личика и убирала влажные кудряшки, прилипшие к вспотевшему лбу. А сейчас он наверняка плакал и звал маму, а меня не было рядом. Я ненавидела себя за это.

Мы кое-как покидали вещи в дорожные сумки и выскочили из отеля. Бадрия двигалась с поразительной быстротой. Сорок минут спустя наш джип с тонированными стеклами уже мчался по шоссе, оставив позади ярко освещенные улицы Кабула. За окном мелькали стоявшие на обочине бронетранспортеры и военные грузовики, вокруг них расхаживали солдаты иностранных армий. При виде солдат Маруф и сидевший рядом с ним на пассажирском месте Хасан обменялись короткими злобными репликами.

Я покосилась на Бадрию, которая вместе со мной устроилась на заднем сиденье. Все ее поведение выглядело несколько странным. Когда кто-нибудь из многочисленных детей в нашем доме болел, взрослые, конечно, переживали, но в панику обычно не впадали. Бадрия делала вид, что не замечает моего взгляда. Она сосредоточенно складывала в папку парламентские документы, которые без моего участия не могла прочесть.

— Бадрия, что конкретно он сказал? Они отвезли Джахангира к врачу?

— Не могу тебе ответить, дорогая. Связь была плохая, да он и не объяснил ничего толком, ты же знаешь Абдула Халика.

Часы тянулись мучительно долго. Я попыталась уснуть в надежде, что, когда открою глаза, увижу, что мы уже стоим у ворот дома, а Джахангир, здоровый и веселый, бежит мне навстречу. Я надеялась, что Джамиля приготовила свой целебный травяной настой, который давала ему в прошлый раз. И волновалась, что другие дети могут побеспокоить сына своей беготней по дому.

В тот самый момент, когда я начала проваливаться в сон, меня поразила еще одна странность в нашем разговоре с Бадрией. Что-то, помимо сообщения о болезни Джахангира. Что же это было? В ее взгляде. Тревога? Раздражение? Усталость?

Нет! Жалость.

«Я не знаю, Рахима-джан…»

Никогда в жизни она не обращалась ко мне так ласково.

Во рту у меня пересохло. Я начала молиться.